Многие помнят Зощенко по «Лёле и Миньке», рассказам о дедушке Ленине и другим книжкам для чтения в начальных классах. Добрые и смешные вещи, про детей и для детей. Так и не скажешь, что написал их человек, который под конец жизни разучился смеяться. И чья биография напоминает фильм ужасов.
Ужасное сочинение
Случилось всё 22 апреля 1913 года, после письменной части выпускного экзамена по русскому языку. Красной ручкой в правом нижнем углу написали: «П2». То есть «провалился», двойка. Так оценили сочинение о Лизе Калитиной, героине романа И. С. Тургенева «Дворянское гнездо». У восьмиклассника Миши Зощенко оно получилось отвратительным.
По крайней мере, так посчитал проверяющий. Сам Зощенко считал иначе и был очень огорчен результатом. Настолько, что отравился средством, с помощью которого тогда, в начале XX века, проявляли фотопленку. Юношу спасли. Врач сделал промывание, вызвал рвоту, с ней из Зощенко вышел яд.
Руководство гимназии ситуацию решило не раздувать. Ограничились тем, что направили куда надо отписки и дали безумному гимназисту шанс переписать сочинение. А потом и сдать остальные экзамены.
У учителей были претензии к орфографии, стилистике и содержанию сочинения. Написано странным языком, безграмотно, так еще и графомания. Они не знали, что впоследствии Миша Зощенко переизобретет русский язык.
Ужасное здоровье
22 июля 1916-го. Идет Первая мировая (тогда еще Вторая Отечественная) война. Зощенко кричит: «Маски!» — и на вдохе глотает токсичный газ. Снова отравление, теперь не по своей воле. На окопы с батальоном, которым он командует, немцы пустили хлор.
Он надевает противогаз, но не может вдохнуть — забыл открыть нижнюю пробку. Горечь, резь в груди, удушье. Разожгли костер. Дымовая завеса мешает газу попасть в блиндажи. Так батальон Зощенко пролежал до утра, пока не появилась возможность вести прицельную стрельбу по немцам. На следующий день Зощенко уже лежал в лазарете и плевался кровью.
Война подорвала его здоровье. В 1915 году было осколочное ранение в ногу. Затем отравление хлором, из-за которого начались проблемы с сердцем и сосудами. В годы Гражданской войны Зощенко ушел добровольцем в Красную армию. Там был контужен и нажил к тому же проблемы с пищеварением — из-за голода и антисанитарии.
В таком состоянии здоровья Михаил Зощенко начинал литературную карьеру. Летом 1919 года он пришел в студию для молодых переводчиков в доме Мурузи — молодым, красивым, щеголеватым, но уже опираясь на трость.
Ужасная скромность
2 февраля 1926 года. Пять лет исполняется «Серапионовым братьям» — одному из самых ярких литературных кружков Петербурга. Зощенко стоял у его истоков и в итоге стал самым ярким «серапионом». Он писал коротко и ясно — небольшие рассказы и фельетоны о малообразованных, маленьких и несчастных людях. Его читали, цитировали, звали выступать с новинками.
У Зощенко получалось совмещать в своих рассказах комизм формы и трагику содержания. Ни один зощенковский тип не имеет шанса на прозрение и исправление. И это ужасно. Но Зощенко рисует этот ужас так, что все смеются.
Очень характерно смеялись Илья Ильф и Евгений Петров. Ильф всегда смеялся в себя, прикрывая кулаком расползающуюся улыбку, морщась и пуская слезы. Петров — от души, громко и нередко падая со стула. До такой рассинхронизации их доводили только тексты Зощенко.
Когда писатель выступал перед ранеными солдатами, из залов, где он читал рассказы, выводили челюстников. Сатирику объясняли: «С их травмой им вредно так смеяться. Продолжайте, пожалуйста…»
Вот и на день рождения «Серапионовых братьев» многие пришли только ради Михаила Михайловича. Все пришли, а он нет.
Четырьмя днями позже Михаилу Слонимскому, другу Зощенко и тоже «серапиону», пришло покаянное письмо. Сначала сатирик пишет, что стало хуже с сердцем — настолько, что даже пришлось отменить выступления в Харькове и Одессе. А в конце признается, что сердце в норме. Просто очень не хотелось выступать: «Ты, надеюсь, меня понимаешь. Так пущай „серапионы“ меня простят. Целую тебя. Твой Зощенко».
Читая свои рассказы, он был вынужден иногда останавливаться — ему мешал оглушительный, почти патологический хохот аудитории, и тогда взгляд его красивых черных глаз становился особенно задумчивым и грустным.
В. Каверин, «Молодой Зощенко»
При всем таланте и обаянии выступления Михаилу Михайловичу и правда давались с трудом. Он боялся аплодисментов, смущался, когда его хвалили, и не всегда верил, что слушатели искренне смеются над его историями.
Сам почти никогда не смеялся на людях. Волю себе давал только наедине с самим собой. Неприлично громко хохотал Зощенко, работая над рассказом «Баня». Сидел ночью один в темной комнатушке, втроем с ручкой и керосинкой, и смеялся так, что в доме на набережной Мойки тряслись стены.
— Извините, Пётр Алексеевич, — кричал в ту ночь Зощенко соседу-бухгалтеру, которому утром надо было на работу.
Ужасный трудоголизм
За жизнь Зощенко сменил немало профессий. Не из любопытства, а действительно из большой любви к труду.
Мог стать военным, но в 10-х испортил здоровье и к службе стал навсегда не годен. С фронта хотел было сразу ринуться в литературу и отправил в «Красную газету» свой фельетон. Его не напечатали и объяснили это так: «Нам нужен ржаной хлеб, а не сыр бри».
Ржаной так ржаной. Зощенко стал инструктором по кролиководству — следил в совхозе Маньково за тем, чтобы кролики были счастливы и регулярно размножались. Потом обучился и куроводству.
Когда куры и кролики ему наскучили, он устроился милиционером и агентом уголовного розыска. Потом понял, что не его это — граждан ловить. Стал кроить сапоги, потом освоил столярный станок.
Позже к Зощенко пришел литературный успех. И работа руками стала для него хобби, а не источником заработка.
В годы Великой Отечественной Зощенко работал в пожарной бригаде — тушил огонь, который расползался по крышам Ленинграда от немецких зажигательных бомб. За это в 1946 году его наградили медалью.
И в том же 1946 году разразился скандал вокруг журналов «Звезда» и «Ленинград», в которых печатали произведения Зощенко и Анны Ахматовой. Зощенко исключили из Союза писателей и перестали печатать. Единственным литературным заработком, к которому он был допущен, были переводы. За них платили мало, Зощенко обеднел.
В 1948 году Анатолий Мариенгоф пришел к Зощенко в гости и увидел 54-летнего сатирика, ползающего по полу вокруг куска старого войлока. Из него Зощенко кроил зимние подметки для инвалидов. За сотню пар Михаил Михайлович получал мизерные деньги: «Обед в дрянной столовке обходился дороже», — писал Мариенгоф.
Ужасная травля
Зощенко считал, что зуб на него советская власть начала точить еще до войны — из-за рассказа «Ленин и часовой».
Если кратко: красногвардеец Лобанов дежурит у Смольного и просит у каждого входящего пропуск. Помимо прочих, он преграждает дорогу Ленину с той же просьбой — предъявить документы. Лобанов никогда не видел Ленина. Так что строгость к вождю — не от упрямства, а по незнанию. Эту сцену замечает усатый гражданин, который ругает Лобанова за неуважение к вождю. На что Ленин поправляет гражданина: всё, мол, правильно, правила для всех должны быть одинаковыми.
Зощенко был уверен, что в не понимающем дух равенства и революции усаче себя узнал Сталин.
Конфликт был отложен из-за войны и разразился лишь в 1946 году. Предлогом для него стал, как ни странно, детский рассказ «Приключения обезьянки». Казалось бы, обычный примат. Сбежал из зоосада, сменил трех хозяев, украл морковь из кооператива и остался на перевоспитание у советского школьника Алёши Попова. Но сверху сочли, что рассказ этот…
… представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советских людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Постановление Оргбюро ЦК ВКП (б) от 14 августа 1946 года № 274
Формально Зощенко исключили из Союза писателей за эту обезьяну. Хотя, конечно, идеологические расхождения с линией партии были у него более масштабные. Зощенко отказывался приукрашивать действительность и закрывать глаза на травмы, как коллективные, так и собственные.
В годы войны Зощенко писал «Перед восходом солнца» — тонкое психологическое исследование о природе личных страхов и установок, написанное в духе идей Ивана Павлова и Зигмунда Фрейда. Критикуя эту повесть, секретарь ЦК ВКП Андрей Жданов писал, что в ней «Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку». Желавшие согласиться с этим (их было большинство) согласились — и вдогонку шельмовали сатирика на заседаниях Союза писателей и страницах критических журналов. Ужаснувшиеся — промолчали.
Под шквалом критики, клеветы и злобы единственное, чем мог себя оправдать писатель: «Я не умею мыслить политическими формулами!»
В 1948 году умер Жданов. В 1953-м — Сталин. Зощенко снова приняли в Союз писателей. Важно: не восстановили, а заново приняли. Потому что восстановить — значит признать неправоту. Этого Союз писателей делать не собирался. Всё, что Зощенко написал с начала карьеры до 1946 года, по-прежнему считалось политически вредным и пустым. Но Союз писателей якобы признавал заслуги Зощенко в его новом деле — переводах финской литературы. Так что приняли сатирика в Союз писателей именно как переводчика.
В 1954 году разгорелся новый скандал. Зощенко и Ахматова выступили тогда перед английскими студентами. Молодые люди спросили сатирика, согласен ли он с обвинениями, предъявленными ему в 1946 году. Зощенко ответил, что политически они были верными, но с человеческой точки зрения клеветническими. Ведь писателя обвиняли в трусости и в том, что в Великую Отечественную он «отсиделся в тылу». С этим Зощенко не мог согласиться. В тылу он работал, а не отсиживался. А на фронт не попал только потому, что врачами был признан не годным к службе.
Зощенко защищал свое имя, но его снова стали травить, принуждали оправдываться за себя и свое творчество.
Ужасное прощание
Травля и переживания усугубили проблемы писателя с сердцем. И, главное, заставили его опустить руки в борьбе за жизнь. Мариенгоф вспоминал, что Зощенко очень любил лечиться, делал это будто играя. Но летом 1958 года игру в доктора оставил.
Здоровья он был неплохого, я бы сказал — среднеинтеллигентского, но обожал лечиться, добросовестно выполняя советы врачей. Он очень боялся умереть. А вот в это трагическое лето, заболев совсем несерьезно, вдруг испугался не умереть. И до последнего вздоха решительно и упорно отказывался от врачей, от лекарств и даже от еды.
Устал. Устал жить.
Анатолий Мариенгоф, «Это вам, потомки»
Умер Зощенко 22 июля 1958 года на даче в Сестрорецке. В газетах не знали, можно ли печатать извещения о его смерти, ждали команды. Некрологи всё же вышли.
Жена Зощенко, Вера Владимировна, просила похоронить его на Литераторских мостках Волковского кладбища. Не разрешили. Зато приняли другое предложение — найти место на кладбище под Сестрорецком.
Опальному писателю организовали и гражданскую панихиду. На нее в Дом писателя им. В. В. Маяковского пришли сотни людей. От Союза писателей с речью выступал председатель Ленинградского отделения Александр Прокофьев. Почему-то он счел уместным упомянуть в надгробной речи, что Зощенко хоть и умер, хоть и любим, хоть и большой писатель, но предатель.
И раздался высокий, сорванный крик жены покойного:
— Михаил Михайлович никогда не был предателем! Он мог уехать, его звали. Но он не оставил Родины!..
Она рыдала.
Юрий Нагибин, «О Зощенко»
Это слышал и видел присутствовавший на похоронах Дмитрий Шостакович. Встретившись через неделю с Мариенгофом, композитор пил за упокой Зощенко и вспоминал: «Он лежал в гробу такой красивый. Очень красивый. Очень, очень».
Обложка: © Фотохроника ТАСС
