«А вы спите в односпальной кровати?» Учитель математики из частной школы — честно о своих учениках

Даниил Т. — молодой учитель математики — успел поработать в англоязычной, столичной, сельской, государственной и частной школах. И в последней решил задержаться. Причем не из-за денег. И даже не из-за каких-то особо мотивированных детей. А из-за чего? Надежда Тега встретилась с Даниилом и всё выяснила.

«Перенос слагаемых — это депортация»

— Выполните все упражнения — и получите хорошую отметку. Только если вы не Лариса Долина, конечно.

Приходится присоединяться к культуре отмены, а заодно учить современные мемы, чтобы ученики воспринимали мой юмор. Когда я веду себя как типичный миллениал и шучу про Modern Talking, группу «Комбинация» и Наталью Морскую Пехоту, я словно общаюсь с психотерапевтом. Вижу в глазах полное непонимание. Но я называю свой стендап лекарством от деменции — вспоминаю прошлое. Например, у меня точка О в окружности — это Гуф, Птаха и Слим, участники группы Centr, которая была популярна еще до изобретения тиктока. Конечно, на меня будут смотреть как на полоумного.

Есть стереотип, что все математики — сухие, педантичные перфекционисты, которые не любят выражать эмоции и вообще не умеют шутить. Якобы мы живем только числами и фактами. Мои родители, мой дедушка, моя крестная — учителя. Мама преподавала мне математику в старшей школе. Она блестящий профессионал академического склада. Я понимал всё, что она говорит, но мне было дико скучно. Каждый ее урок начинался словами: «Давайте разберем методическую часть, посмотрим на конспект». Мама до сих пор ведет маленькие тетрадочки, в которых записывает все лекции и подводки.

— Зачем тебе? Ты же всё наизусть помнишь!

— Как это я приду на урок неподготовленная? Не буду знать ответ на задачу?

Папа же занимался со мной, когда я болел. И объяснял медиану через падающую с крыши кошку: «Кошка стоит на краю и пикирует под прямым углом, это что? Высота. Если кошка падает прямо в середину фундамента? Медиана. А если уклон крыши, с которого падает кошка, разделить пополам? Биссектриса».

Папа горячей крови. Он готов показывать школьникам фильм «Офицеры», он хочет изменить мир и заполнить все пробелы в образовании разом. В начале его урока может быть рассказ о Первой мировой войне, в кульминации — вопрос «Как ты видел дальнейшее развитие афганского конфликта?», а в конце — объяснение, что такое медиана.

Мне, как ученику, было бы круто видеть симбиоз подходов папы и мамы, поэтому я стараюсь перенять у них самое лучшее.

В уроках важна динамика: нагружаю академически, шучу и нахожу сравнение из сферы интересов школьников к каждому объяснению

Допустим, перенос слагаемых — это депортация. Переезжаем за границу — надо изменить паспорт, то есть знак. Знаменатель по-английски — динаминейтер. Какого десептикона назовем таким словом? Или Настя, например, поставила брекеты — давайте рассчитаем среднеарифметическое ее зубов мудрости: вчера было три, а сегодня уже ноль.

Я аккуратно подаю ученикам нужную информацию в обертке, которую они считывают как юмор. Математика — не особо смешная наука и даже не очень прикладная: никто не трогал синус или дискриминант. Но, если я всё грамотно посыплю шутками, ученик не сильно загрузится и не погибнет после алгебры.

«Я хочу выстроить диалог, в котором не страшно ошибиться»

Прохожу по ряду и вижу, что у Ляйсан наушник вставлен, но она всё равно продолжает работу. Наклоняюсь к ней и спрашиваю:

— Ляйсан, что слушаешь?

— Сабрину Карпентер.

— Какой альбом?

— Man’s Best Friend.

— Песня?

— Manchild.

— Ну прикольно, попробуй еще вот такую послушать.

— И вы не будете сейчас ругаться за наушник?

— С чего вдруг? Ты же продолжаешь работать.

— Ну ладно, я ни с кем из учителей не обсуждаю, что я слушаю.

— А я ни с кем из учениц не обсуждаю Сабрину Карпентер.

— Ну ладно, я ради вас сделаю задание со звездочкой.

— Договорились.

Дети часто говорят: «Даниил Владимирович, у вас прям вайб. Вот я сижу, и мне не страшно. Наконец-то алгебра, хоть поболтать можно. И вы не отругаете за то, что я несу чушь, как делают другие учителя».

Я отказываюсь от традиций старой школы педагогики. Я хочу выстроить диалог, в котором не страшно ошибиться. Если ученики общаются со мной как с другом, они не боятся выглядеть глупо. И я, относясь к ним по-дружески, не боюсь выглядеть глупо.

В атмосфере нежности, странных ошибок, подколов выстраиваются доверительные отношения, дети хотят приходить даже на дополнительные уроки.

— Приносите пиццу, напитки. Будем пять часов решать параметры! — В программе на них выделено всего 45 минут, поэтому я решил устроить кружок по математике.

— Вау! Круто! Как прикольно!

Мы никому ничего не сказали, взяли пиццу, колу, собрались после уроков и стали заниматься

— Кто хочет к доске?

— Я ни разу не решал параметр, но у вас тут такая атмосфера, что я попробую.

— Давай. У нас тут есть колонка, включай любимый трек себе на фон.

В таком формате ученикам привычнее, спокойнее, легче достигать всего того, на что наедине с собой или рядом с более строгим учителем они бы не решились. Позже они вырастают, приходят четверокурсниками разных вузов и рассказывают: «Мы не боимся экзаменов. На зачетах понимаем, что всё можем, прям как было у тебя на контрольной. Мы знали, что ты нас не отругаешь».

Когда я берусь за работу с учеником, я беспрекословно верю, что у него всё получится

Стараюсь внушить ученикам, что они гораздо лучше, чем они сами о себе думают. И в момент их сомнений прошу взять хотя бы сотую долю моей веры в них.

Я никогда не буду судить о личности, характере по отметке. Недавно изобрел такое определение: отметка учителя — это субъективная транскрипция объективной реальности. Отметка лишь показывает, как, исключительно по моему мнению, ученик овладел темой, но ни в коем случае не характеризует его как человека. Ошибся, получил двойку — ничего ужасного не случилось.

Когда мы собирались на кружке по математике, болтали и решали параметры по пять часов, меня это наполняло. Я чувствовал свою полезность, важность присутствия в чьей-то жизни. Наши отношения с теми учениками сохранились. Я до сих пор состою в группе «Человеки-пауки» — единственный 29-летний среди четверокурсников. Они приглашают меня на дни рождения, мы дружим, общаемся, правда, уже неформально: «Дань, ну как там в школе? Что интересного?»

«Сижу в холодном душе и молчу — очень помогает»

Весна, замена в проблемном седьмом классе, время после обеда. Сложились все пазлы, чтобы провести урок и тут же написать заявление об увольнении. Объясняю подобие треугольников, и мальчик спрашивает:

— А вы играете в «Бравл Старз»?

— Нет, не играю.

— Почему?

— Потому что у меня есть вкус.

Конечно, тут же начинается: «Ха-ха, тебя урыли», «Бравл Старз — полная фигня, тебе даже учитель сказал».

Я прекрасно понимаю учителей, которые так устают из-за ужасной дисциплины, что хотят забыть о школе как о страшном сне. Но я обычно задумываюсь: «Как именно я должен был ответить, чтобы не спровоцировать балаган?» Как минимум направить вектор атаки грамотно, как в джиу-джитсу, чтобы он не «урыл» противника в глазах одноклассников, а заставил его учиться. И как вообще я должен был поступить еще в самом начале урока, чтобы они все сразу думали о математике, а не об играх?

Надо менять тактику методом проб и ошибок. Например, на заменах притворяться чуть-чуть злым учителем. Если в классе что-то случилось, сначала пообщаться, о чем-то спросить. Возможно, я слишком большой идеалист, возможно, я занимаюсь самообманом и некоторые дети действительно неуправляемые.

Но зачем тогда идти в школу? Зачем идти на урок, если я заведомо проиграл в этой схватке?

Мой преподаватель по методологии говорил: «Когда вы выступаете перед классом, вы артисты, дрессировщики. Если вы поворачиваетесь спиной, будьте уверены, что вас не укусят. Если вы пытаетесь что-то объяснить, делайте это красиво, без лишних жестов. Не поворачивайтесь боком, работайте в три четверти». Я специально получал второе высшее, чтобы обучиться методологии. Каждая маленькая деталь может привести к почти идеальной картине мира, воплотить наяву профессию и работу, о которой я мечтал.

Бывают и моменты, когда надо воспитывать не учеников, а себя. Недавно одна из самых способных учениц сидела весь урок грустная, и я при всех спросил:

— Эй, у тебя что, аллергия на новую тему? Почему ты такая грустная? Что такого было на обеде, что тебе не понравилось?

— Это личное.

После урока она осталась в кабинете, чтобы стереть с доски. Обычно дети так делают, чтобы замаскировать желание пообщаться. Оказалось, у нее случилась беда: сестра попала в аварию. Мне стало одновременно и приятно, что она искренне делится своим горем, и стыдно, что поначалу я не отнесся серьезно к ее переживаниям.

Я пересмотрел политику своих уроков: не всегда нужно шутить, и не всегда юмор помогает

Дети тоже могут переживать, и необязательно из-за горохового супа или аллергии на новую тему. Я учусь, экспериментирую на своей племяннице. Ей сейчас восемь, и я всю жизнь общаюсь с ней как с равной — человеком, который имеет право на эмоции. Что бы дети ни принесли из дома, из личной жизни, я никогда больше не посмотрю на них снисходительно.

— А мне Платон не написал.

— А у меня собака заболела.

— Мне грустно, меня мама наказала.

— Я ногу подвернул.

Было бы странно с моей стороны ответить: «Господи, ребенок, да что тебя может волновать? Ну не написал тебе Платон, и что?» Мне действительно интересно, что они рассказывают, я стараюсь всё держать в голове и из занятия в занятие спрашивать: «Как дела у Мии? Она поправилась?», «Как нога?», «Что у вас там с мамой случилось?».

Конечно, такая включенность изматывает. После школы требуется некоторое время, чтобы прийти в себя, переключиться. Сижу в холодном душе и молчу — очень помогает. Выхожу и превращаюсь из Даниила Владимировича, который очень аккуратно на всё реагирует и не осуждает, в обычного Даню, который готов разговаривать с женой, родителями и друзьями.

«Сегодня учителя работают в ущемленной позиции»

Сейчас моя мама — лучший математик в городе. Учитель, ради которого родители ведут детей в ее школу. Но много лет назад меловую доску мамы измазали подсолнечным маслом из «Роллтона». Она не выдержала, расплакалась и убежала в учительскую. Для нее это был сильный удар. Она пришла в школу, чтобы нести благое, вечное, а тут такая подстава.

— Мам, ты очень восприимчива. Надо как-то менять подход.

— Попробуй, удиви.

Ученики постоянно ощупывают границы, пытаются их раздвинуть. Особенно Рита (имя изменено) из седьмого класса:

— А вы спите в односпальной кровати или двуспальной?

— Ну мы квиты по неуместным вопросам и репликам.

— Я просто хотела подарить вам на Новый год постельное белье с лабубой.

— Есть варианты более приемлемых подарков.

Я постоянно пытаюсь ее как-то осаживать. Лучшая реакция — отсутствие эмоций. И всё равно она мне заявляет: «Calm down, baby». Круто, конечно, что она так козыряет английским, но мне бы было обидно, если бы мой ребенок позволил себе подобное.

Однажды, когда я сам учился в шестом классе, я так жаждал ответить на вопрос на классном часе, что перелетел через парту. Учитель отчитал маму: «Ваш сын очень некрасиво себя повел», а мама — меня: «Нельзя так вести себя на уроке! Тем более ты сын учителя! Ну и что с того, что вы там улиток на гербе Тамбовской области обсуждали? Ты позоришь нашу семью, нашу фамилию!» Как будто я родом из дворянской семьи, а не из Тамбова.

В общем, я пожаловался на Риту классному руководителю, а он — ее маме. Ни извинения, ни сожаления не последовало. Сегодня учителя работают в ущемленной позиции — авторитет педагогов сильно упал. При этом многие родители опрометчиво возлагают всю ответственность за воспитание их ребенка на школу и сами ничего не делают.

Я сам пытаюсь добиться уважения и расставить границы. Когда начинается: «А вы женаты? У вас есть дети?», отвечаю, что можно поболтать на перемене, а не отнимать эфирное время у графика параболы. Если дети перебарщивают, я угрожаю графой «Инциденты». Это отдельная кнопка в нашей внутренней электронной системе — что-то типа замечаний в дневнике. Три инцидента — отчисление. С Ритой мы так и договорились:

— Ну сейчас уже правда перебор. Еще одно замечание, и я буду вынужден тебя записать.

— Хорошо, принято.

Мы заключили договор: я разрешаю ей скачать мне тикток, чтобы смотреть отправленные ей видео, а она учит тему по алгебре на уровень 3.0. Теперь она моя подружка.

Я всегда думал, что у меня не так много авторитета, чтобы заставить человека всерьез задуматься над своим поведением. Но как-то, работая еще в государственной школе, я проходил по заднему ряду и увидел, что ученик играет в «Бравл Старз». Я наклонился к нему и сказал: «Ты такой умный, такой крутой, так быстро соображаешь. И мне так грустно от того, что ты сидишь и играешь».

Спустя годы он, уже будучи моим хорошим другом Саней, признался: «Даня, ты меня в тот раз так застыдил, мне было настолько стыдно перед тобой!» Тогда я понял, что друга расстроить намного больнее, чем просто учителя. Проще подложить свинью человеку, которого ты боишься, чем человеку, который тебе дорог.

«Дети в частной школе ничем не лучше и не хуже других»

Сейчас мои мама и папа работают в одной сельской школе. Как-то мы обсуждали материалы к урокам, и папа сказал мне:

— А ты попробуй объяснить подобие треугольников с точки зрения броска гранаты. Учитывая нынешнее патриотическое воспитание, это будет так актуально!

— Пап, ты серьезно думаешь, что я сейчас приду в восьмой класс и скажу: «Встаем, берем транспортир и идем кидать гранаты»?

— А ты попробуй! Тебя похвалят.

Папа умудряется на уроках математики устраивать лабораторные работы. Например, он заставляет учеников приносить шнурки и цветной картон, чтобы находить число π. Кто получает число π с точностью до двух знаков после запятой, у того пятерка в году. И дети правда стараются: вырезают ниточки, натягивают их на круг, измеряют диаметр. На это любо-дорого смотреть.

Я и не мечтаю о том, чтобы заставить своих принести что-то из дома. Мне даже тетради приходится покупать самому. Девочка из Чечни постоянно прячет наушники под хиджабом, не фокусируется на том, что я говорю, и я никогда не понимаю, слушает она меня вообще или нет. Как-то она в очередной раз пришла с куском листа вместо тетради, и я не выдержал: «Дорогая моя, ты меня уже достала. Теперь, если кто-то систематически будет приходить без тетради, я выдам тетрадь с самым убогим дизайном». И вручил ей тетрадку с кей-поп-айдолом Сынмином. Обидно, что ей всё равно нельзя ею пользоваться — консервативная семья запрещает.

Я работал в англоязычной, столичной, провинциальной, государственной и частной школах и понял, что дети везде одинаковые. Везде одни и те же категории: задиры, красотки, любители поспать. Меняются только одежда и транспорт до дома. Если в сельской школе мы ходили пешком, здесь дети вызывают бизнес или звонят личному водителю: «Алло, водитель, заберите меня, пожалуйста. У меня голова болит».

А еще они не бегают во дворе, а занимаются конкуром, лякроссом и свечеварением

Дети в частной школе, разумеется, ничем не лучше и не хуже других. Они не умнее, они не заинтересованы в учебе больше, чем другие. Допустим, объясняю медиану, провожу из вершины в середину прямую BD.

— Что это? Макс, поможешь?

— Квадрат.

В такие моменты я вообще не понимаю природу ошибки, не понимаю концепт. О чем он думал? Как у него две буквы стали квадратом? И подобные вопросы возникают где угодно: хоть в государственной школе, хоть в частной. Недавно решали задачи, и выяснилось, что дети не знают, что такое грузди.

— Ну как это? Это грибы. Ты ни разу не ходила за грибами?

— Нет, ни разу.

— А на рыбалке была?

— Нет.

Зато я могу спросить, какую монету в Америке называют четвертаком, и все с ходу ответят: «25 центов». Пока я могу только мечтать о том, чтобы до Америки добраться, они все уже там были.

Когда меня спрашивают, зачем тогда поступать в частную школу, я рассказываю про столовую. У нас огромный ассортимент блюд

Можно быть веганом, мусульманином, православным, держащим пост, и вкусно наесться. Причем безлимитно. Школа может обеспечить персонализированный подход: в классах по 14 человек — меньше глаз, на которых я должен фокусироваться. Ну и престиж. Ученики на переменах играют в VR-очках, плавают в бассейне, ходят на тренировки по баскетболу. Родители отдают детей в частные школы в надежде, что им там будет чуть более комфортно учиться.

Я пришел сюда работать не из-за денег, а по приколу — репетиторство позволяет сильно не беспокоиться о заработке. Мне нужно было занять первую половину дня: боюсь отдыхать и оставаться наедине со своими мыслями. Как это все утром идут на работу, а я валяюсь или эллипс в зале кручу? Здесь очень хорошие условия: можно бесплатно обедать и плавать в бассейне. И, в отличие от государственных школ, есть системы, оптимизирующие проверку домашек и документацию в целом, что сильно экономит время. Но я всё равно сплю по пять-шесть часов, вечно хожу с огромной кружкой американо и слушаю подколы от учеников: «Все люди как люди, а у вас по венам течет кофе?»

«Даже если ученик поступает на филологию, почему бы не послушать тригонометрию»

— Тригонометрический график — это очень красиво. Это музыка с высокими и низкими частотами. Это сердцебиение, похожее на синусоиду.

— А это есть на ЕГЭ?

— Нет, но мы сейчас это препарируем, изучим, исследуем.

— Ну и зачем нам это нужно?

Дети сейчас четко сфокусированы на поступлении в конкретный вуз, на конкретную специальность и забивают на все «ненужные» предметы. Если они планируют стать айтишниками, зачем им Бонапарт? Все хотят получить сухую выжимку, суть, и как можно скорее. А я до сих пор помню гибридное скрещивание, морщинистый и плоский горох. Как можно не слушать биологию, если учитель стоит, работает, искренне заинтересованный в том, чтобы у меня было всестороннее образование?

С одной стороны, я понимаю принципы нового поколения. Будучи учителем, я тоже забываю о множестве вещей, которые не касаются моей специальности, но всё равно увлекательны. С другой стороны, зачем упускать возможность узнать что-то еще? Даже если ученик поступает на филологию, почему бы не послушать тригонометрию? Не попробовать сходить на физру?

Я хочу показать, что математика — это не только ЕГЭ. Это образ мышления, который поможет жить в будущем

И я верю, что нейросети никогда не смогут полностью заменить учителей. Я обрабатываю и преподношу материал так, чтобы конкретный мальчик, например именно Давид, понял меня и услышал.

Папа хотел, чтобы я был военным, а мама — экономистом. Они оба были против того, чтобы я становился учителем: «Тебе нравится, как мы приходим домой, обедаем, проводим по три профильные группы учеников, а потом ставим на стол по три стопки тетрадей и проверяем их под „Ментовские войны“?»

Может, вдохновение моими родителями, может, подростковый максимализм, а может, вера в то, что я всё исправлю, оптимизирую, буду другим — лучше, прикольнее, заставили меня поступить наперекор.

Я пробовал работать финансовым аналитиком, разбирался в инвестициях. Возможно, в будущем я еще захочу быть актером или стендапером. Но пока я удачно сочетаю всё, что мне нравится, в профессии учителя. Так уж вышло, что родители нечасто делают мне комплименты вроде: «Молодец, красава! Прикольный ход». Но, когда мои дети легко воспринимают даже самые нелюбимые темы, они тут же интересуются: «Как забавно прозвучало, но как интересно. Надо испытать». Допустим, рисую на доске:

— Смотрите, это дом. А это сквер, где вы обычно курите после уроков. Дальше вы идете сюда за кофе. Ну и потом, наконец, заворачиваете в школу. Начало первого пути и конец последнего — ваше итоговое перемещение. Посчитайте сумму векторов.

Кураж — это то, что я больше всего люблю в своей работе. Мне нравится объяснять материал настолько необычно и интересно, что ученики сами загораются и подходят после уроков, чтобы узнать больше. Я чувствую, как они доверяют мне, рассчитывают на меня. И я рад сквозь непонимание и отторжение математики выводить их к цели.

Обложка: © New Africa / Shutterstock / Fotodom; личный архив Даниила Т.