Солженицын был прежде всего писателем, Ганди — юристом, Ван Гог — художником. Но каждый из них был ещё и учителем, причём учителем не в обычной благополучной светлой школе, а в самых трудных условиях — детский дом, ссылка, концлагерь. «Мел» собрал шесть историй о непростых судьбах педагогов и их подопечных.
1. Януш Корчак: «Воспитания без участия в нём самого ребёнка не существует»
В своих книгах Януш Корчак рассказывал, что уже в пять лет остро почувствовал несправедливость мира. На улицах родной Варшавы он видел сверстников. Одни были сыты и хорошо одеты, шли за ручку с гувернёрами. Другие дети были грязными, оборванными, и за ними никто не присматривал. Тогда маленький Хенрик Гольдшмит (настоящее имя педагога) впервые задался вопросом: что сделать, чтобы в мире не было таких несчастных, оборванных и грязных детей?
В 1907 году Корчак в Берлине прошёл практику в детских больницах и воспитательных учреждениях. Всё это он делал за свои деньги — хотел стать отличным врачом и педагогом. А спустя четыре года 33-летний Корчак осуществил свою давнюю мечту и основал «Дом сирот» для еврейских детей. Этим учреждением он руководил до конца жизни. Кто бы ни спонсировал его детище, Корчак требовал от филантропов оставить ему полное право руководить жизнью детского дома.
Типичные сиротские приюты того времени были мрачным местом, где господствовали армейская дисциплина, суровые наказания и полное подавление воли. Своей целью Корчак поставил создать гуманную обстановку, растить детей в любви и уважении, но в то же время прививать им ответственность за свою жизнь.
«Воспитания без участия в нём самого ребёнка не существует», — говорил он. В Доме сирот и Нашем доме — втором приюте, созданным Корчаком, — было введено самоуправление. Вместе с ребятами Корчак составил местный Кодекс, содержавший более 100 статей, и ввёл товарищеский суд, который определял меру проступков. Судьи избирались жребием из тех ребят, которые последнюю неделю не совершали никаких проступков.
2. Александр Солженицын: «Все светлое было ограничено классными дверьми и звонком»
После заключения в ГУЛАГе писателя сослали в вечную ссылку в Южный Казахстан. Целый месяц он пытался устроиться в школу учителем в ауле Кок-Тереке, но бывшего зека, который на вопрос о статье отказывался отвечать со ссылкой на гостайну, брать нигде не хотели. Помог случай, точнее знакомый. В марте ему отказали, а в апреле, за три недели до выпускных экзаменов, назначили физиком и математиком в двух выпускных классах. В следующем году у него уже было почти две ставки — больше 30 часов в неделю. Он преподавал математику, физику и астрономию.
В Казахстане было много ссыльных, у Солженицына учились опальные немцы, украинцы, корейцы, греки и, конечно, казахи. Им нравилось учиться, потому что другого способа выбиться в люди у них не было. И Солженицын полюбил учить: «Я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием и три года (а может быть, много бы ещё лет) был счастлив даже им одним. Мне не хватало часов расписания, чтоб исправить и восполнить то, что недодали им раньше, я назначал им вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения, — и они являлись с такой дружностью и азартом, как не ходили в кино».
«Все светлое было ограничено классными дверьми и звонком», — вспоминал писатель. Ему не нравились разговоры ни о чём в учительской, раздражала унылая атмосфера.
3. Махатма Ганди: «Я был вместо отца и в меру своих сил нёс ответственность за обучение молодёжи»
Закончив школу с немалыми трудностями, Ганди открыл свою — в Южной Африке, где боролся за права индийцев. Положение приезжавших на заработки граждан Индии было очень тяжелым, империя не сдавалась, участники ненасильственного сопротивления — сатьяграхи — попадали в тюрьму.
В 1909 году Ганди обнаружил, что семьям посаженных сторонников сатьяграхи нужна систематическая помощь. Друг Ганди Герман Калленбах купил ферму имени Толстого в 34 километрах от Йоханнесбурга. Там жили Ганди, Калленбах и несколько семей. Были и дети: индусы, христиане, мусульмане.
На ферме Ганди завёл строгий порядок: ни стульев, ни кроватей не было, спали под открытым небом, у каждого была подушка и по два одеяла, ели мало, сами обслуживали себя, шили одежду и мастерили обувь.
Дети жили так же, как и взрослые, только к тому же ходили в школу. У них не было специальных учителей: это было дорого, поэтому учителями были взрослые члены семей. К тому же Ганди был сторонником домашнего образования: «Я твердо знал только одно: в идеальных условиях правильное образование могут дать только родители, а помощь со стороны должна быть сведена до минимума». Свою роль он видел такой: «Ферма Толстого представляла собой семью, в которой я был вместо отца и в меру своих сил нёс ответственность за обучение молодёжи».
4. Николай Кюнг: «Мама мыла раму, папа рыл фашистам яму»
Лидер вооружённого сопротивления в Бухенвальде Николай Кюнг организовал в концлагере подпольную школу, прятал её от глаз эсэсовцев и, рискуя жизнью, каким-то образом доставал карандаши, тетради и даже школьную доску. Немцы так и не узнали о существовании школы.
«Когда я узнал, что под носом у немцев организована школа, то не поверил своим ушам, — вспоминает Георгий Сальников, один из узников лагеря, учитель по профессии. — Об этом страшно было подумать. Настоящая школа с учителями и учениками! Даже доску и географическую карту раздобыли! Смельчаки, рискуя жизнью, тащили из канцелярии для учеников бумагу и карандаши, а со склада тёплые вещи. Усилиями Николая Кюнга, которого я хорошо знал, а также усилиями других членов интернационального комитета маленьких узников удалось освободить от работы и обеспечить дополнительным питанием. Ребят постарше переводили на работу в „ревир“ — лазарет, на склад и на кухню. Мы отрывали от себя часть хлеба, чтобы передать в детский блок».
«Помню случай, когда старенький учитель в центре самого ужасного лагеря войны, окружённого колючей проволокой в 600 вольт, вооружёнными жестокими надсмотрщиками, диктовал советским детям: «Мама мыла раму, папа рыл фашистам яму», — цитировали Николая Кюнга современники в своих воспоминаниях.
5. Антон Макаренко: «Первые месяцы в нашей колонии были месяцами отчаяния»
В 1920 году полтавский отдел народного образования велел 32-летнему интеллигенту Антону Макаренко создать трудовую колонию для малолетних преступников (или морально дефективных, как их тогда называли). Взяться за обучение подростков-преступников было поступком смелым: Макаренко сам в детстве был не таким, не хулиганил, держался в стороне от детских игр из-за слабого здоровья. Он вообще был из другого круга, из хорошей семьи. Но смело отправился обустраивать колонию на месте заброшенных кирпичных домиков посреди леса в шести километрах от Полтавы.
Первые дни своей работы в колонии Макаренко назвал «бесславными». По свидетельству Гетца Хиллига, доктора философии и исследователя деятельности Макаренко, в колонии жили сначала пять, потом десять подростков-грабителей (в «Педагогической поэме» упоминаются шестеро). Они не слушались, кидались в хрупких учительниц, вчерашних гимназисток, сапогами, отказывались работать, убегали из колонии. Уже через неделю после приезда один из воспитанников устроил поножовщину за пределами колонии.
«Первые месяцы в нашей колонии для меня и моих товарищей были не только месяцами отчаяния, но и месяцами поиска истины», — писал Макаренко. Книги не давали ответа, как переделывать преступников в «новых людей» для строительства коммунизма, а перевоспитывать нужно было срочно.
6. Винсент Ван Гог: «Задавать уроки дело нехитрое. Добиться того, чтобы мальчики их учили, будет куда труднее»
Винсент Ван Гог продолжил и развил идеи импрессионизма — новаторского, даже революционного течения в живописи. Но он посвятил свою жизнь искусству далеко не сразу: он обучался на священника, а до этого успел поработать в школе. Его история о том, что оценки ещё не показатель таланта и призвания и даже нелюбимый ученик может быть хорош в своём деле. Но иногда и это не помогает.
Ван Гог работал учителем французского языка и арифметики в английской школе за жилье и еду, без жалования. В бедном интернате училось 24 мальчика в возрасте от 10 до 14 лет. Директор Стоукс, измождённый и похожий на привидение, считал, что при необходимости легко найдёт другого учителя, готового работать за жилье и питание. Ван Гог почему-то соглашался с ним.
Но хуже всего — необходимость приходить в Лондон и вытряхивать из родителей деньги за обучение детей. Это были бедные старьёвщики, сапожники, мясники, которые просто не знали, куда ещё деть детей, чтобы платить меньше. Но и ту небольшую плату они не вносили вовремя. Учитель Винсент не мог приходить в лачуги своих учеников и требовать просроченную оплату: у него разрывалось сердце при виде этой нищеты.
