«Я чуть-чуть быдло и ничего об этом не знаю»: известные объекты современного искусства глазами подростков

Зачем лепить банан на скотч? Почему акула в формалине стоит 12 миллионов долларов? Как писсуар, установленный в музейном зале, превращается в объект современного искусства? Мы попросили объяснить нам всё это молодых современных художников — резидентов выставки «Разрешите цвести» от творческой группы «Каскад. Проект как метод».

Дэмьен Хёрст «Физическая невозможность смерти в сознании живущего»

• Роза Свиридова: Мне это напоминает только шутку с Тралалеро Тралала.
• Елизавета Шавандина: Почему это стоит 12 миллионов долларов? Спросите у человека, который это купил за такие деньги.
• Маргарита Ливеровская: Визуально… мне хайпово и приятно это видеть. Возможно, это самый гуманный способ воспользоваться акулой. Я очень надеюсь, что ее не убивали специально. Что она просто жила глупую, бессмысленную жизнь, ее выбросило на берег и там ее нашли уже мертвую. А потом засунули в формалин, чтобы подарить новую жизнь.
• Андрей Шифрин: Тут два варианта: респектнуть акуле или вспомнить романы Чака Паланика и начать ругаться на общество потребления.
• Андрей Поляков: Акула — символ фобии и страха. Фильмы ужасов нас к этому приучили. Возможно, эта инсталляция — возможность посмотреть страху в глаза.

Энди Уорхол «Банки с супом „Кэмпбелл“»

• Елизавета Шавандина: Да, это не Куинджи. Не Поленов, не Левитан. Это просто другой художник. Но вам же никто не мешает пойти в Третьяковку и посмотреть на них вместо Уорхола.
• Полина Яковлева: Торжество капитализма. Фиксация реальности, где суп — важная часть многих культур, которая собирала за столом семью, приготовление которого было ритуалом, — теперь, в капиталистическом сегодня, суп просто засунут в банку и поставлен на конвейер.
• Андрей Поляков: Очень круто. Энди Уорхол круто монетизировал свое имя. В XXI веке имя вообще самый ценный ресурс. Если люди разделяют твои ценности, твой стиль, твои взгляды на мир, они готовы покупать твои банки с супом. Особенно если они красиво нарисованы.
• Маргарита Ливеровская: Я читала «Одинокий город» Оливии Лэнг. И там было много про Энди Уорхола. Про то, какой он был гениальный и грустный. Так что, смотря на эту картину, я чувствую Энди Уорхола и его грусть.

Андрей Монастырский «Лозунг-1977»

• Ольга Манаева: Я называю такие вещи дистиллированными эмоциями. Это красивый пейзаж с текстовой вставкой. Вместе они что-то безумное творят с твоими чувствами. На физическом уровне от него чувствуешь всплеск чувственности, но не можешь даже объяснить, что это: тоска, ностальгия, надежда, предвкушение…
• Полина Яковлева: Работа о свободе слова, точнее, о ее иллюзии. Транспарант, который создан для площади, для того, чтобы все его видели, висит в лесу, где вообще никого нет. Ты вправе что-то сказать, но только там, где тебя никто не услышит.
• Екатерина Василевская: Возможно, эта работа обращает внимание на отказ от себя. Обыватель нередко заложник рутины, он редко рефлексирует и дает незаслуженно простые, равнодушные ответы на важные жизненные вопросы.

Маурицио Каттелан «Комедиант»

• Екатерина Василевская: Я вообще ребенок телеканала «Дисней». Банан для меня — атрибут клоунады, источник смеха и нелепости. Герои часто на нем поскальзывались, падали, смешили этим детей перед экраном. Возможно, скотч, которым тут приклеен банан, — символ цензуры. Он стесняет банан, не дает ему раскрыться, стать скользким, травмоопасным и смешным.
• Маргарита Ливеровская: То, какое это произвело на мир впечатление, — это, конечно, очень круто. В остальном — очень тупо.
• Полина Яковлева: Это может быть иронией над гиперсемиотикой. Над тем, что мы ищем смысл там, где его нет. Например, в банане.
• Андрей Поляков: Искусство должно шокировать и вызывать вопросы. Этот банан с этим прекрасно справляется. Даже 40-летний мужик, который живет в системе «работа — дом — работа — дом», увидит это в Сети, удивится, скажет: «Блин, серьезно, Палыч, то есть ты хочешь мне сказать, что этот банан с изолентой продали за кучу денег?» Он заинтересуется, он изучит вопрос, он, может, вырвется из системы и начнет интересоваться, а то и заниматься современным искусством. То есть у этого всего есть по-настоящему магическая, чудодейственная сила.

Марсель Дюшан «Фонтан»

• Андрей Шифрин: Я чуть-чуть быдло и ничего об этом не знаю. Написано: «Фонтан». Стоит — писсуар. Быть может, его путь из уборной в музей — история про перерождение объекта и обретение им нового смысла.
• Маргарита Ливеровская: Не ищите в этом красоты. Ищите в этом смелый шаг, который на долгое время продлил жизнь искусству как явлению, расширил границы дозволенного. Потому что Дюшан в эпоху, когда всё уже было сделано, перепробовано и нарисовано, поэкспериментировал и показал, что у искусства есть и такая крайность — поставить готовую вещь в музей и назвать ее искусством.
• Андрей Поляков: Самое интересное тут — какой великой это было провокацией, какой это было сенсацией. Иронично, что оригинал не дошел до наших дней. Все писсуары Дюшана (их около 15), которые есть в музейных залах сейчас, — это реплики. В искусстве главное — ломать. Ломать стереотипы, рамки, границы дозволенного. Так у нас получается что-то новое и свежее.