Неравнодушных учителей всегда уважали: они ведь могут научить детей не только правилам и формулам, но и преподать уроки жизни. Но порой именно такие педагоги встают перед выбором: продолжить работать либо предать те самые принципы, которым они учили детей. Один из недавних примеров — учитель математики Арман Туганбаев, который отказался голосовать за внесение поправок в Конституцию и потерял работу. Рассказываем его историю.
Что произошло?
В начале июня в соцсетях появилась информация: директора московских школ якобы заставляют учителей и других административных работников принимать участие в онлайн-голосовании по внесению поправок в Конституцию.
Одними из первых об этом написали «Открытые медиа», процитировавшие анонимный источник, который рассказал: агитация началась ещё в двадцатых числах марта, когда директор школы собрал педсовет и прямо объяснил, что нужно зайти на сайт и поставить от своего имени галочку в графе «за». Были и СМС-предупреждения: «Информация о голосовании! Все преподаватели школы, имеющие регистрацию в Москве, в обязательном порядке голосуют за поправки к Конституции!» Издание уточнило, что в распоряжении редакции есть подтверждающие скриншоты сообщений.
История вызвала резонанс в медиа и соцсетях. Одни педагоги стали анонимно рассказывать СМИ, что тоже сталкивались с подобным. Другие утверждали, что все это ложь и провокация. Глава Центризбиркома РФ Элла Памфилова поддержала последних: «В основном это были фейки. Ни одно заявление, которое пришло, пока не подтвердилось. Но это не значит, что их (таких случаев. — Прим. ред.) не может быть. Поэтому мы договорились на уровне руководства Москвы, что всю информацию, которая идет к нам по горячей линии, мы будем передавать, чтобы понять, что реально, а что спровоцировано».
Тогда, кажется, волна недопонимания на какое-то время утихла, пока московский учитель математики Арман Туганбаев не опубликовал на своей странице в фейсбуке откровенный пост, где сообщил: его лично тоже заставляли проголосовать. Сейчас Арман больше не работает в школе. Мы поговорили с ним — и публикуем монолог от первого лица.
«Нет волны осуждения, что именно руками учителей творится беззаконие»
То, что некоторых учителей заставляли голосовать, — правда. Московская школа, где я работал, не стала исключением. 10 июня директор написала в чат учителей, что всем в обязательном порядке необходимо проголосовать онлайн. Форма сообщения была милой. От сообщения складывалось ощущение, что директору это самой не нравится и она не хочет нас заставлять, но почему-то это всё равно необходимо сделать.
Сразу хочу подчеркнуть, что не считаю директора в этой истории виноватой. Она не должна быть наказана
Конечно, она поступила некорректно, но любой мой хороший друг тоже может хотя бы раз поступить неправильно. Вопрос лишь в том, как человек дальше будет с этим жить и будет ли пытаться что-то изменить. Когда такое происходит, директор занимает позицию заложника. На него давят сверху, поэтому он воздействует на учителей.
Об этом очень хорошо рассуждал политолог Кирилл Рогов. Люди привыкли осуждать коррупцию, когда человек ворует миллионы. При этом общество до сих пор считает нормальным, когда кто-то защищает себя хитростью или какими-то подлыми действиями. Я хочу сказать, у нас все еще нет волны осуждения, что именно руками учителей творится беззаконие. Мы их не осуждаем, потому что находим способы оправдать.
Каждый сделал плохого по чуть-чуть, а проблема раздувается до огромного масштаба
В общем, увидев то самое сообщение от директора, я захотел разобраться в ситуации. Было интересно выяснить, насколько моя позиция против поправок опасна для школы. Я хотел узнать, почему важна именно онлайн-явка. Пытался анализировать, для чего всё это вообще делается.
Из различных источников я выяснил, что через очную явку невозможно определить, проголосовал человек или нет, а через онлайн-голосование это сделать вполне реально. От каждой подобной новости во мне начинала закипать злость. Я решил, что необходимо обнародовать всё, поэтому написал пост на фейсбуке.
«Подтверждаю. Учителей в школах заставляют регистрироваться на онлайн-голосование. И у Департамента образования, видимо, есть пофамильные списки тех, кто из школы зарегистрировался, потому что буквально приходит сообщение: «От вашей организации зарегистрировалось 10 человек.»
Тем, кто не зарегистрируется, обещают проблемы. Не директор, а департамент. (Информации о том, знают ли они, проголосовал ли ты, и если да, то как, у них, видимо, нет.) Но я уже ни в чём не уверен…
Казалось бы, само требование, чтобы все проголосовали, — это менее страшно, чем требование, как нужно голосовать.
Но для меня это не так. Во-первых, ужасен сам факт передачи информации департаменту. Данные, связанные с избирательными списками, ни в коем случае не должны быть доступны никому, кроме избирательной комиссии.
Во-вторых, здесь играет роль то, что они хотят моей регистрации. Видимо, им супер нужна явка, а тогда, может быть, я и не пойду вовсе.
Моя позиция тут не имеет большого значения, потому что эти вещи важны вне зависимости от самого голосования…» [продолжение поста]
«Я понимал, что многим моим коллегам просто очень страшно»
Коллеги реагировали на призыв голосовать по-разному. Одни просто уточняли у директора, можно ли все-таки дойти до избирательного участка своими ногами. Другие сразу соглашались и потом отчитывались, что все сделали. Но после публикации моего поста наступила тишина. Мне кажется, все ждали, что же будет происходить дальше.
Лично ко мне с претензиями никто не обращался — ни из администрации, ни из различных министерств. Наверное, все посчитали, что нужно промолчать и сделать вид, как будто ни моего поста, ни сообщения директора никогда не существовало. Правда, журналист Алексей Венедиктов в те дни в одном из интервью сказал, что в Москве есть две проблемные школы. Одной из них была моя. Возможно, из-за меня.
Я понимал, что многим моим коллегам просто очень страшно. Честно говоря, тяжело, когда есть ощущение, что существует трудовой коллектив, и это какая-то огромная масса. А еще есть ты. И ты один.
Тишина длилась очень долго. Потом меня вызвали в школу на разговор. Этот разговор и мне самому тоже был нужен, потому что хотелось понять, как мы будем решать проблему. В следующем году я должен был работать классным руководителем, то есть в числе прочего много контактировать с другими преподавателями. После беседы я решил уволиться.
Мне дали понять, что если я не замолчу, то со мной просто не продлят договор
Параллельно со всей этой ситуацией шел судебный процесс над Кириллом Серебренниковым. На одном из заседаний он сказал: «Ни о чем не жалею. Сочувствую вам». Мне показалось, что в моей истории эта фраза тоже довольно актуальна. Потому что мы с режиссером делали примерно одно и то же. Я попытался работать в государственной школе и при этом не предавать свои принципы, не идти на компромисс с совестью. У меня не получилось продолжить работать в школе. Но принципы я не предавал.
От всей этой истории мне не очень плохо: я делал то, что хотел делать, и делал правильные вещи. А таким людям, как мой директор или учителя, которые вынуждены всё время решать подобные моральные вопросы, наверное, очень тяжело жить. Потому что им приходится принимать какие-то аморальные решения или оправдываться, что их действия важные и хорошие. Поэтому я действительно сочувствую коллегам.
«Учителя постоянно живут в ощущении, что кругом враги»
Мне кажется, что всё это происходит в российском образовании потому, что главная цель школы сегодня — не научить детей каким-то знаниям, а сделать так, чтобы родители не уничтожили учебное заведение, чтобы у них не было стресса. Школа — самый близкий к обычным семьям институт, который полностью копирует всю государственную идейность и повестку, иерархию вообще.
В российских школах существуют педагоги, которые пытаются учить детей и платить за это как можно меньшую цену. Есть директора школ, которые находятся в прослойке между департаментом, который чего-то хочет, и учителями, которые много чего не хотят, и этим директорам приходится все время искать способы торговаться и говорить, например: «Давайте мы проведем у себя какую-нибудь тематическую неделю, а за это вы не будете трогать моих учителей год». Тем самым они все время пытаются спасти мир этих педагогов.
Создается довольно опасный культ личности директора, для некоторых школ такая картина мира реальна
Условно говоря, в школе, где я учился, много лет работал один директор, который очень хорошо справлялся с этими «торговыми делами»: наша школа была защищена от множества вещей, нам можно было делать многое из того, чего нельзя было другим. То есть этот директор — он как хороший менеджер. В головах учителей возникает убеждение, что они входят в какую-то группу людей, которая целиком зависит от одного человека. И если его снимут и поставят другого, то всё будет плохо. В целом они постоянно живут в ощущении, что кругом враги.
Проблема с нашим образованием и всей общественной деятельностью заключается в том, что школу могут наказать через много-много месяцев после того, как что-то произошло. Это как с противниками застройки екатеринбургского сквера: их задержали и начали сажать не сразу после того, как они вышли на митинг, а через полгода-год. То же самое можно сделать и со школой. И это ощущение, что кругом одни враги, заставляет учителей постоянно пытаться из совершенно добрых побуждений обезопасить себя.
Именно эти запуганные люди рассматривают яркие волосы ученика как опасность для всего трудового коллектива
Это пример того, как школа занимается самоцензурой не по указке кого-то свыше, а из опасений возможных санкций, выдавливая любое потенциально опасное, с их точки зрения, поведение, отличающееся от их собственного.
«У нас есть огромный спрос на хороших учителей и система, не принимающая их по каким-то своим причинам»
Сегодня у меня, как и у любого другого учителя, который бы рискнул так поступить, есть много предложений, чем заняться. К сожалению, я считаю, что возвращаться в государственную школу в нынешней политической ситуации очень опасно. Не хочу брать на себя обязательства перед детьми и родителями. Я, равно как и в момент увольнения, своего мнения не изменил: не готов идти на жертвы и очень не хочу оказаться в ситуации, когда я взял на себя класс, начал учить детей, а через два года передо мной поставили какой-то тяжелый моральный выбор, надо выбирать между тем, чтобы бросить детей, и тем, чтобы предать самого себя.
Я попробовал, надеялся, что получится не впадать в крайности, — и вот так всё это закончилось. В связи с этим уверен, что не пойду работать в общеобразовательную государственную школу. Мне не хочется взаимодействовать с государством в этом зависимом плане.
Это такая странная ситуация, но сейчас огромное количество школ ищет себе учителей, потому что, видимо, администрация не понимает, что если выгонять всех подобных мне людей, то потом никто не захочет идти работать в школу. Есть огромный спрос на хороших учителей и система, не принимающая их по каким-то своим причинам.
У нас неправильное отношение к профессии педагога. Средний возраст в профессии растет, а молодые люди разочаровываются. Поэтому, может быть, государственная система как-то решит эту проблему и закроет все эти вакансии, но я не буду помогать им в этом и идти на такие компромиссы. Я каким-то другим образом попытаюсь донести знания и всё остальное до детей. В какой форме буду заниматься образовательной деятельностью, пока не решил. Но уверен, что она будет.
