Редактор «Мела» Надежда Тега одинаково часто общается и с подростками, и с их учителями. В этом тексте она объединила обе вселенные: собрала подростковые претензии к программному школьному чтению и попросила одного из самых известных ютуб-филологов Армена Захаряна парировать.
1. Какой вообще смысл в чтении?
Какой-то обязанности читать книги у людей нет. Книга — это возможность поговорить с кем-то, жившим в другом месте и в другое время, с кем-то, кто делится своим опытом, переживанием, чувством, языком. Любая встреча с книгой — это, по сути, разговор автора с читателем. И мы участвуем в этом разговоре, потому что он нам нравится, мы чувствуем себя лучшими людьми после него. Читать книгу — всё равно что общаться с друзьями. Если нам не хочется разговаривать с человеком, мы прекращаем беседу — и точно так же откладываем книгу, если она нас не интересует. Чтение — это общение, которое мы выбираем сами, поскольку оно обогащает нашу жизнь.
Я вообще не думаю, что в чтении обязательно должна быть польза. Часто истории, которые мы читаем, совсем ничему нас не учат, но заставляют работать наши чувства: у нас развивается эмпатия, появляется сопереживание персонажам. Текст напрягает наши чувства, как мышцу. Во время тренировок мышцы сокращаются и привыкают к физическим нагрузкам — точно так же и во время чтения мы привыкаем быть эмпатичными, добрыми.
2. Почему даже любимые книги из детства самому читать скучно?
Лет в пять-шесть я очень любил «Приключения барона Мюнхгаузена». Мне нравилось, что истории в этой книжке не только короткие, но еще и очень разные: то описывается погоня за восьминогим зайцем, то Мюнхгаузен достает сам себя из болота. Меня каждый раз поражало буйство воображения автора — Рудольфа Эриха Распе. Потом, когда стал постарше, я часто читал детективы из серии «Черный котенок», просто обожал «Денискины рассказы». Но я никогда ничего из этого не перечитывал.
Не перечитывал по той же причине, по которой Марсель Пруст никогда не возвращался в Илье. Илье — город его детства, в котором он провел самые счастливые годы. Он приезжал туда каждое лето, гулял по полям, заросшим тропкам, вдоль речки, дышал запахом боярышника. Когда ему было десять, отец сказал, что поездки в Илье нехороши для астмы, и больше его туда не отпускал. Как-то уже 40-летний Марсель Пруст, укрытый шерстяным пледом, сидя в своей спальне в Париже, вспоминал молодость. Его спросили, почему он никогда не возвращался в Илье — ехать же всего пару часов, а отец больше не мог ему запретить. Пруст ответил: «Потому что потерянный рай можно обрести только в самом себе».
Скорее всего, книги нашего с вами детства никак не изменились, но сами мы изменились слишком сильно, чтобы их перечитывать. И, скорее всего, в эту реку просто нельзя войти дважды.
3. Как понять, что хотел сказать автор?
Мы интерпретируем тексты не для того, чтобы проявить уважение к автору и найти ответ на вопрос, что он имел в виду, а чтобы удовлетворить наше врожденное любопытство, потребность разгадывать знаки.
Не существует верных и неверных интерпретаций произведений искусства. Если интерпретация опирается на текст, а не взята с потолка, она в любом случае верна. Интерпретация — это не искусство поиска правильного ответа. Это не задача, где четко нужно ответить на вопрос: «Сколько грибов в третьем бочонке?» Интерпретация текста — это попытка понять произведение искусства, которое всегда бесконечно шире, чем любое отдельно взятое его толкование.
Поэтому объяснений может быть много, и они все могут быть совершенно разными
Глубокая интерпретация нужна для более близкого общения с текстом, если мы метафорически рассматриваем чтение как разговор с другом. Но это более близкое общение не является обязательным. Не думаю, что все должны уметь досконально анализировать художественный текст, разделяя его на различные слои, выискивая все смыслы и так далее.
Идеальный вариант — быть где-то на полпути между читателем, который совсем ничего не знает о принципах интерпретации и воспринимает текст как бог на душу положит, и читателем, который отравлен проклятием знания, curse of knowledge. Когда человек слишком хорошо разбирается в литературе, он, к сожалению, смотрит на любой текст с формалистской, структуралистской позиций и видит в нем много всего того, что автором и не задумывалось никогда. Базовых навыков интерпретации вполне достаточно, чтобы общение с книгой обогащало, но не превращалось в разговор на птичьем языке.
4. Как начать разбираться в литературе?
Самый простой совет — читать побольше книг и перечитывать их. Тяжело, будучи не подготовленным специально читателем, следить за сюжетом и одновременно воспринимать более глубокие слои, обращать внимание на форму. То же самое, например, в игре в настольный теннис, где отдельно тренируют точность и силу удара. Мы должны сначала познакомиться с самим содержанием, а потом смотреть, как текст организован: какие в нем подобраны слова, как строятся предложения, зачем нужны аллитерации, ассонансы и так далее.
Второй совет — анализировать тексты с ярко выраженным авторским стилем. Гоголь и Набоков — первые писатели, которые подтолкнули меня сделать шаг со ступеньки содержания на следующую ступеньку, ступеньку смысла, формы и языка, и работать с ними. Тексты Платонова и Хармса тоже обладают настолько выраженным стилем, что их можно распознать по одной странице.
5. Почему в школе проходят только русскую литературу?
В принципе, во многих странах есть концентрация на собственной литературе. Ученики выходят из школ, неплохо зная отечественных авторов и не имея никакого представления об авторах других культур.
Но мы все прежде всего люди, и Шекспир, например, принадлежит нам, русскоязычным читателям, ничуть не меньше и не больше, чем англоговорящим. А Толстой принадлежит англоговорящим или другим читателям ничуть не меньше и не больше, чем нам, потому что Шекспир и Толстой — гении человечества, явления планетарного масштаба.
Безусловно, я бы хотел, чтобы школьников чаще знакомили хотя бы с произведениями западноевропейских писателей, которые являются принципиальными для понимания мировой культуры в целом. Это тексты Шекспира, Сервантеса, Гёте, Франсуа Рабле и других авторов.
6. Почти вся школьная программа — про боль и страдания. Зачем это читать?
В 16 лет я прочитал «Бесов» Фёдора Михайловича Достоевского и почти сразу перечитал их еще два раза. Меня совершенно потрясла глубина бездны человеческого духа, в которую в этом романе заглянул Достоевский. Это было похоже на осознание какой-то безбрежной внутренней горести человеческого бытия. Осознание того, что быть человеком — значит страдать. Стоит протянуть руку — вокруг очень много боли, несправедливости, жестокости, и чаще всего не в нашей власти что-либо сделать. Каждый день перед нами ставятся сложные выборы, и приходится их делать, чтобы оставаться человеком. Не всегда наш выбор правильный, довольно часто мы ошибаемся и мучаемся из-за этого — это и значит быть живым.
Другая категория — книги, которые воспитывают жертвенность и романтизируют подвиги. Например, книга Лескова «Очарованный странник» прекрасна своим удивительным языком, многообразием портретов и сюжетом, напоминающим американские горки. Но моя претензия к этой истории заключается в том, что ее главный герой, Иван Флягин, едет воевать, причем далеко, и говорит: «Мне за народ очень помереть хочется».
Мне бы очень хотелось, чтобы в той школе, куда будет ходить мой ребенок, его учили: «Если и делать что-то ради народа, то жить, честно трудиться и творить добро». Безусловно, такие герои, как Иван Флягин, есть, и о них надо знать. Я не утверждаю, что «Очарованного странника» и подобные тексты нужно выкинуть из программы — они просто должны быть уравновешены другими примерами.
Мне понадобилось много лет и книг Льва Толстого, Франсуа Рабле, Владимира Набокова, чтобы понять, что в нашей жизни есть не только долг и безысходность, но и нечто большее: смех, который звучит, несмотря на все беды, и человеческий дух, который остается торжествующим и бессмертным даже в тяжелых обстоятельствах.
Например, в «Гаргантюа и Пантагрюэле» описывается бесконечная радость и несгибаемость человека перед лицом любого отчаяния. А в «Воскресении» герои верят, любят, остаются людьми и надеются на завтрашний день вопреки всему.
Знакомство с книгами, которые причиняют боль, нужно, потому что это тоже правда. Но к той правде, что я увидел у Достоевского, должна быть добавлена другая правда, создавая картину сложной, запутанной, но очень интересной жизни.
Бонус: чем разбавить пафос школьной программы
Мне кажется, было бы здорово сделать акцент на произведениях, которые посвящены внутренней рефлексии, проблемам соотношения добра и зла, персональной ответственности человека.
- Например, я бы, безусловно, первым делом внес в школьную программу «В ожидании варваров» Джона Кутзее, южноафриканского писателя. Я не компетентен в вопросе определения возрастного ценза, но, думаю, в старших классах этот роман читать можно. В нем раскрываются темы личной ответственности, взаимоотношений человека и власти, положения центра и периферии. Книга довольно жестокая и сложная, но она как минимум заставляет задуматься обо всех этих вопросах.
- Другое произведение — «Мы» Евгения Замятина, которое есть в школьной программе, но часто пропускается. Герой романа изначально сильно гордится своей принадлежностью к этому самому «мы», а потом переосмысляет свое место в обществе, отношения с обществом, его правила и так далее. И через эту сложную рефлексию, трансформацию мы наблюдаем за тем, как «мы» постепенно вытесняется «я» — появляется концепция той самой личной ответственности.
- В паре с романом Замятина интересно читать «1984» Джорджа Оруэлла. «1984» — очень важная для всей мировой литературы книга, но она в меньшей степени, чем «Мы», затрагивает вопрос отделения личности от общества. Понятно, что Уинстон Смит, главный герой, идет против системы. Но общество в романе изначально показано довольно зомбированным и запуганным.
- Еще одна книга — «Слепота» португальского писателя Жозе Сарамаго. Эта книга точно подходит только для школьников старших классов, но она очень важна, потому что ставит вопрос о персональной ответственности не только за «слепоту», но и за собственное «зрение». Она заставляет задуматься о том, что человеку делать с тем, что он видит.
Обложка: © Kornienko Alexandr / Shutterstock / Fotodom; личный фотоархив Армена Захаряна
