Кто виноват в нападениях на школы? Большой разговор с психологом — о трагедиях, тревоге и контакте с детьми

По следам событий в Одинцове и Петербурге издатель «Мела» Надя Папудогло побеседовала с детским психологом Верой Сафроновой о том, как говорить с детьми о трагических событиях и почему в произошедшем вряд ли виноваты школьные психологи и компьютерные игры.

«Замалчивать эту тему просто нельзя»

Надя Папудогло. На прошлой неделе случилось сразу два трагических события в школах — в Петербурге и в Москве. Спойлер разочарования: делать выводы о том, кто в них виноват, снова возвращаться к подробностям мы с коллегами не видим смысла. Оставим это тем, кто достаточно смел, чтобы ставить диагноз по фотографии.

Давайте сконцентрируемся на том, как эти истории, точнее их информационный эффект, сказываются сейчас на родителях. У меня ребенок-подросток. Об истории в Одинцове он узнал не сразу, только на второй день. Он пришел из школы и сказал мне об этом. Спрашиваю: «А как ты узнал?» Сказал, что все обсуждают это на переменах — не учителя, а дети между собой. И что в школьный телеграм-канал, который дети создали для себя, без учителей и родителей, выложили массу видео из Одинцова. В том виде, в котором их публиковали 16 декабря многие СМИ, — без блюра, иногда даже с чувствительными подробностями (с точки зрения этики, кажется, журналисты могли бы и воздержаться от того, чтобы их выкладывать).

Даже не знаю, что я почувствовала в этот момент. Что мне нужно было объяснить? Что случилось? Как, почему? Или мне нужно просто отойти немного в сторону? С одной стороны, не можем же мы замыливать ситуацию, сделать вид, что этого не было. Но и вгонять ребенка в еще больший стресс, нагнетать переживания — это ведь дестабилизирует. Вера, вот вы бы мне что посоветовали?

Вера Сафронова. Очень важный вопрос. Общего ответа нет, потому что разговор на такую тему должен быть адаптирован под особенности детской психики. И, понятно, она по-разному устроена, например, у младшего школьника и у подростка.

Давайте скажем про подростков. Потому что это та самая категория, которая уже всё осознает, всё понимает. У них уже есть тот же Telegram, они сами читают новости, а значит, и задаются требующими обсуждения вопросами.

Замалчивать, табуировать тему просто нельзя. С подростками нужен честный диалог. Несмотря на то что мы имеем дело с трагедией, в разрезе наших отношений с детьми это хороший повод поговорить про чувства и сблизиться. Не только выслушать ребенка, но и самим рассказать, что вам тревожно или страшно. Ваша откровенность сподвигнет на честность и самого ребенка.

Очень важно понимать, что подростки в таких ситуациях боятся не самого насилия, не картинки и не фактов, а мыслей, которые порождает случившееся. А вдруг я тоже такой? А если у нас это будет? А насколько вообще возможно, что я общаюсь с человеком, который вынашивает страшные планы?

Все эти тревоги с подростком важно обсудить. Без морализаторства, без обесценивания тревоги и чувств. Им не нужны длинные лекции о том, что такое хорошо и плохо, правильно и неправильно. Им важно ваше эмоциональное присутствие.

Н.П. Я так и спросила: «А что у тебя в голове, как ты сам вообще?» Он говорит: «Не понимаю, что случилось». А я, говорю, тоже, если честно, не могу понять. Дальше мы разговорились, и, как мне кажется, успешно.

«Тревога очень заразна»

Н.П. Но помимо детей есть родители. Я почитала комментарии. И помимо вещей националистического свойства (давайте просто не будем их обсуждать) многие писали про боязнь отпускать детей в школу. Вот, мол, всегда спокойно отпускаем и водим, как все, — в детские сады, в школы. А теперь страшно. Любое трагическое событие порождает такой страх, мне кажется. И вот как с собой справляться тем, кому страшно? Я, например, себя утешаю тем, что есть вещи в жизни, которые мы не можем спрогнозировать и проконтролировать, поэтому жить лучше с верой в свое какое-то условное «лучшее». Но мне кажется, не всем родителям легко это дается.

В.С. Не всем, конечно. Нужны навыки и внутренние инструменты, чтобы возвращаться, когда нужно, к подобным представлениям и вере в лучшее как к ресурсу. Без него сложно справляться, особенно учитывая то, что тревога — штука опасная, неприятная, порой с ней сложно совладать, особенно когда она выливается в чуть ли не панические атаки.

Важно учитывать, что тревога — в первую очередь набор чувств, и работать нужно именно с ними. А что мы вообще делаем, когда нас накрывают какие-то переживания? У всех свои механизмы. С приступами тревоги можно бороться, стабилизируя дыхание, специальными упражнениями. С фоновой тревогой — отделением чувств от мыслей. Можно садиться и спрашивать себя: «Где в том, что меня пугает, факты, а где реальность?» Прийти к ответам, которые нас успокоят, будет легче, если держать в уме, что тревога — это переживания по поводу будущего, то есть вещей, которые еще не произошли и не факт, что произойдут. Когда понимаешь, что у страха нет воплощения и существует он только в рамках фантазии, бороться с ним можно эффективнее.

А вот если тревога совсем накрывает, нужно, конечно, обращаться к специалистам. Рекомендую это как психолог, который сам работает с родительской тревожностью.

Пускать ситуацию на самотек нельзя. Потому что работать с тревогой проще, когда она — проблема одного лишь взрослого.

Когда этой тревогой поражена вся семья, нужна гораздо более долгая и комплексная работа

Тревога очень заразна. И лучше, если ее будет проживать ребенок, а взрослый будет помогать ему с ней бороться, быть примером стабильности и внутренней работы. Испытывая тревогу, показывайте ребенку, как вы с ней боретесь. Можно даже открыто излагать план действий: «Ребенок, мне, конечно, очень тревожно. Но я, когда переживаю, иду в душ, завариваю себе чай, потом сижу пять минут и думаю о своем — так мне легчает».

Тут ребенок, во-первых, понимает, что тревогу не он один испытывает, а значит, его эмоции адекватны ситуации и с ним всё в порядке. А во-вторых, видит, что тревога — проблема решаемая, и с большей долей вероятности впредь не дает ей собой управлять.

Н.П. Я тут подумала, что очень кстати сказала про свою веру в лучшее. Я ее адепт, но я же при этом главный вообще тревожник из категории «ночные тревожники». Из тех, кто при всех побыл сильным, всех уложил спать, а потом остался наедине с собой, начал строить сценарии и не может сомкнуть за этим глаз. Проблема моя в том, что мне настолько хочется всё контролировать, что в трудные эпизоды я просто хожу в три часа ночи по квартире, вместо того чтобы спать…

В.С. Очень частая история. Нередко рука об руку с контролем идут проблемы со сном. Совет, чтобы спать: разделять вещи на те, что мы можем и не можем контролировать, больше давать себе трезвого взгляда на ситуацию. А еще делегировать эмоции. Тревожные люди ведь очень ответственные, послушные и считают важным никого не утруждать своими переживаниями. Как итог — эмоции, с которыми мы боремся в одиночку, так накрывают, что мы элементарно забываем закрывать свои базовые потребности: спать, есть, отдыхать. А это нужно делать: выпить водички, вовремя поесть, покормить себя, вовремя посидеть, отдохнуть. Нужно чувствовать свои потребности и ловить себя на том, что мы теряем с ними контакт.

«Ребенку помогает родительский авторитет, но не родительская авторитарность»

Н.П. За 10 лет работы в «Меле» я видела много, к сожалению, нападений на школы. Вижу, что статистически таких случаев год от года всё больше. И каждый почти раз, когда в медиа приступают к обсуждению личности антигероя, звучат одни и те же фразы: «был тихий», «нормально учился», «обычный ребенок». А дальше приходят люди, которые знают всё про футбол, и говорят: «А где же были родители этого обычного ребенка? Неужели они не замечали, что что-то с ним не то происходит?»

Я смотрела по этой теме выступление на TED мамы стрелка из «Колумбайна», и она пыталась ответить на этот вопрос. «А как же я не увидела? Неужели я настолько плохая мать, что жила с этим ребенком много лет и ничего не заметила?» В общем, жуткий монолог несчастного человека, который дает понять, что мы, смотрящие, сами не знаем, как отследить в ребенке подобные изменения.

Вот что я, родитель, должна делать? Притом что я считаю нужным уважать личное пространство ребенка. И не полезу в закрытые чаты, в детский компьютер. Я могу попросить показать мне что-то, но если мне скажут нет — значит, я ничего не увижу, а лезть втайне и без разрешения не буду.

Более того, я бы и с семилеткой придерживалась такой политики. Его личное пространство тоже нужно уважать, чтобы он понимал, что у него есть что-то свое в этом мире. Нельзя вбежать в комнату и начать: «А что это ты тут делаешь? А что это ты тут слепил? Почему именно так, почему из черного пластилина, а не из красного?» Ребенок послушает, подумает: «Вот это мама сегодня в форме». Как не превратиться в того самого родителя с хлыстом, который меняет дверь в детскую с деревянной на стеклянную?

В.С. Контроль и правда должен быть другим. Потому что в описанных формах он не затушит, а, наоборот, сформирует в ребенке психопатологические черты. Ребенку помогает родительский авторитет, но не родительская авторитарность.

Воспринимать их ребенок начинает задолго до подросткового возраста. Разумеется, рано или поздно все дети закрываются от нас. Рано или поздно мы замечаем, что ребенок от нас отдалился, не хочет разговаривать и не делится многим, что происходит у него в голове и в жизни. Это нормально.

Важно, чтобы в кризисные моменты он выходил из этой ракушки к нам, взрослым. Каркас такого поведения, готовность довериться формируются задолго до переходного возраста. До 12 лет у него уже закладываются паттерны, согласно которым он ведет себя в трудные минуты, дифференцирует свои чувства, контролирует себя и эмоции, открывается или, наоборот, закрывается от внешнего мира.

И если в детском саду и младшей школе мы что-то упустили и слишком законтролировали ребенка, подростком мы уже не сможем убедить его в необходимости, да и вообще в целесообразности делиться с нами трудностями.

Вы также упомянули статистику… Тенденции и вправду не самые оптимистичные, увлечение детей соответствующей культурой заметно. Но в этом я бы не стала на все 100% винить родителей. Они — лишь один из факторов.

Есть еще и социальная среда, и особенности ребенка, с которыми он уже появляется на свет. Уже родившись, он мог быть там — в зоне риска. Посмотрим на актуальную статистику — она, конечно, жуткая довольно.

Уже один из семи подростков имеет то или иное поведенческое расстройство

Увидеть его признаки и начать профилактическую работу очень трудно. Особенно человеку, который не имеет ни педагогического, ни психологического образования. А это большинство родителей.

И здесь мы уже выходим на тему необходимости общего психпросвещения. Конечно, всем идти и учиться на психологов не нужно. Но людям ходить на психотерапию, а медиа снимать стигму с психологических расстройств и чаще обсуждать вопросы ментального здоровья — просто необходимо.

Пока мы в той точке нашего развития, нашей грамотности и компетенций, в которой мы есть, единственный дельный совет — смотреть на реальность как она есть. Прощупывать в разговорах, есть ли у ребенка проблемы и тревоги, если нам кажется, что они имеют место. Я очень верю в родителей, в их любовь к детям. И уверена, что любая мама, видя каждый день своего ребенка, может почувствовать определенные, что называется, звоночки. Другое дело, найдется ли у этой мамы смелость, желание и достаточный авторитет перед ребенком, чтобы решать проблему, быть вовлеченной.

И хорошо, если у вас есть такая возможность — подойти к ребенку, спросить, что происходит, и получить если не содержательный ответ, то понятную реакцию, которая успокоит или, наоборот, подтвердит опасения. Внесет, в общем, конкретику.

Н.П. Мой в этом плане главный педагогический успех — возможность вот так поговорить с племянником. Раз в неделю он звонит мне в 11 вечера и рассказывает, что у него случилось в школе, меня о чем-то спрашивает. Я для него, как у нас в семье называется, тетя, которой можно всё рассказать. Я надеюсь, что у нас эти тети в семье все перекрестны друг другу и мой сын тоже рассказывает что-то другому доверенному взрослому, который ему в тот или иной момент кажется более стабильным, принимающим, либеральным даже, чем я. В общем, меня очень радуют эти разговоры.

«В семье может быть агрессивный ребенок, если родители не сортируют мусор?»

Н.П. Поразительная история, конечно. Первое, что обсуждаем в ситуациях, подобных нынешней, — были ли в школе рамки, тревожная кнопка. Потом — должна ли вместо ЧОП охранять школы Росгвардия. А следующий виток — всегда, причем у меня буквально дежавю, — разговоры о школьном психологе. Который во всем виноват — как же так он не уследил. Многие, кто пишет или говорит вслух такие реплики, не понимают, кажется, что есть школы, в которых детей очень много, а школьный психолог один на несколько корпусов. В большинстве случаев школьный психолог просто физически не может знать каждого ребенка, следить за всеми, замерять климат. Более того, есть школы в России, где школьного психолога вообще нет — есть соцработник какой-нибудь, и то если повезет. Словом, виноватым объявляется человек, который никак не мог повлиять на ситуацию. Или мог? Давайте попытаемся понять, насколько это вообще реально, чтобы психолог просидел день, скажем, в школе и понял, что в том или ином классе что-то ужасное зреет?

В.С. Вот да, звучит, конечно, как какая-то фантазия, фантазия об идеальном мире. Тут мы честно должны признать, что не всегда это возможно. Безусловно, бывают случаи, когда психолог не один на всю школу, имеет много ресурсов и рычагов, получает помощь от руководства и класруков и в итоге преуспевает — обнаруживает проблемы, наталкивается на риск. Среди моих коллег, которые работают в школе, нередки, например, случаи, когда им удается усмотреть в ребенке суицидальные наклонности и помочь ему, семье. Но это такая, знаете, чудесная и приятная случайность, где кто-то вовремя что-то заметил, кто-то вовремя пришел на помощь, остальные правильно поддержали.

Важно понимать, что школьные психологи работают по запросу. Чтобы начать точечную работу, он должен иметь запрос от ребенка, его одноклассников или классного руководителя. Они должны прийти и заявить: вот у нас есть такая история, давайте обратим на нее внимание и попробуем что-то сделать.

В общем и целом это стандартная бюрократическая работа. В рекомендациях для психологов сказано, какие нужно для работы с отдельным учеником составлять документы, как нужно фиксировать его успеваемость.

На успеваемости и форме здесь фокус. Не сами психологи его избирают, система говорит его придерживаться

Н.П. Я тут недавно обсуждала с коллегами исследование, которое в этом году проводили в школах — как раз оно должно было каким-то образом оценить образовательный климат. Исследование проведено под эгидой наших высших образовательных органов. И первые пункты в опроснике для родителей там были в духе: «Помогают ли вам учителя в школе?», «Откликаются ли они на ваши запросы?» и так далее. А потом опросник скатился к анализу в духе: «Вы планируете учить ребенка в России или за границей?», «Сортируете ли вы мусор?», «Правильно ли переходите дорогу?».

Вот составитель, раз был допущен к работе над этим опросником, — он же серьезный ученый, наверняка писал диссертацию по психологии или педагогике. Какие этот составитель предлагает выявлять корреляции? Что в семье может быть агрессивный ребенок, если родители не сортируют мусор или переходят дорогу на красный свет? Это просто к вопросу о том, как оценивается климат в нашей школе. О том, что само понятие климата, подход к его диагностике — весьма дискуссионная история.

Важно, чтобы люди понимали, что, говоря «ребенок», следует подразумевать, что это: а) уникальная личность, б) живущая в уникальных обстоятельствах. Хотя мы систематически пытаемся каждый из своего пузыря обобщить эти условия и сделать для всех общие выводы. Это большая иллюзия, что такая схема может вообще работать.

«Для ребенка нормально поиграть в шутер, чтобы снять напряжение»

Н.П. Последний виноватый в нашем списке — соцсети: деструктивные видео, чаты и так далее. Есть уже десятки исследований, которые, например, показывают, что компьютерные игры напрямую не влияют на рост агрессии в социуме. Есть исследования, которые говорят об обратном. На их сторону склоняет чашу весов понимание, что дешевый дофамин, безусловно, сильно и плохо влияет на всех, детей в том числе.

Мы знаем, что в соцсетях действительно бывает много жестокого контента и что никакой родительский контроль не дает нам гарантии, что ребенок не начнет играть в игру, которая со стороны покажется жестокой. Вот на этой развилке как быть всё-таки?

И, я думаю, любой родитель, который однажды убеждал ребенка отложить телефон или отойти от компьютера, знает прекрасно, как сложно победить сиюминутную радость обладания гаджетом. Да и по себе взрослые знают, как тяжело встать с кровати после долгой сессии экранного времени.

При этом мой ребенок всем рассказывает: когда у мамы плохое настроение, она играет в Plants vs Zombies

Мне не стыдно признаться, что это правда, — но при этом я не чувствую себя, знаете, патологически агрессивной, когда рублюсь вечером в самую тупую игру, где растения перемалывают зомбаков. Вера, где тут правда и что делать, чтобы минимизировать влияние соцсетей на детей и их агрессию?

В.С. Вариант один — смотреть, во что ребенок играет. Опять же, смотреть, но не вторгаться в пространство ребенка, не мониторить все вкладки на компьютере или планшете. Можно ведь просто поинтересоваться: сесть рядом, спросить, во что ребенок играет, что в этой игре нужно делать и почему она ему нравится. Спросить можно еще про игровой прогресс ребенка: какие уровни последними он прошел, в чем была сложность. Дети любят такое обсуждать.

У меня вот самая популярная тема на консультациях с детьми — это что они построили и сделали в Minecraft за время с нашей прошлой встречи. Разговор, кажется, ни о чем и занимает какое-то время, но это важный момент сонастройки и поддержания контакта с современным ребенком.

Н.П. Ну смотрите, вот есть у нас Dota, например. С одной стороны, по ней есть отдельные чемпионаты — социально одобряемые, и мы гордимся нашими киберспортсменами. С другой стороны, если ребенок рубится в Dot’у — это же странно, что она ему нравится. Там ведь есть жестокость, там ведь одни против других. Точно так же как и на некоторых серверах Roblox, частично у нас ограниченного, — там тоже достаточно жестко, там тоже не простые побегушки, а настоящие иногда войны. Нужно ли тут беспокоиться?

В.С. Тенденция любого игрового процесса — это кого-то победить, быть главным, быть боссом — победить босса и стать им. В общем-то, это нормальная детская потребность — потребность в самоуважении, крутости. За счет правил даже такой, порой жестокой игровой реальности дети хорошо эту потребность удовлетворяют. Становятся классными чародеями и магами, классными бойцами, чем, в общем-то, еще и снимают внутреннее напряжение, сублимируют внутреннюю агрессию. Если этим занимается нейротипичный ребенок, то игры для него иногда даже полезны. И это совершенно нормально для ребенка: поиграть в шутер, чтобы снять напряжение.

Заметить, может ли он сыграть с ребенком злую шутку, довольно просто. Посмотрите, единственный ли это способ взаимодействовать с обществом и быть важным, главным. Если у ребенка есть друзья и интересы за пределами игры — всё в порядке. Если ребенок общается с сокомандниками или играет в Dot’у или Roblox с реальными друзьями из реального мира — всё тоже в порядке. В этом смысле игра является не самоцелью, а способом проводить время вместе.

Фото: © Виталий Смольников / ТАСС