«Какой же инфантилизм? Человек взял и поднялся против огромного взрослого мира»

В России почти нет сериалов, которые бы обращались к молодым людям и разговаривали на их языке. Выпускники ВГИКа Андрей Феночка и Елизавета Симбирская на свои деньги сняли веб-сериал «Это Я» — историю о том, как девушка Катя пытается найти себя. Мы поговорили с Андреем и Лизой о современных школьниках, инфантилизме, родительской опеке и выбрали фильмы, которые стоит показывать подросткам (спойлер: это может быть почти что угодно).

Про сериал

В одной серии «Это Я» есть сцена: главная героиня надевает наушники и отключается от всего, что происходит вокруг неё. Это классический побег от реальности. Вы так видите современное поколение? Инфантильным?

Елизавета Симбирская (сценарист, продюсер): У меня есть племянница. Ей 14 лет. Я бы не сказала, что она инфантильная. С виду да, она сбегает в виртуальную реальность: постоянно с телефоном в руках, внутри сети. С другой стороны, у неё невероятно повышена сознательность. На неё льются потоки информации, которую мозг вынужден перерабатывать. Она путешествует, видит, что за границей многое по-другому и начинает сравнивать: «А почему в России не так?» И её поведение — это не какой-то особый случай. Оно соотносится с тем, что мы читаем в новостях о школьниках. Недавно же было, что мальчик предложил отменить ЕГЭ и создать школьный профсоюз. Ну какой же инфантилизм? Это человек взял и поднялся против огромного взрослого мира.

С одной стороны, это всё классно. С другой — пугающе. Подростки настолько вовлечены во взрослую жизнь, что не могут от неё дистанцироваться.

Изначально герои сериала должны были быть старше — 27 лет. Потом им таинственным образом им стало по 23. Сейчас, когда я смотрю на них со стороны, мне кажется, что они ведут себя довольно по-детски. Больше как школьники, чем студенты.

Андрей Феночка (режиссер): Но всё-таки наша героиня Катя за три сезона проходит определённый путь. От полного неумения общаться с окружающими, с друзьями, до того, что она ставит точки в отношениях, делает выводы и открывает свою выставку (спойлер!).

Елизавета Симбирская: Да, в начале она действительно инфантильный, не очень сообразительный человек. Не взрослый. Но со временем понимает, что не всё, что тебе говорят, стоит принимать как должное. Можно иногда себя противопоставить. И друзьям, и другим людям.

В сериале за два сезона нам ни разу не показали родителей главной героини. Они никак не влияют на ее жизнь. Вам не кажется, что это странно?

Елизавета Симбирская: Хах. Как раз в третьем сезоне всё начинается с того, что главная героиня ругается с мамой. Потому что мама ей говорит: «Тебе уже 24 года! Ты уже взрослый человек! Где твоё ответственное отношение к жизни?»

Это, конечно, штамп, но в нём много правды. Родители такое говорят, потому что переняли это у своих родителей, а те у своих. Наша героиня так и видит свою маму — обыкновенный родитель, который говорит тебе заправлять постель, умываться, ходить в институт, искать работу, заводить семью, рожать детей. Вот это всё.

Ты всё время должен своим родителям, потому что у них есть какое-то представление о тебе. Наш третий сезон о том, что можно выйти из этого представления о себе других людей. Потому что это твоя собственная жизнь.

Но вы сами еще не родители?

Оба: Нет.

Елизавета Симбирская: Поэтому мы и снимаем сериал с точки зрения детей. У меня точно нет дистанции между собой и героями. Хотя мне уже 29.

Это такое затянувшееся детство?

Андрей Феночка: Нет, это просто статус. Мы окончили институт и пытаемся работать. Наши герои окончили институт и пытаются работать.

Елизавета Симбирская: Творческая профессия — это одно большое затянувшееся детство, а каждый проект начинается с чистого листа. Будто ты закончил университет, выпустился и думаешь: «Так, а что мне с этим делать? Я ничего не умею». Так с любым новым сценарием и новым фильмом.

Андрей Феночка: Мы все время пытаемся что-то делать лучше. И попытки часто ничем не заканчиваются. В нашей жизни очень трудно представить себе этап, что мы приходим в какую-то компанию и строим карьеру.

Про родителей

А на будущее вы уже определили для себя какие-то главные родительские правила? Или, раз все родители одинаковые, то вы всё равно повторите те же ошибки?

Елизавета Симбирская: Да, я думаю, нам не сбежать от этого. Я не родитель, конечно, но я живу семейной жизнью и уже замечаю, что делаю многое как мама. Начиная от бытовых вещей и заканчивая тем, как и что я говорю. И каждый раз когда я замечаю это: «Черт, нет, только не это! Как этого избежать?»

Андрей Феночка: Вот у меня немного другая ситуация. У меня нет таких отношений с мамой, как у родителя и ребёнка. Но зато у нас обоих такие отношения с бабушкой — человеком, который очень четко представляет себе жизнь: работа, семья, дети. Мама недолго была против моего выбора профессии. Она быстро поняла, что бороться бесполезно, поэтому надо смириться и попытаться найти общий язык. С тех пор мы очень подружились.

В наших разговорах всегда проскальзывало: «Если я стану вести себя как бабушка, ты мне сразу дай знать. Я так не хочу». Так что мы с ней скорее воспринимаем друг друга как одно поколение относительного другого, советского.

Совсем другие отношения у меня с отцом. Он как раз очень консервативных и строгих взглядов. Было сложно. Когда меня позвали снимать для «Пусси Райот» (Андрей был режиссером клипа Chaika), я сразу сказал маме, а потом мы стали вместе думать, как сказать отцу. Потому что он за государство, Путина и всё такое.

Про разницу поколений

Наши депутаты часто говорят, что подростки — это такая аморфная масса, которая просто шатается туда-сюда. В вашем сериале примерно такое же представление о молодежи. Почему они так погружены в свои личные проблемы и не имеют каких-то примеров для подражания?

Елизавета Симбирская: Я думаю, что это исходит из нашего собственного мироощущения. Мы сами живём без ориентиров. Но кроме этого тут опять дело в невероятном количестве информации. Раньше, в 80-е, все слушали Виктора Цоя и Бориса Гребенщикова. В 90-е — «Иванушек International», «Руки вверх» или металл — делились по субкультурам. А сейчас я даже не знаю, есть ли какие-то субкультуры? Они меняются настолько быстро, что абсолютно стираются из памяти. Лидеры мнений — то же самое. Два года назад была популярна Катя Клэп (блогер). Сейчас спроси у моей племянницы, кто такая Катя Клэп, она наверняка не знает.

Сейчас даже культовых фильмов нет. Раньше были «Бойцовский клуб», «Матрица». А сейчас всё так быстро проходит. Нет такого фильма, который ты бы посмотрел в детстве, пересмотрел взрослым, потом ещё раз пересмотрел в старости и всё равно бы сказал: «Вот это было кино!».

А вам не кажется, что это такая внутренняя старость? Сейчас дети смотрят «Мстителей» и для них этот фильм останется в памяти надолго.

Может быть. Но, мне кажется, что дети сейчас сильно не рефлексируют насчет фильмов. Я смотрю на своих племянников (им 14 и 7) и просто удивляюсь, как у них мозг справляется с потоком данных. Они постоянно в сети. И они ещё дети. Они не научились тому, что иногда надо отключаться — закрыть телефон, компьютер, телевизор, планшет. Все выключить и просто пойти в тишине посидеть на берегу реки.

Почему, несмотря на массу контента в Интернете, с подростками всё равно мало кто говорит на их языке? Особенно через фильмы. И особенно в России.

Елизавета Симбирская: Да, тут я соглашусь. Про Россию. Но в США, например, есть фильмы для подростков и про подростков — и я говорю не о «Мстителях». Например, чудесный «Восьмой класс» (режиссер — британский комик и музыкант Бо Бёрнем), который вышел в этом году. Фильм для людей от 12 до 17, который прорабатывает все нужные темы. Про то, как ты воспринимаешь себя сам и как воспринимают тебя другие. Как соцсети влияют на твоё восприятие, как ты думаешь, что ты самый умный и знаешь как жить, а ты вообще ничего не знаешь. Фильм простой, в нём нет ничего выдающегося, но его все так полюбили именно потому, что он говорит про проблемы школьников на их языке.

Какие бы фильмы вы показали подросткам?

Елизавета Симбирская: Я какое-то время вела кинокружок в школе. Это была Европейская гимназия в Сокольниках. Моё занятие было один раз в неделю. Приходили четыре человека, те, кто реально был очень заинтересован. Я не показывала им детских фильмов. Один раз я включила им «Леон», и мальчику из шестого класса он очень понравился. В другой раз поставила очень трудный советский фильм «Нога» про афганскую войну. Я показывала только то, что мне самой нравилось, чтобы мне самой с ними было интересно посмотреть и обсудить. Сейчас я бы сделала точно так же. Без списков.

Андрей Феночка: У меня был похожий опыт. Я преподавал в молодежном центре — показывал детям фильмы, а потом мы с ними что-то пытались ещё снять. Тогда я включал им кино, которое выбивалось из привычного им ряда. Однажды я поставил «20 дней без войны» Германа, они смотрели его с открытыми ртами. Хотя все стереотипы о детях говорят нам, что их не заинтересует фильм, где десять минут мужчина на экране произносит монолог. Но не могу советовать такое смотреть в домашних условиях, потому что ребенку скорее всего станет очень скучно и он найдет себе занятие повеселее. Все-таки наши уроки были таким специальным пространством, где дети вынуждены были смотреть то, что я им показываю. Но это прекрасно — потому что в таких неожиданных встречах и зарождается неподдельный интерес.

Елизавета Симбирская: К нам однажды пришла учительница на урок. Кажется, именно тогда, когда мы смотрели «Леона». Она сказала: «А вам не кажется, что здесь как-то много насилия? Что это совсем не детское кино?». Я предложила обсудить. Ведь мы должны понимать, что то, что происходит в фильме, — это не равно реальности. Это мир фильма, условность. Я спросила: «Насколько вам, дети, смотреть на эту жесткость было неприятно, страшно?» И дети такие: «Да не, вообще нормально было». То есть у учительницы есть какие-то рамки восприятия, границы — это можно, а это нельзя. А детям всё показывать можно. Только с ними надо обсуждать, говорить про полученный опыт. Это трудно, если ты смотришь один фильм в год.

В целом же это проблема общения. Мне кажется, её могут начать решать и дети — надо просто подойти к родителям и предложить вместе посмотреть фильм. Я думаю, что они с удовольствием согласятся и будут тронуты.

Про творческое образование

Нужно ли творческому подростку идти в университет?

Андрей Феночка: ВГИК очень испортился, но туда все равно стоит идти. Потому что, помимо контактов и общения с себе подобными, это дает огромную производственную практику. Конфликты с мастерами и работа во вгиковской студии — это грандиозный опыт, после которого любые серьёзные проблемы на площадке не повергают тебя в ступор. Потому что там были монстры похуже. Ещё образование учит приспосабливаться. Искать возможность рассказать свою историю, когда все эти старики хотят чего-то другого.

Всем режиссерам, операторам, продюсерам очень важно столкнуться с вгиковской киностудией. Потому что это огромная страшная машина по перемалыванию студентов

Те мои друзья, которые не прошли через это, совершают тучу ошибок, которые им стоят гораздо больше, чем если бы они их сделали в студенчестве. В этом минус многих новых киношкол — у них нет производственной практики. Теорию можно выучить и самостоятельно, по книгам, а вот ломать копья на съёмках — лучше это сделать на студенческом проекте, а не когда ты вложил свои или чужие деньги.

Елизавета Симбирская: Для сценаристов это не совсем так, потому что у нас нет никакого производства, ты самостоятельно сидишь и пишешь. Но ВГИК — это прекрасная возможность провести четыре года за общением и просмотром кино. Для меня это были самые счастливые дни моей жизни. Когда меня спрашивали, чем я занимаюсь в своем университете, я отвечала: «Не знаю, смотрю по 6 фильмов в день, на этом, кажется, все. Иногда пишу тексты».

Чем ещё хорош институт? Новые контакты. Потому что со всеми этими людьми ты потом будешь работать, встречаться на съемочной площадке, на других проектах. Но главное, да, университет — это возможность писать и совершать ошибки. Получать комментарии однокурсников и мастеров и снова ошибаться. Потому что первые попытки написать что-то будут сильно далеки от того, что может считаться хорошим. На первые этюды тебе потом будет очень стыдно смотреть. Затем, постепенно, приходит опыт.