Режиссёр «Класса коррекции» и «Зоологии» Иван Твердовский снял новый фильм «Подбросы» (в прокате с осени 2018-го) — о подростке, который всю жизнь прожил в интернате и вообще не чувствует боли. Оказавшись в Москве, он сталкивается с суровой российской реальностью, коррупцией и преступностью. Мы поговорили с Иваном о новом поколении, папе-документалисте и маме-психологе.
В одной из рецензий на «Подбросы» говорится, что это фильм «о том, как подростки, на которых в последнее время очень надеются все сторонники перемен, становятся, переходя во взрослую жизнь, такими же винтиками государственной машины». Насколько вам близка такая трактовка?
Мне кажется, это оценочное суждение. Главный герой, его окружение, весь этот интернат, откуда он приехал, не похожи на нашу реальность, какой её обычно показывают в русских фильмах, где ругаются матом, бьют друг друга, насилуют. Наоборот, это волшебный мир, где всё прекрасно и здорово, где все любят друг друга. И вот оттуда он попадает в наш мир, где ему действительно придётся научиться выживать не только физически, но и эмоционально, потому что всё, что происходит, его шокирует.
Почему вы не стали показывать, как на самом деле всё происходит в подобных заведениях?
Мне хотелось взять абсолютно чистого человека, свободного, который может со стороны оценить всё, что происходит в нашем мире. Он знакомится с нами и удивляется тому, что для нас привычно и обыденно. Вначале ему кажется это забавным, потом напрягает, а в какой-то момент начинает разрушать. Передать этот процесс мне помог Денис Власенко (он сыграл главную роль в «Подбросах» — Прим. ред.). Ему на тот момент было 18 лет, и он для меня как раз стал олицетворением такого открытого и чистого человека, который только приехал в Москву. Он всё вокруг видел в розовых тонах, мне понравилось его обаяние, жизнерадостность, лучезарность.
То, что вы описываете, кажется метафорой нашего взросления. Мы все приходим «чистыми», а потом открываем мир со всеми его тёмными сторонами. Вы сами помните тот момент, когда впервые столкнулись с взрослым миром?
Для меня, наверное, первые таким испытанием была школа. Я не любил первый класс, для меня выход из комфортной домашней среды проходил тяжело. Потом все ключевые моменты (например, поступление в институт) были тоже очень тяжёлыми, всегда хотелось назад, в знакомое и привычное пространство.
Как и в «Классе коррекции», в «Подбросах» вы становитесь голосом нового поколения подростков. Какие они? Какими вы их видите?
Они вообще совершенно другие. Когда я смотрел фильмы режиссёров «запенсионного» возраста про подростков, чувствовал, что это всё неправда и никакого отношения к реальности не имеет. Я всегда считал, что фильмы нужно снимать плюс-минус про себя. В «Подбросах» история не совсем про подростков, а про одного подростка, который взаимодействует со взрослыми — моими ровесниками и старше.
Для меня это последний шанс поговорить с этим поколением напрямую, лет через пять это будет почти невозможно
Мне кажется, они изначально приходят в этом мир, как и мой герой, уже с определённым багажом, которого не было у моего поколения. Они хитрее, умнее, более «насмотренные» в плане образования. Они родились с телефоном в руках и привыкли принимать и обрабатывать огромное количество информации. Мне, например, чтобы сделать какую-то штуку, нужно время, а они могут сделать что-то прямо на ходу на улице за три минуты! Они психологически легче и сбрасывают эмоции быстрее, чем мы.
Я могу, например, судить о молодых режиссёрах, студентах, которым 19-20 лет. Поколение ребят из 90-х было привязано к документалистике, реальности, нас всегда интересовали вещи, которые происходили в мастерской Марины Разбежкиной. Некая эстетика, которая привязана к нашей бытовой реальности. Те режиссёры, которых я сегодня вижу, этого совершенно не понимают. Для них этот этап кинематографа так же далеко, как и «новая волна» во Франции.
Возвращаясь к теме поколения, на которое возлагаются надежды. Вы разделяете эту идею?
Каждое поколение говорит о тех, кто идёт за ними, что они вот всё изменят и всё будет классно и замечательно. Наверное, 30 лет назад наши бабушки и дедушки так говорили про нас. Наивно думать, что всё глобальным образом может измениться.
А ваш фильм об этом? О том, что человек, попадая в систему, становится её частью?
Нет какой-то средней температуры. Всегда были люди, которые двигали историю. В моём фильме — это герой, который чем-то отличается от своих ровесников. Я на него как раз возлагаю надежды, что он может изменить ход истории.
Но ваш герой не стал бороться с системой и ушёл.
Ну с ней невозможно бороться.
А в чём тогда ваша надежда? Что он может изменить?
Он придёт сюда или не сюда, в какой-то другой мир, где люди такие, как он. Там найдётся ему место. Нужно пропустить какой-то временной отрезок, чтобы что-то изменилось. Как цунами, которое придёт и всё смоет, вся грязь высохнет, снова будут цвести деревья, прыгать люди.
Вам кажется, что такой момент наступит?
Как показывает история, общественную жизнь меняют какие-то грандиозные события. Мне кажется, мы можем стать свидетелями таких событий.
Так вот как раз на подростков и возлагают такие надежды. Что они придут и устроят революцию.
Ну какую революцию! Они родились и прожили всю жизнь при одном президенте и абсолютно оторваны от политической системы. При этом среди них есть те, кто в марте выходил на несанкционированные митинги.
Когда я в 1996 году пошёл в школу, у нас в 1 классе было обществознание, где нас заставляли учить гимн России, рассказывали про Конституцию — давали какие-то основы гражданской жизни. Сейчас этого нет. Даже люди, которые учились в школе в начале 2000-х, уже этого не застали. Я, грубо говоря, вырос при Ельцине, и в какой-то степени это даёт мне навык взаимодействия с политической средой. У нового поколения этого вообще нет.
У фильма «Класс коррекции» была важная социальная функция — поднять разговор о детях, которым приходится учиться в таких условиях. Есть ли социальная функция у «Подбросов»?
В каждом кино, которое я делал, есть некий социальный посыл. Мне вообще кажется, что у кино есть важная социальная функция, помимо того, что это предмет искусства. Оно может влиять на общество. В «Подбросах» для меня важна тема коррупции. Это как раз тот самый разговор про наш политический строй.
В России ваш фильм (он выйдет в прокат осенью — Прим. ред.) увидит относительно небольшое количество людей. Вам не обидно, что снимаете про что-то очень важное, а не можете это донести до массового зрителя?
Ну иногда приходишь на выставку, видишь очень крутого художника, который здесь и сейчас такими снарядами в тебя стреляет, что невозможно пройти мимо. При этом не все жители нашей страны (а может, и района Москвы) смогут оценить силу такого воздействия. Конечно, я иногда расстраиваюсь, когда вижу успех своих коллег, которые, как мне кажется, не очень талантливы. По-человечески, я, конечно, начинаю думать, что со мной что-то не так. Но зато мне не будет стыдно.
При этом спорный фильм «Временные трудности» про ребёнка с ДЦП, который был показан на «Кинотавре» одновременно с «Подбросами», скоро выйдет в широкий прокат. Что вы об этом думаете?
Я его ещё не видел, но мне ужасно интересно, потому что там оператор-постановщик Федя Стручев, который снимал «Класс коррекции». Физиологические особенности, заболевания, которые мы переносим в пространство экрана, должны иметь сильные основания. Если герой чем-то болен, для меня это не дополнительный инструмент жалости к нему, а скорее его преимущество. Некое такое суперкачество, что в «Классе коррекции», что в «Зоологии», что в «Подбросах». Этим эти три картины рифмуются. Задачи спекулировать диагнозами у нас не было.
А как вы относитесь к тому, что вас называют российским Ларсом фон Триером?
Это такая российская история — навешать какие-то теги. Не знаю зачем. При этом я очень люблю фон Триера. Меня часто ругают за провокативность в фильмах, которую я сам не вижу. Например, я никогда не снимал сцен, которые мне самому было бы сложно смотреть. Конечно, есть зрители с очень тонкой душевной организацией. Они сразу считают всё провокацией.
А что ваша мама-психолог говорит о ваших фильмах?
Мы с ней стараемся не обсуждать мою работу, потому что каждый раз это сложные разговоры. Она задаёт много вопросов: всё ли у меня в порядке, а почему такая тема, а почему такие герои. В этом смысле комфортнее общаться с отцом, потому что он сам режиссёр документального кино.
Вам было не страшно заниматься той же профессией, что и ваш отец? Всегда же есть момент сравнения.
Нет. Я видел, что у моих друзей родители приходят домой уставшие, ждут выходных и праздников, чтобы не работать. Мой папа путешествовал, смеялся, веселился, показывал смешные фотографии со съёмок, привозил подарки. Когда я с ним ездил на съёмки, это не казалось мне рутиной. Ведь съёмки документального кино — совершенно непредсказуемые. На меня даже Диснейленд произвёл меньшее впечатление, чем съёмочная площадка папы.
Что вы чувствуете, когда папа смотрит ваши фильмы?
Волнуюсь. При этом мы знаем, что между нами есть профессиональная дистанция в силу возраста и вкусовых различий. Он всё-таки человек другого поколения. То, что нравится ему, не нравится мне — и наоборот. Как правило, мы смотрим монтаж, спорим, ругаемся, кричим друг на друга, но потом обязательно миримся.
Посмотреть фильм «Подбросы» можно 24 июля на Strelka Film Festival by Okko.
