Почему преподаватель превратился в «давателя» и что с этим делать

Вот услышишь от родителя или учителя: «Это хороший педагог, он хорошо даёт материал». Или от ученика: «У нас был плохой учитель, он нам почти ничего не давал». И представляется тебе учитель такой сорокой, которая этому давала, этому давала, а этому не давала, зажимала. Почему от глагола «давать» в образовании вред и бред, пытаемся понять.

Сценка первая. Учитель, который даёт

Когда преподаватель превратился в давателя? Пёс его знает, уж не поймёшь, не найдёшь, не разберёшь. Но давным давно это стало данностью: заходит учитель в класс — и, как по мановению волшебной палочки, взметаются в воздух ученики с дружным шумом. Так звучат колеблемые столешницы парт, так звучат отодвигаемые в спешке стулья, так звучит рассекаемый головой воздух — это дисциплина.

У хорошего давателя, такого, о котором поют дифирамбы коллеги и благодарные родители, — урок — не урок, а триумфальное шествие, марш поездов по железной дороге

Он даёт материал как Бог, он берёт правило и кладёт его в голову ученикам, у него ученики всё понимают (как иначе объяснить прекрасную их успеваемость?). У него не бывает сорванных, как погоны, занятий — всё у него чётко, планомерно, по графику. Он заслуженный учитель. Он заслужил.

Он как опытный стратег, как полководец, как кукловод, ведёт свой класс к главной цели — экзамену. Тверда и широка его столбовая дорога — программа, одобренная государством, поурочные планы, ФГОС. Он знает, что правильно, а что нет. Он даст ответы на все вопросы. А как иначе? Он ведь даватель, заслуженный даватель, ведь так?

Кукловод. Давать — это, прежде всего, умело управлять детьми, подчинять их волю своей. «Они ещё маленькие, — считает классический даватель. — Они ещё сами не знают, что им нужно. Им бы только в игрушки играть на телефонах — нормальных интересов у них нет. Что они понимают в искусствах, науках? Что они знают о жизни? Им же всего 17!»

Давателю не особо интересно, что там думают дети, чего хотят, о чём мечтают. Вот что интересней — план. Есть программа, вы должны знать в концу года это и это, не нам её менять, она утверждена наверху. Моя работа — дать вам всё от точки до точки, ваша — хорошенько взять. Если вы ленитесь, плохо берёте, я не буду жалеть своего послеурочного времени, не пожалею каникул — посижу с вами, пока у вас от зубов не начнёт отскакивать, пока вам снится не начнёт моя любимая «Война и мир».

Я вас научу любить литературу. Я вам так дам, что вы на всю жизнь запомните

И вот урок, литература. Тема урока. Число и классная работа. Марионетки сидят за партами, усердно пишут. Тишина, и только скрип перьев да мерная поступь учителя говорят о том, что в комнате есть живые люди. Что они пишут? Зачем они пишут? Факты биографии писателя, даты и события, основные темы и идеи его творчества, средства выразительности, используемые автором, смысл произведения, мораль (каждый ребёнок убеждён давателем, что у произведения есть какой-то смысл, что произведение сводится к какому-то одному смыслу, морали).

Но вот ушло время писать, пришло время отвечать. Почему именно теперь –одному давателю известно. Так написано им в урочном плане — так происходит на уроке. Ученики беспрекословно подчиняются ему. Им даже в голову не приходит, что можно задать вопрос: «Зачем? Зачем это нужно?» Они убеждены, что думать об уроке им не следует: за них подумает учитель, учитель скажет, что им надо делать. Они исполнят. Всё, что должно быть «дадено», будет «дадено».

Марионетки выходят к доске, что-то говорят, получают оценку. Радуются, если хорошая, не радуются, если плохая. Садятся за парты. Они сделали свою работу. Мавр сделал своё дело, мавр может сидеть спокойно до конца урока — его не тронут. Сегодня он свою роль сыграл. Ему незачем слушать других, не нужно запоминать, что дальше. Он работает механически. Худшее позади: его спросили, его оценили. Взвесили, измерили, результат записали в расходную книгу — журнал. Спадает нервное напряжение, знакомое каждому, кто учился в школе. Больше не спросят. Я буду делать что говорят, но мыслями я уже не здесь. Доживём до перемены. Двадцать минут осталось.

А даватель толкает, тянет урок дальше. Опять старая новая тема. На этот раз пришла пора показывать детям слайды. Как же без слайдов «поверпойнтовских»? Даватель считает, что так детям интереснее, так он преподносит материал, используя технику и электронику — как того и требуют стандарты. И дети смотрят на слайды и переписывают, переписывают всё, что им говорит переписывать кукловод. Переписывают, переписывают.

Довольно, занавес!

Сценка вторая. Ученик, которому дают

«Тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали…» Ученик, которому дают, ленив. Если вам удастся вывести его на откровенный разговор, он честно скажет, что работать не хочет. Если вы предложите ему выбрать из нескольких интересных вариантов работы, он вам в девяти случаях из десяти ответит: «Не знаю, мне всё равно». Это будет означать: «Я ничего делать не хочу, но обижать тебя мне тоже не хочется, поэтому раз уж ты пришёл, то давай что-нибудь поделаем, чего там ты хочешь поделать». Он может понимать, осознавать, что эти интересные упражнения и занятия ему нужны и полезны, может объяснить, зачем и почему они ему нужны, но в то же время он знает, что они ему не нужны. Ему не хочется их. Ему внушили их пользу, он охотно верит, но ничего поделать с собой не может: он не хочет активно работать, он привык получать, он не привык выбирать или придумывать себе задания. Не привык к активной деятельности. Он ждёт инициативы от учителя, а в идеале надо бы, чтобы учитель вёл его по пути, по алгоритму шажок за шажком, стежок за стежком, крючок за крючком –водил его рукой, ногой и мыслью.

Он экономит силы, делает ровно столько, сколько нужно, чтобы отстали. Попросишь его написать от пяти до семи предложений — он напишет пять. Попросишь прочитать 30-50 страниц — прочтёт 28. Попросишь решить пять задач — решит три, четвёртую бросит на финише. Ему не хватает воли дойти до конца. Он делает задание не для себя, а для учителя — лишь бы не быть биту.

Ему дают, он берёт, не дают — ладно, обойдёмся.

— Знаешь, что происходило в Крыму в 21-м году? Какие события описывает автор?

— Мы сейчас 19-й век проходим по истории.

— Ну и что? Ты ведь знаешь что-то о Гражданской войне.

— Как я могу знать? Мы это всё только в следующем году будем проходить.

— А ты не хочешь узнать об этом сейчас?

Не хочет.

Или так:

— Но ведь Новое время мы будем проходить в седьмом классе. Зачем мне сейчас-то это знать?

Интересная постановка вопроса: зачем мне что-то знать, ведь мне это потом, в своё время дадут, не так ли?

Или вот ещё:

— Зачем нам читать «Доктора Живаго»? Его же нет в кодификаторе. И «Солнца мёртвых» нет. Нам они не нужны.

Ценность произведения определяется его принадлежностью к школьной программе. Материал, который проходят на уроках физики, истории, биологии, географии, химии, — это не факты и сведения об окружающем нас мире — это то, что составляет содержание школьного курса.

Обучение для ребёнка, который привык к подаяниям в школе, давно перестало связываться с познанием

Ещё в начальной школе перестало. Обучение для него — это движение по программе, по учебнику навстречу аттестации. Цель обучения для ученика-попрошайки — сдать аттестацию. Он и забыл уж, когда в последний раз учился для себя.

Словом, тарам-пам-пам. Тарам. Пам. Пам.

Сценка третья. Ученик, которому не дают

Ох, бедный он бедный, ученик, которому не дают. Найдёшь ли на земле существо более обделённое и несчастное? Не повезло ему с учителем физики, или биологии, или даже русского языка. Ушла у них учительница в декрет, а ведь такая хорошая была. И год никого толком не было: так, одни невнятные замены. И некому, некому совершенно было им дать материал. И пропустили они такой важный, такой значимый свой пятый, седьмой, восьмой с половиной класс. И теперь не нагонят, не наверстают никогда, так и будет зиять дыра дырой на месте седьмого класса у них в знаниях.

Ученик, которому не дают, бедолага, так привык к подаяниям, что не понимает, как ему освоить алгебру в восьмом классе самому. Нет же учителя — кто теперь ему объяснит, кто подскажет, кто подаст руку помощи в минуту одиноких трудов его?

— Я не знаю, я не могу, у меня не получается, — сокрушается он, оставшись один в чистом поле, в открытом океане без спасительной крыши, всесильного костыля — учителя.

— Что тебе нужно пройти?

— Иррациональные числа. Меня пугает название.

— Вот тебе учебник. Прочитай параграф. У тебя есть две минуты, время пошло.

Читает.

Когда время истекает, спрашиваю:

— Ну что, понятно?

— Ага.

Вот и всё. Привыкший ходить с давателем за ручку по проторенным им тесным маршрутам, ученик считает, что информацию можно получать только в определённой последовательности и что для этого обязательно нужен мудрый (или не мудрый, но какой-нибудь) наставник, проводник, пастырь. Школа прочно вбила в него представление о линейности и дискретности знаний. При этом в повседневной жизни огромное количество фактов этот самый ребёнок получает, достаёт сам, даже не замечая того.

Вот какую страшную работу совершает давание в школе: оно воздвигает стену между человеком и знаниями, информацией. Не стену даже — густой лес. И фонарь здесь выдают одним только учителям.

Сценка четвёртая. Учитель, которому не дают

Вот она, самая печальная история на свете, правда? Учитель приходит в государственную школу сеять разумное, доброе и так далее, а его засыпают, давят бумажками, отчётами, программами, поурочными планами и прочей дребеденью чиновничьей. Или учитель приходят в частную школу, у него в голове полно идей, он — воплощённая креативность, а через месяц оказывается, что никому в этой школе его идеи не нужны, что тут, скажем так, другие приоритеты. Ну вы понимаете, ну бабки тут косят, одним словом.

И оказывается учитель перед выбором: уйти неизвестно куда или работать в тех условиях, которые созданы, от которых не убежишь. И ведь ничего не попишешь, приходится оставаться. Многие и остаются, встраиваются как-то в среду. Страдают, но встраиваются. Страдают, но пишут отчёты.

Страдают, но гонят детей по планам и программам. Страдают, хотят по-другому, но дают. Страдают и дают. Некоторым везёт: они перестают страдать

Некоторые учителя перековываются, им вдруг открывается тайный смысл всей системы, которая существует столько лет, столетиями работает, значит правильна, значит имеет при всех своих недостатках смысл.

Жалко учителя, который через строчку сетует на чиновников, на государство, которое не даёт ему работать. На директора и завучей. На родителей. На детей даже, которые есть правильные и неправильные (о, каких только разговоров о детях не услышишь за учительским столом в столовой!). Жалко давателя, который плачет и даёт. Жалко доносчика, который не хочет доносить, но доносит. Жалко отравителя, который не может отвести руку. Жалко каждого конформиста, каждого жалко, кто поступается собственной совестью, переступает.