Политические YouTube-каналы и пацанская культура: что на самом деле волнует подростков

Российский режиссёр Александр Хант (это он снял фильм «Как Витька Чеснок вёз Леху Штыря в дом инвалидов») во время подготовки к съёмкам нового фильма «Межсезонье» много общался с подростками. Сложные отношения в семье, независимость от родителей и один взгляд на политику.

Я готовлюсь к съёмкам нового фильма «Межсезонье» — это фильм о подростковом насилии. Моя задача — попасть не только в подростков, но и в их родителей. Сделать историю, которая могла бы стать мостом между молодым поколением и старшим.

У меня такое ощущение, что между ними существует какая-то пропасть. Она всегда была, я из своего детства помню: родители что-то обо мне не знали. Сейчас это обострилось настолько, что взрослые вообще не подозревают, где обитают их дети, о чём они думают, размышляют, переживают, потому что им просто некогда.

Получается, что вакуум, который сформировался вокруг детей, порой приводит к трагическим историям. В основе фильма лежат реальные жестокие истории, причём не только по отношению к другим подросткам, но и по отношению к самим себе. Красным флажком для меня стала история псковских школьников, хотя мы везде подчёркиваем, что делаем фильм не на реальных событиях. Мы создаём собирательный образ, но не касаемся памяти Кати и Дениса (15-летние подростки из Пскова, которые в ноябре 2017-го сбежали из дома, делали онлайн-трансляцию в перископе, а потом покончили с собой — Прим. ред.).

Когда ребята вели трансляцию, многие ловили себя на мысли, что если бы они оказались рядом, они бы знали, что сказать ребятам, чтобы вывести их из этой ловушки. Ощущение, что они сами хотели этой связи, потому что трансляция — это желание с кем-то связаться, а не желание стать героями-самоубийцами. К сожалению, они её не нашли.

Чувствуется, что родительский способ защитить детей — это запрет, парадигма «если это опасно, то мы должны просто это запретить». В итоге это не приводит к безопасности и к тому, что дети на свои проблемы смотрят осознаннее. Нет, мы прячем их глубже, и в итоге это выстреливает в такие истории.

Дистанция между родителями и детьми увеличивается из-за соцсетей

Интернет влияет не только на одну сторону. На самом деле он разобщает и родителей, и детей. Родители в своих мирах, дети — в своих. Я не думаю, что это проблема интернета, мол, «давайте отменим интернет — и у нас всё будет хорошо». Это проблема нашей культуры и состояния текущих дел. Всё, что происходит, как-то подспудно ещё больше разобщает детей и родителей.

Я не так давно съездил в детский лагерь в Анапу. Цель была такая: я как режиссёр еду пообщаться с подростками-неактёрами, чтобы понять, как их крутить-вертеть, чтобы они что-то сыграли. Проводил с ними актёрские тренинги, занятия и в какой-то момент обнаружил такую вещь: подростки очень сильно хотят разговаривать.

Было ощущение, что они как будто долго ни с кем не говорили. Мне даже не нужно было проявлять особой психологической сноровки, чтобы развести детей на разговор об их проблемах, которые часто шли именно из семьи.

Мат для подростков — возможность выразить протест, показать, какие они дерзкие и опасные

Мы запретили мат, табуировали его — и дети стали материться ещё больше. Когда я начинал общаться с ребятами, которые больше всех понтуются, ругаются, стараются показать, какие они дерзкие, выяснялось, что у каждого из них непростые отношения в семье. И наоборот: у ребят, которые почти не матерились и легко шли на контакт, в семье всё было хорошо.

Понятно, что семья играет ключевую роль в жизни подростка, но не определяющую. Есть ещё школа. Такое ощущение, что в школе дети в агрессивных отношениях между собой.

Я общался с девочкой, которая рассказывала мне про себя, про мир, про свои впечатления. Это были потрясающе глубокие мысли. Когда я спросил, что она хочет в себе изменить, она ответила, что хочет научиться общаться, потому что она — неинтересный человек. Я понимаю, что то, что она рассказывала, её окружение просто не знает.

В подростковой среде дети боятся быть откровенными, потому что их откровенность оборачивается против них самих

Я считаю, что это те проблемы, которые в итоге делают из детей сложных взрослых, с которыми потом общаешься, и оказывается, что там скрыт подросток. У многих моих друзей то же самое. Только теперь они умеют грамотно отшучиваться, прятаться, но это всё — защитные механизмы.

Дети абсолютно с разными семейными ситуациями по поводу политики высказываются одинаково

Один парень рассказал, что у него был YouTube-канал, он занимался розыгрышами, но в 15 лет понял, что всё это ерунда. Нужно говорить про политику, говорить правду про Путина. Он начал рассказывать об этом на своём канале, в какой-то момент его закрыли. Не знаю, конечно, насколько он преувеличивал, но сказал, что на момент закрытия у него было 220 000 подписчиков на YouTube, он был в топе блогеров Ставрополя. Как он мне сказал, были и звонки, и предупреждения, и в итоге канал закрыли.

Кто-то рассказывал, что в их городе не было дороги. Однажды к ним должен был приехать чиновник, дорога тут же появилась. Подростки тоже это чувствуют. Кто-то прямо изучает эту тему, знает, на что и сколько денег было потрачено, хотя должно было уйти на что-то другое.

Это такой возраст, когда ты всё чувствуешь острее. Тебе не нужен компромисс с ложью. Когда люди вырастают, они говорят, что мир сложный и надо с чем-то мириться. Но у подростков такой проблемы нет: им нечего терять в этом возрасте, поэтому они пытаются быть максимально честными. Это здорово.

Сейчас все границы стерты, ребята слушают всё, что хотят, и никак себя не определяют

Не могу сказать, что я полон надежд на молодое поколение. Более того, я помню, что в нашем детстве были субкультуры: неформалы, панки, гопники, рэперы. Мы сами себя разграничивали, старались отличаться, исследовать свои собственные ценности.

В этом всём очень заметна пацанская культура. Всё, что мы вкладываем в понятие воровского кодекса чести, идеологии зоны — это присутствует в подростках.

Читайте также:

Нелюбовь, тревога и агрессия: как дети превращаются в трудных подростков

Мы тешим себя мыслью, что это ушло, потерялось, растворилось. Но нет — этот язык все понимают. В случае чего он становится самым верным способом решить проблемы. Это настолько внедрилось в нашу жизнь, что, кажется, 90-е не то чтобы не ушли — они возвращаются. Если по нам ударит серьёзный кризис, 90-е в плане бандитизма и лихости нездорового задора мгновенно вернутся.

Свободный человек — тот, кто может прийти не ночевать домой

Я почти всех детей спрашивал по поводу свободы. Они просто её формулируют. Свобода для них — независимость от родителей. Хотя кто-то рассказывает непростые истории о том, что свобода — это когда ты знаешь, чего ты хочешь.

В Москве был кастинг, там была девочка с тяжёлой судьбой. У неё нет родителей, в два года она попала в приёмную семью, где было много детей. Чтобы уйти из этой семьи и вернуться в детдом, ей пришлось выпрыгнуть из окна. Она небольшого роста, в детдоме её травили, но у неё невероятный стержень. Для неё свобода — возможность быть самой собой.

Подростки, как правило, циничные люди. Они честнее, они понимают, что сегодня жизнь человека и свобода не обладают большой ценностью

Есть более существенные вещи, которые позволяют человеку реализоваться. Однажды мне позвонили с какой-то передачи и спросили, что я думаю про слова Серебрякова «Национальная идея — сила, наглость и хамство». Конечно, это фигура речи, и понятно, что национальная идея не может быть такой. Но то, что эти качества позволяют человеку сегодня добиться успеха — факт.

Дети это понимают. Их беспринципность и циничность — протест против этого, как мне кажется. Они понимают, что вся наша условная духовность — это декорация, а внутри преобладают другие качества. Поэтому я и не чувствую надежды на молодое поколение. Я думаю, что мы можем его легко потерять: они могут вырасти людьми, которые не будут пытаться изменить реальность, а будут делать ещё более циничной нашу жизнь.

У нас есть огромный потенциал людей и культура. Но мы просто не умеем этим пользоваться

Я считаю, что в нашей образовательной системе назрело время перемен. По радио кто-то выступал и рассказывал про нашу систему: очень высокий уровень дошкольного и начального образования, а потом с течением классов и в институте он падает.

Я даже по себе помню, что когда я пришёл учиться на режиссёра, мои мечты и надежды начали наталкиваться на какую-то совершенно другую реальность, которая всё больше и больше понижала планку. В итоге мои стремления не были подкреплены трудной учёбой. Скорее наоборот: учёба как-то всё упрощала. Я думаю, что в школе сейчас мало мыслей про самих детей: куда они идут, как их вести. Сейчас больше бюрократии, когда учителя бесконечно сидят в бумажках.

Иллюстрации: Shutterstock (Truevector)