Помните историю со Среднеуральским женским монастырем? Его основателя отца Сергия (Романова) обвиняли в экзорцизме, захвате земель, жестоком обращении с детьми. Сергия отлучили от церкви, лишили сана, завели на него 2 уголовных дела, а затем осудили на 7 лет колонии. В 2020 году Елена Акимова поговорила с девушками, которые провели в его монастыре почти все детство: о насилии, унижениях и жизни, как в тюрьме.
— У меня постоянно напрашивается ассоциация с чешским концлагерем Терезин. Это был образцово-показательный концентрационный лагерь. Комиссии Красного Креста демонстрировались школа, детский сад, театр, дети исполняли оперу, написанную специально для них заключенным композитором. Среди узников, занимавшихся воспитанием детей, были выдающиеся педагоги и деятели искусств. Настоящая судьба детей из лагеря стала известна позже: большая часть из них погибла или была отправлена в печи Освенцима. Здесь, в монастыре, конечно, не такой контраст, но сохраняется то же глубинное противоречие. Как бы ни старались учителя монастырской школы, как бы ни стремились к знаниям дети, самый лучший и спасительный, в их глазах, результат образовательного процесса — это юные монахини, которые уезжают в отдаленные скиты, то есть, по сути, в ту же самую печь.
Автор этой метафоры — Анна (имя изменено), одна из бывших послушниц Среднеуральского женского монастыря.
Как она туда попала и как там оказались все остальные дети? А кто и чему учил детей в той самой монастырской школе? Вместе с другими бывшими послушницами Анна рассказала «Мелу» о жизни под покровительством одиозного отца Сергия — экзорциста, борца с рептилоидами, жидомасонами, чипизацией и коронавирусом.
«Мы сидели на уроке, а в соседней комнате умирал человек»
Среднеуральский женский монастырь в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов» находится на окраине города Среднеуральска Свердловской области, примерно в 30 километрах от Екатеринбурга. Богатая входная группа, свежеотстроенные храмы, вымощенные плиткой дорожки и аккуратные газоны, высоченные сосны и березы на территории и за ее пределами. Обитель расположена за чертой города: вокруг — лес, рядом — трасса. Практически стерильная, удаленная от мирских соблазнов резервация.
У монастыря нет истории, он, можно сказать, новостройка: теперь уже бывший схимонах, отец Сергий, основал его совсем недавно, в начале двухтысячных. Но уже во время строительства там было подворье, стали появляться послушники и паломники, а с ними — дети. Сначала они в монастыре просто жили: ни детского сада, ни школы там не было. Но со временем детей становилось больше; родственники, оставшиеся в миру, а с ними и сотрудники опеки пытались выяснить, чем там занимаются несовершеннолетние и почему не учатся.
Чтобы у опеки и родственников не возникало вопросов, а дети все-таки получали образование, в 2003 году на территории монастыря организовали школу
«Школа была избушкой в лесу, а первым преподавателем стала послушница с девятью классами образования, которую отец Сергий благословил учить детей начальных классов. Детьми постарше занималась мать София, у нее, по отдельным свидетельствам, было педагогическое образование. Плюс, возможно, время от времени появлялись еще какие-то приезжие учителя. Но никакой программы, штата педагогов, аттестаций в школе не было. Так дети в монастыре учились где-то до 2007 года», — рассказывает Анна.
Система, похожая на настоящую школьную, появилась там только после 2008 года, с приходом в монастырь педагогических кадров. Директором школы стала одна из монахинь, лингвист по образованию, учитель первой категории, бывший заместитель декана в вузе. Она, впрочем, не получила от отца Сергия благословения вести свой профильный предмет, английский: чтобы не было гордыни. Но ей разрешили учить детей русскому и литературе. Основную же часть дисциплин по-прежнему преподавали монахини, большинство — без педагогического образования.
В 2007 году из избушки школу переселили во вновь отстроенное здание, где, по словам собеседниц «Мела», помимо нескольких учебных классов и учительской в одном коридоре находились детский сад, склад с рассадой, иконописная, канцелярия, детские кельи и кельи для тяжелых больных, которые доживали свои дни в монастыре, как в хосписе.
«Мы могли сидеть на уроке, а в это же время в одной из соседних комнат умирал от рака человек, в другой кого-то отпевали, а через комнату в детской плакали малыши», — рассказывает «Мелу» еще одна бывшая послушница монастыря, Лиза (имя изменено по просьбе героини).
СанПиН, образовательные стандарты, ФГОС для монастырской школы как бы не существовали. Тут был свой подход, в основе которого — послушание отцу Сергию. За проявление активности, попытки что-то организовать (в православии это называется «самость», «своя воля») отец Сергий, по словам собеседниц «Мела», ругал, унижал, при всех отчитывал директора и педагогов.
«Все, даже самые мельчайшие решения, в школе принимались только им. Но никто не спорил. В монастыре это воспринимают как прямое указание Духа Святого: батюшка так благословил — значит, всё будет хорошо», — рассказывает Анна.
История Анны
«Мы с родственниками ездили к отцу Сергию с 2000 года, еще в монастырь на Ганину Яму. В один из таких наших приездов он сказал мне: «Оставайся». Я согласилась — это как раз были летние каникулы. Тогда произошла настоящая вербовка: я прожила две недели монастырской жизнью, и все — пути назад без реабилитации уже быть не могло.
Настроение тогда было такое: надо уйти в монастырь — завтра конец света. Я была отличницей, но хотела бросить учёбу, ходила в длиннющей чёрной юбке — родителей за это даже вызывали в школу. А мои мысли были заняты только отцом Сергием и монастырём.
Наверное, благодаря родственникам я все же не ушла в монастырь и, вопреки благословению отца Сергия, поступила в вуз на один из гуманитарных факультетов. Первый курс, правда, начался с глубокого чувства вины за сам факт поступления. Я обвиняла себя в гордыне, непослушании и предательстве по отношению к духовному отцу. Но учеба шла замечательно, и морок в моей голове стал рассеиваться.
С тех пор прошло уже много лет. Сказать, что мне удалось полностью освободиться от пережитого опыта, я не могу. Остается подсознательный страх, который возвращается в критические моменты: «А вдруг действительно мир и есть именно такой, как внушал отец Сергий?», «А вдруг в конце концов я сойду с ума, как он и говорил?»
Эти страхи начали постепенно проходить только сейчас, когда мы с другими бывшими послушниками стали публично все это проговаривать. Во-первых, я поняла, что не одна такая, и от этого стало легче, а во-вторых, чем больше это на свет вытаскиваешь, тем больше понимаешь: все угрозы, проклятия отца Сергия, которые в свой адрес слышали все, кто рискнул уйти из монастыря, это просто гипноз, зомбирование, примерно те же самые методы, которые используют цыгане, когда пытаются стрясти с тебя деньги».
«Православный сталинизм»
Основатель и духовник монастыря — тогда еще схиигумен отец Сергий — стал широко известен этой весной, когда стал заявлять, что россиян при помощи цифровизации загоняют в «фашистский концлагерь Сатаны», что страной правит «жидомасонский режим», что коронавирус придуман «для чипизации населения», а храмы во время пандемии закрывают «предтечи Антихриста». Батюшка быстро попал в опалу, вышел на прямой конфликт с РПЦ, был лишен сана, но не взял свои слова назад — напротив, забаррикадировался в монастыре вместе с самыми верными своими последователями. 10 сентября 2020 года Сергия окончательно отлучили от церкви.
Отец Сергий — православный фундаменталист и монархист, лидер движения так называемых царебожников, считающих императора Николая II сакральной жертвой и «искупителем России», фактически повторившим подвиг Христа. Еще один исторический деятель, которого, как правило, почитают и уважают фундаменталисты и царебожники, — Иосиф Сталин, человек, который, мягко говоря, не приветствовал ни православие, ни самодержавие. Парадокс? Для Сергия и его сторонников — совсем нет. «Православный сталинизм» (как и ожидание конца света, антисемитизм и в целом конспирология) — часть их философии.
Фундаменталистские и монархистские взгляды схиигумена распространялись на весь монастырь
Школьная программа, например, строго цензурировалась и, по словам Анны, «просеивалась через сито не только православных, но и особых, монастырских установок». Особенно внимательно там относились к гуманитарным предметам — истории, литературе, обществознанию.
«Хорошо помню один из уроков истории в 10-м классе: мы должны были написать плюсы и минусы Сталина. Но подразумевалось, что плюсов, конечно, будет больше, а минусы не должны быть значительными. Ошибиться было очень страшно, это был животный ужас, но при этом одновременно и какой-то священный трепет», — делится воспоминаниями Лиза. И поясняет: «История в монастыре была идеологическим предметом, половину материала из школьной программы мы просто не изучали, а вторую половину нам преподносили в духе альтернативной истории, где Иван Грозный — святой мученик, Россия одна победила в Первой мировой войне и так далее. У монахини, которая вела предмет, профильного исторического образования не было».
Как Сталин не стал епископом
Рекомендованные ФГОС учебники истории в монастырской школе во время обучения нашей собеседницы не использовались. Вместо них дети учились по книгам православных монархистов, например члена Императорского православного палестинского общества Петра Мультатули, которого научное сообщество критикует и считает конспирологом и фальсификатором.
«Прочитаешь „Гарри Поттера“ — забеснуешься»
По словам наших собеседниц, в любых учебниках, хрестоматиях, энциклопедиях, которые использовались в школе, можно было встретить заклеенные страницы, вырезалось или маскировалось все, что выходит за рамки воззрений отца Сергия — от картин эпохи Ренессанса и абстракционизма до простых иллюстраций к вполне невинным текстам. Само произведение могло быть одобрено, но если на обложке, например, были изображены юноша и девушка, книгу читать запрещали.
Строго контролировался репертуар детского хора — гордости монастыря. Бывшие послушницы рассказывают, что из обители в какой-то момент выгнали хормейстера: она разучивала с детьми советский вальс военного времени, где были слова о том, как солдат вспоминает о своей любимой. «Кто-то донёс отцу Сергию об этом, и больше мы Екатерину не видели», — рассказывает Лиза. А потом перечисляет репертуар, который батюшка разрешал исполнять детям: «Славься, славься, наш русский царь», «Боже, Царя храни!», казачьи песни со словами «а для меня кусок свинца, он в тело белое вопьется».
Из курса литературы, по словам собеседниц «Мела», были изъяты все книги, в которых речь шла о чувствах. «Герой нашего времени», «Евгений Онегин», произведения Бунина, Толстого; разумеется, «сатанинский» роман «Мастер и Маргарита».
Из нашей классики в старших классах глубоко изучался только Достоевский, потому что его в монастыре считали христианским писателем и страдальцем
А вообще в список для чтения по русской литературе входили в основном стихи о родине и патриотические произведения вроде «Сына полка».
«У нас была девочка, которая очень любила читать. На нее пожаловались: прячет, мол, запрещенные книги. Матушка пришла в келью, подняла матрас и обнаружила там «Анну Каренину»:
— Юля, что это?
— Матушка, но это же Толстой!
— Вот именно! Толстой! Как не стыдно!»
Такие вот «развращающие» книги отбирали и демонстративно сжигали. Мы «Трех мушкетеров» где-то добывали, Крапивина — но все это было под строжайшим запретом, и если находили — наказывали», — вспоминает Лиза. А Анна добавляет, что среди таких сожженных книг был и трогательный, вполне невинный роман «Оскар и Розовая Дама» Эрика-Эммануэля Шмитта — о больном раком 10-летнем мальчике.
Книга еще об одном необычном мальчике, Гарри Поттере, тоже, разумеется, была вне закона: в монастыре всерьез полагали, что через нее в ребенка могут вселиться бесы. «Я раздобыла „Гарри Поттера“ через людей из мира, читала книгу ночами, под одеялом, втайне от подруг, потому что даже они не одобрили бы этого. И была в таком восторге! Мне 17 лет, и я впервые читаю „Гарри Поттера“», — рассказывает «Мелу» Лиза.
При этом — ирония судьбы — когда наша собеседница впервые оказалась в монастыре вместе с родственниками, а отец Сергий подошел к ним и предложил девочке остаться, она согласилась, потому что атмосфера вокруг как раз показалась впечатлительному ребенку чем-то вроде Хогвартса. Закрытая территория вдали от мирской суеты, все так торжественно и красиво, а во главе — седовласый старец, похожий на волшебника.
История Лизы
«До монастыря я жила обычной жизнью, семья была в целом благополучной — небогатой, но и голодать не приходилось. Я хорошо училась, с детства любила читать, ходила в музыкальную и художественную школу, занималась спортом. В монастырь меня отдали не из-за нужды и безысходности, а потому что думали, что там я получу хорошее образование, правильное воспитание.
В итоге я провела в монастыре практически все детство, окончила там школу. Я очень старалась хорошо учиться, приставала к монахиням, чтобы со мной занимались дополнительно, бесконечно прорешивала задания из брошюр для подготовки к ЕГЭ (интернета и возможности готовиться онлайн у нас не было) — моей целью было поступить в вуз и уйти из монастыря. Повезло, что в год выпуска конкурс был не очень высоким и я все-таки прошла на бюджет.
В миру сначала было очень трудно и страшно, я просто рыдала, когда попадала в город: элементарно не знала, что такое смартфон, как оплатить что-то пластиковой картой, надо было учиться ходить в магазин, пользоваться общественным транспортом. У меня не было общего с ровесниками культурного кода, и из-за этого первое время были проблемы с однокурсниками: надо мной посмеивались, пытались как-то задеть, гнобить. И это тоже было очень тяжело. Я думала: «Ну вот, сбывается то, о чем говорил отец Сергий: все люди плохие, я обречена на страдания».
Долгое время я не рассказывала однокурсникам и новым друзьям, где провела детство: было стыдно и неприятно говорить об этом. А многие мои подруги из монастыря так до сих пор и живут с этой тайной — боятся признаться, откуда они и что с ними происходило в школьные годы.
Потом жизнь постепенно наладилась, я наверстала упущенное, но от многих страхов так и не избавилась. Даже сейчас, например, заболит у меня что-то, и я сразу вспоминаю отца Сергия и его проклятия — что я заболею раком, сторчусь с бомжами и наркоманами под забором. Другое дело, что лучше уж с бомжами под забором, чем снова вернуться в монастырь. Это я еще давно для себя решила».
«Была в экзальтации, когда меня били ремнем отца Сергия»
Каникул в монастырской школе было больше, чем у детей в миру, но это едва ли можно было назвать плюсом. Потому что в каникулы включались еще и православные праздники (а значит, были многокилометровые ночные крестные ходы, службы, бдения и так далее). А еще дети не начинали учебный год, пока не выкопают картошку — обычно это примерно 1 октября.
В учебное время детей регулярно ставили на послушание — тяжелую многочасовую работу в трапезной, огороде, коровнике
«Отказаться было нельзя, потому что это помощь монастырю и это послушание, которое даже выше поста и молитвы и, уж конечно, важнее, чем учеба», — объясняет Анна. И добавляет: «Дело не в том, что сама идея приобщить детей к труду — плохая. Просто это было вообще несоизмеримо с детскими возможностями, потребностями в учёбе. Одно дело отправить ребенка на один-два часа после уроков — помочь на кухне, с уборкой и так далее. А другое — фактически поставить на 16-часовую рабочую смену. Тут цель была не в социализации и не в обучении детей каким-то бытовым навыкам, а в том, чтобы использовать ребёнка как бесплатную рабочую силу. Ну и конечно, чтобы выработать у него еще больше смирения».
Такие работы (подъем в 7 утра, по 12–16 часов на ногах без возможности присесть, а иногда даже выйти в туалет) выполняли все послушники монастыря, но больше всех «везло» тем, у кого, как у нашей собеседницы Лизы, там не было родственников или заступников: ее на послушание могли ставить через день или два, а могли вообще отправить на целую неделю, не считаясь с тем, что девочка оканчивает школу, должна учиться и готовиться к экзаменам.
Еще одна наша собеседница, 18-летняя Тоня, покинула обитель всего три с половиной месяца назад. Тоня провела там всю сознательную жизнь, тоже часто и тяжело работала и мало училась — как она сама говорит, «с горем пополам» окончила 9 классов, дважды оставалась на второй год, считалась проблемным ребенком.
Две другие собеседницы «Мела» знают историю Тони, но подчеркивают — проблема девочки не том, что она ленива и «бесновата» (именно это ребенку с детства по несколько раз в день внушали монахини), а в том, что ею никто по-настоящему не занимался.
Вместе со старшими сестрами Тоня оказалась в монастыре, когда ей было три года. Она плохо помнит все события детства, но точно знает, что почти всегда плакала, искала любви и защиты, а вместо этого на нее постоянно сваливали вину за чужие проступки и били — скакалками и ремнем. Защитить трехлетнюю девочку никто не мог: старшие сестры сами еще были такими же испуганными детьми, а больше в монастыре у нее никого не было.
Тоня выросла и научилась стоять за себя. Она дралась с одноклассниками, потому что в школе над ней как над второгодницей часто смеялись, а защиты от монахинь не было, нарушала надуманные правила вроде «больше трех не собираться» (и такое в монастыре тоже было), прогуливала уроки, а когда ее в очередной раз наказывали и били — дерзко заявляла, что будет жаловаться в опеку.
«За это меня бил сам отец Сергий — в своем домике в плечо ударял с кулака, в лоб мне, где нос и брови, врезал, кидал меня во все стороны. После последних побоев у меня были просто черные синяки на всю поясницу, которые проходили очень долго».
Лиза и Анна подтверждают: практика телесных наказаний в монастыре была в порядке вещей.
Лиза рассказывает, что жестоко наказывать в школе могли даже за невыученную таблицу умножения
«Спрашивали, например: сколько будет 5 на 8? И если ты отвечала неправильно, то есть не 40, заставляли делать 40 земных поклонов при всем классе. Я дерзила — говорила, что не буду. А потом в трапезной, когда отец Сергий собирал всю школу, проверял оценки, слушал учителей, ему на меня жаловались. И он ставил лавочку, снимал с себя ремень, давал его учительнице, а она била меня при всех его ремнем», — рассказывает Лиза. И добавляет совсем страшное: «Я была просто в экзальтации, что меня бьют ремнём отца Сергия. Чувствовала себя персонажем книжек про пионеров-героев, которых пытали фашисты. Но ни разу ни слезинки не проронила, когда меня били, и этим еще сильнее их всех бесила. Наверное, меня в первую очередь били за это — за несгибаемость какую-то».
Несгибаемость, свое мнение, даже походка с высоко поднятой головой — все это в монастырской школе не то чтобы не приветствовалось, это строго порицалось.
«Если идешь с прямой спиной по школе, монахини сделают замечание — что, мол, грудью перед мальчиками вертишь. Идешь спокойно — скажут: „Задом виляешь“. Ходить можно было единственно правильным образом — сгорбившись, глазами в пол», — говорит Тоня.
История Тони
«Я не помню свое раннее детство, знаю только, что мама умерла от туберкулеза, отец пил, а дядя и бабушка узнали про монастырь — и отправили нас с сестрами туда. Мне было три года, я была самая младшая, но с сестрами мы в монастыре не жили: нас сразу разъединили, меня, маленькую и беспомощную, как в детском доме, поселили к другим детям и к монахиням.
Помню, что меня часто и несправедливо наказывали, просто потому что некому было заступиться. Ставили на поклоны, в угол, на горох, били. Мы с сестрами были под опекой одной из монахинь, в монастырь порой приезжали социальные работники — с проверкой, но говорить про избиения я боялась, так как знала, что за это получу еще сильнее. Были моменты, когда меня хотели забрать в семью, но отец Сергий не разрешал. Наверное, ему нужен был кто-то, на ком можно было срываться, я для этого идеально подходила.
В школе мне все время внушали: «Ты дура. Ты не сможешь окончить школу». У меня действительно большие пробелы по многим предметам, но благодаря тому, что в этом году не было экзаменов, я все-таки окончила 9-й класс. Дальше был выбор: уйти или остаться. Мои сестры к тому времени уже ушли, а я давно знала, что хочу поскорее покинуть это место. Поэтому просто сказала: «Я ухожу. До свидания!»
Сейчас я живу у сестры, встаю как-то на ноги. Но вскоре собираюсь уехать в другой город — учиться там в педагогическом колледже на воспитателя.
Я очень люблю детей. И очень хочу своего ребенка. Посмотреть хочется, как может радоваться ребенок в хорошей, любящей семье, просто увидеть, как может выглядеть счастливое детство. А еще я мечтаю стать мамой, потому что с раннего детства хочу, чтобы появился кто-то, кто бы меня по-настоящему любил и кому я была бы нужна».
«Молились, чтобы у нас никогда не было месячных»
Когда живущие в монастыре девочки взрослели, становились подростками, об изменениях в теле, менструации, отношениях с мужчинами с ними никто не говорил: такие беседы считались грехом, за них тоже могли строго наказать и опозорить при всех, назвав, например, блудницами. Обрывки знаний девочки получали через десятые руки: «К нам из мира попадали брошюрки. Даже не брошюрки, а, знаете, к тампонам, прокладкам кладут какие-то инструкции, листовки. Нам они как-то доставались, и мы их тайно читали, чтобы узнать хоть что-то о своем теле», — говорит Лиза.
Подобный кустарный ликбез помогал мало. Абсолютно для всех девочек в монастыре наступление менструации было связано с ужасным страхом, неприятием, отвращением («Я теперь грешная, скверная, мне лучше сгореть не знаю где»)
«Мы с подругой ходили молиться на могилу к монахине Анне, чтобы у нас никогда не наступали месячные, потому что это же так отвратительно, так плохо. Слово „месячные“ и произносить-то нельзя было, оно считалось неприличным, грязным», — вспоминает Лиза
«Произносить нельзя, но при этом все знают, что с тобой происходит, — подчеркивает парадоксальность происходящего Анна. — Если у тебя месячные, то ты „в нечистоте“ и не имеешь права зайти в храм, а в храм нужно ходить каждый день. И ты не можешь подойти к священнику, благословиться, поцеловать ему руку. То есть представьте: приходит батюшка, всех благословляет, а одна девочка стоит в стороне и не подходит. И все сразу знают, что с ней».
«Или вдруг тебя поставили в трапезную работать, а во время трапезы нужно взять святую воду и окропить помещение. Но если у тебя месячные, делать этого нельзя. И вот ты тихонечко говоришь старшей по трапезной: „Мать Клавдия, я не могу“. А она раздраженно орет на все помещение, где и мужчин много: „Вот, опять у тебя!.. В нечистоте!“ Представляете, каково это слышать 13-летней девочке, которая растёт в монастыре? Смущение обычных школьниц на физкультуре, которые говорят: „Не могу заниматься, у меня живот болит“, — ничто по сравнению с тем, что приходилось выносить нам», — вспоминает Лиза.
Отдельный дискомфорт был связан и с бытовыми условиями. Несмотря на богатый храм, благоустроенную территорию, ни горячей воды, ни душа, ни даже нормальных туалетов у детей не было.
Единственный вариант помыться — баня раз в неделю. Но и туда можно было не попасть, если в этот день ребенка ставили на послушание. Даже поменять прокладку девочке было непросто. «Школьный туалет в монастыре — один для мальчиков и девочек, он не закрывался, что-то спокойно там сделать было невозможно», — рассказывают собеседницы «Мела».
«Поставим хорошую оценку — возгордишься»
Мы общаемся с девушками в зуме, и наша собеседница Лиза показывает свой школьный аттестат. Оценки в нем стоят по информатике, физкультуре, химии, ОБЖ, технологии, МХК — предметам, которых в монастырской школе при ней не изучали: «Нарисовать оценки там считалось нормальным. Это, мол, все ерунда, зачем нашим детям знания по этим предметам?»
«Мне говорили: «Для чего тебе красный аттестат, когда у нас школа для детей с ЗПР? Ты возгордишься!» — рассказывает Лиза.
В монастырской школе и правда всегда были и до сих пор есть дети со сложной судьбой — пережившие насилие, рано осиротевшие, с педагогической запущенностью. А вот коррекционных педагогов, логопедов, психиатров там, напротив, никогда не было. Получается инклюзия наоборот: сильных там просто занижали до уровня слабых.
«Превыше всего в монастыре — смирение и послушание, — добавляет Анна. — А оценка — это не оценка за выполненную работу, как должно быть, а оценка твоей личности в целом. Они обычно говорят: „Разве мы можем хорошо оценивать? Если мы тебе поставим хорошую оценку, ты сразу подумаешь, что лучше всех“. То есть получается, что никакой мотивации достигать высоких результатов ни у детей, ни у учителей там не было по умолчанию. Потому что это приводит к гордыне. А лучшим итогом обучения для них считался смиренный ребенок, добровольно выбирающий монашескую жизнь».
Все наши собеседницы соглашаются: умные, открытые, активные дети для монастыря — плохие
А хорошие — послушные, безвольные, молчаливые. И да, хорошие дети не взрослеют, у них не бывает переходного возраста, они на всю жизнь остаются детьми. Чтобы принять какое-либо решение, они неизменно отправляются к батюшке: благословит — хорошо, не благословит — слава богу.
«Я грешен, надо молиться, скоро конец света»
В рамках борьбы с бесами и чипизацией в монастыре не было интернета: убеждение, что бес может вселиться в ребенка через планшет, там в порядке вещей (один из демонов, с которым активно борется отец Сергий, по его собственным словам, носит имя «Айфон, князь тьмы, чародей»).
Получение документов — паспортов, СНИЛС — тоже считается сатанинской практикой и не поощряется. Часть детей — лучшие, то есть самые послушные ученики школы, — конечно же, не подвергают эти установки сомнению. Без паспорта они не могут сдать ни ОГЭ, ни ЕГЭ, но в монастыре внушают, что это их жертва Богу. Дети по привычке смиренно соглашаются. А после окончания школы отправляются в скиты — отдаленные монашеские поселения с землянками и полностью натуральным хозяйством, где бесплатно и тяжело работают, молятся, выдерживают аскезу и, по словам, собеседниц «Мела», возвращаются оттуда как после лоботомии: «Я грешен, надо молиться, скоро конец света».
Я не хочу ходить с родителями в церковь. Что делать?
Более чем за 15 лет существования монастыря через него прошли сотни детей: по разным данным, обычно там одновременно могли жить примерно 50–80 несовершеннолетних. С 2013 года все эти дети официально находились на домашней форме обучения, а для прохождения аттестации были прикреплены к Свято-Симеоновской православной гимназии в Екатеринбурге.
После конфликта отца Сергия с РПЦ и публикаций о насилии над детьми администрация гимназии приостановила эти отношения, в монастыре начались многочисленные проверки, а всем школьникам из монастыря гимназия предложила перевестись и учиться у них очно на безвозмездной основе.
P. S. С нашими собеседницами мы говорим более трех часов, и девушки постоянно подчеркивают: цели просто очернить монастырь у них нет. Главная мотивация — предупредить родителей, которые искренне хотят добра своим детям, отправляя их в монастырскую школу, в которой, по словам отца Сергия, учат «как в царской и Советской России».
Монастырская школа действительно позиционирует себя как учебное заведение, где детям дают настоящее дворянское патриотическое образование (изучение Закона Божьего, хор, балы, воспитание хороших манер и благородства). Вот только мало кто знает, что ее воспитанники, те самые благородные девочки и мальчики, боятся общаться между собой (это в монастыре приравнивалось к блуду и тоже жестоко наказывалось), почти не получают медицинскую помощь (болезни там объясняют в первую очередь бесноватостью, прививки приравнивают к чипизации), могут сутками сидеть взаперти на хлебе и воде за дерзость и вообще в большинстве своем понятия не имеют о реальных правах человека.
И все-таки нашим собеседницам не хочется заканчивать разговор на мрачной ноте. Анна предлагает Лизе вспомнить что-то светлое, доброе, колоритное из монастырской жизни.
Лиза рассказывает, как волнительно было готовиться к выпускному и шить по ночам костюмы, как они с подругами втайне от монахинь добывали шоколадки и праздновали Новый год, как в шутку называли монахиню, директора школы, Мать Школа, как дружили и друг друга поддерживали.
О хороших и добрых отношениях с другими детьми Лиза просит сказать отдельно. «Сначала среди детей ты ищешь просто поддержку, плечо — обидел отец Сергий, накричала матушка, побили, ты идешь, жалуешься подругам, а они тебе — и вы вместе сидите плачете. А потом это все переродилось в какой-то бунт, и мы с девочками стали придумывать свои тайные кружки, добывали информацию из мира — книги, музыку, маленькие плееры с фильмами, — сбегали в лес пожечь костер, все время обсуждали, как нам уехать из монастыря. И мы дружим до сих пор».
«А какие-то веселые моменты у вас там были, смеялись над чем-то?» — спрашивает Анна.
После небольшой паузы Лиза с улыбкой отвечает: «Однажды мы ехали на архиерейскую службу в автобусе с хором, а на дороге был щит с рекламой какого-то электрического кабеля. Нас почему-то это очень рассмешило: «Ха-ха-ха! Кабель! Нас же били кабелем, а тут его рекламируют. Вот умора!»
ПОВЕСТКА
«Я долго не считала это злом». Как преподавал Виктор Елизаров, обвинённый в сексуализированных домогательствах
ШКОЛА
«Можно я тебя обниму?» Как сейчас живет ЛЭШ — школа, сотрудников которой обвиняют в домогательствах
ИСТОРИИ
Родила 69 детей (или нет?), а потом ушла от мужа. Странная история крестьянки из Книги рекордов Гиннесса
