Семья Гэлвинов из США была образцовой по меркам 60-х годов — молодая пара Дон и Мими и 12 детей. Но сначала себя стал странно вести их старший сын Дональд, а за ним еще пятеро мальчиков. Другие дети Гэлвинов пытались с этим ужиться. Публикуем отрывок из книги Роберта Колкера «Что-то не так с Гэлвинами. Идеальная семья, разрушенная безумием» (вышла в издательстве «Бомбора») — о жизни самой младшей дочери Гэлвинов, Мэри.
Одно из самых ранних воспоминаний Мэри Гэлвин относится к 1970 году, тогда ей было около пяти лет. Поздний вечер, она в своей постели, пытается уснуть, и слышит, как вернувшийся из больницы домой самый старший брат Дональд причитает в коридоре под дверью родительской спальни. «Мне так страшно. Я не понимаю, что происхо-
дит», — говорит он.
Мэри помнит, как родители уговаривали его, убеждали, что все будет нормально, они найдут врача, и тот разберется, что не так. Она помнит, как Дональд время от времени сбегал, чаще всего в Орегон, встретиться с Джин и родителям приходилось разыскивать его, а потом посылать билеты на самолет или автобус. А еще Мэри помнит один ночной эпизод, когда Дональд в ужасе кричал, что всем нужно спасаться. В доме какие-то люди, и они хотят причинить зло всей их семье, говорил он. Мэри помнит, что поверила брату. С какой стати ему врать?
Мэри отличалась от своей старшей сестры. Маргарет была нежной, чуткой и эмоциональной. Она видела, насколько трудно приходится родным, и пропускала все это через себя, страдая от почти непереносимой внутренней боли. А Мэри, будучи ничуть не менее ранимой, в то же время стала более практичной, хитроумной и, теперь уже по необходимости, независимой. В первом классе она оказалась единственной из детей, кто поднял руку за Джорджа Макговерна, а не
за Ричарда Никсона, когда ее класс играл в президентские выборы. Позднее ее поймали за курением у школы, мать спросила, что ей с отцом следует с этим делать, и получила от Мэри ответ: «Развесить плакаты „Не курить!“».
После отъезда Маргарет в Денвер к Нэнси и Сэму Гэри Мэри то впадала в неистовство, то замыкалась в молчании. Отсутствие сестры слишком сильно расстраивало ее. Она не понимала, почему ее оставили одну. Родители пытались объяснять, что Мэри еще слишком мала для частной школы, в которую отдали Маргарет в Денвере, но для девочки это не имело значения. В ее глазах все по-прежнему выгля-
дело внезапной головокружительной переменой.
В 1976 году Мэри чувствовала себя одинокой, хотя ей приходилось наблюдать стычки братьев
Питер стал испытанием для всех окружающих: в промежутках между госпитализациями он непрерывно конфликтовал с Мэттом. Дональда переселили в комнату рядом с Мэри, где раньше жила Маргарет. Идея состояла в том, чтобы держать его подальше от мальчиков, живших на первом этаже, но в результате Мэри стало еще труднее игнорировать его присутствие в доме. Если Дональд не спал из-за действия своих лекарств, то мерил шагами комнату и разговаривал сам с собой. Это изводило Мэри, и она цыкала на него. Если не помогало, то она умоляла. А если не помогали и мольбы, то она плакала, но так, чтобы никто не видел.
Она часами просиживала в своей комнате, перекладывая вещи в шкафу и в ящиках стола, погруженная в размышления о том, как обрести хоть какой-то контроль над своей жизнью.
На людях ученица средних классов Мэри сияла приветливой улыбкой. С ней любили общаться, и у друзей она проводила больше времени, чем дома. Она знала, что другим детям уже не разрешают приходить к ним. Да и сама она не хотела там находиться. Поэтому Мэри придумала распорядок дня, позволяющий не возвращаться на улицу
Хидден-Вэлли как можно дольше: из школы на дневную футбольную тренировку, оттуда на вечерние и субботние занятия балетом в Колорадо-колледж; затем долгие визиты в семью Хефли, у которых была лошадь и, следовательно, всегда требующее уборки стойло; куда угодно, лишь бы не домой.
После минутной слабости в разговоре с Нэнси Гэри, результатом которой стал отъезд Маргарет, мать Мэри старалась, как и прежде, держать себя в руках, и на людях становилась бодрой и неунывающей. Мими наглядно показывала Мэри, насколько важно ни о чем не упоминать и делать вид, что ничего не происходит — не плакать, не злиться, не выказывать ни малейших эмоций. Такая же наигранная бесстрастность ожидалась от всех детей. Мими возила Мэри из школы на тренировки, в гости к Кроккетам или Гриффитам, в книжный магазин в Колорадо-Спрингс, но никогда не заговаривала с ней о том, что произошло с ее братьями и как они могут им помочь. Самое большее, что она могла сказать, это что проблемы одиннадцатилетней
девочки — ничто по сравнению с тем, что выпало на долю ее братьев.
Когда Мэри ощущала себя особенно беззащитной, она уединялась в потаенном уголке долины Вудмен, который обнаружила за пригорком в нескольких сотнях метров от дома. Дети иногда называли это место Волшебными скалами. Она фантазировала, как будто живет в Волшебных скалах, готовит там ужин, ложится спать, а наутро просыпается самостоятельной и свободной.
Отец брал Мэри с собой в общественный бассейн при Академии, там он старался проплывать несколько кругов, восстанавливаясь после инсульта. Дон уже узнавал людей, но проблемы с краткосрочной памятью остались, и судя по всему, уже до конца жизни. Если раньше он умудрялся проглатывать по две-три книги в день, то теперь смотрел спорт по телевизору — устройству, которое когда-то он и видеть не хотел в своем доме. Соколиная охота ушла для него в прошлое. Вернуться к работе он не мог. Сэм Гэри подбросил ему несколько заказов на консультации для коллег-нефтяников, но это оказалось Дону не по плечу.
Единственным доходом семьи стала военная пенсия Дона, и было бессмысленно отрицать дополнительное бремя, которое представляли собой расходы на уход за Дональдом и Питером. Но каждый раз, когда Дон заговаривал о том, что их нужно куда-то отселить, Мими неиз-
менно отвечала: «Где они смогут жить?» Сейчас это превратилось в бессмысленный спектакль: оба понимали, что главная — Мими. Но даже если сказанное отцом повисало в воздухе, для Мэри было важно, что он вообще говорит об этом.
По крайней мере, он высказывается в защиту здоровых детей
Мэри присаживалась рядом с отцом, который смотрел по телевизору гольф, и разглядывала его — единственного человека, готового войти в ее положение, посочувствовать, стать на ее сторону. Она видела, что часто ему почти отказывает память, что его силы подорваны. Оставшись наедине, Мэри спрашивала отца, почему он настолько рев-
ностный католик, почему после всего, что произошло, он по-прежнему верит в Бога. Для нее это был отнюдь не абстрактный вопрос, ведь она по-прежнему обязана являться к мессе по воскресеньям, и хотела знать, есть ли в этом хоть какой-то смысл. Дон говорил ей, что сомнения много раз возникали и у него и что он всегда возвращался к Богу, самостоятельно читая и размышляя.
Он не уговаривал Мэри делать то же самое. Дон понимал, что подталкивать дочь к чему-либо бесполезно.
Иногда Мэри казалось, что их семья делится на две части: не на безумцев и здоровых, а на тех, кто все еще в доме, и тех, кто из него выбрался. Среди остававшихся дома защитником, опекуном и футбольным тренером Мэри был брат Мэтт. Однажды Мэри написала о нем школьное сочинение, увенчав его лаврами человека, которым восхищается больше всех. Но весной 1976 года Мэтт окончил школу и тоже уехал. С этого момента в доме формально оставались только Мэри и двое больных, Питер и Дональд. Однако улица Хидден-Вэлли оставалась перевалочным пунктом для всех нездоровых мальчиков, единственным местом, куда они могли податься, когда нигде больше их не ждали. Даже Джим [один из братьев, больных шизофренией] возвращался сюда, когда ссорился с Кэти [своей женой].
Как помочь детям, какое лекарство подобрать, как уберечь — все это лежало на плечах матери. Мими по-прежнему свято верила, что найдется какое-то чудодейственное средство. В течение некоторого времени она была убеждена, что оно нашлось, благодаря фармакологу из Нью-Джерси Карлу Пфайферу. Путь Пфайфера в медицине необычный, а подчас и очень причудливый. В 1950-х годах он входил в немногочисленную группу фармакологов, отобранных ЦРУ для проведения экспериментов с ЛСД на заключенных-добровольцах. Затем он возглавил кафедру фармакологии Университета Эмори, но в 1960 году ушел и принялся публиковать одну за другой научные статьи. В них он горячо высказывал мнение, что для поддержания психического здоровья мозгу нужно очень специфическое сочетание витаминов. В качестве аргументов не приводилось каких-либо результатов клинических испытаний по общепринятым процедурам, но зато Пфайфер предлагал обеспечить любого желающего нужным сочетанием пищевых добавок — разумеется, не бесплатно.
В 1973 году Пфайфер создал частную клинику Brain Bio Center, которая оставалась его штаб-квартирой в течение нескольких десятилетий. Мими, читавшая о способах улучшения химии мозга все подряд, узнала о Пфайфере спустя пару лет после открытия его предприятия. Она связалась с ним, и фармаколог выразил полную готовность прибыть в Колорадо, чтобы познакомиться с матерью двенадцати детей, сыновья которой сходят с ума. После своего визита он пригласил Гэлвинов в Нью-Джерси на полное обследование. Все обитатели дома собрали вещи и поехали в Принстон.
Мэри помнит, что ее ногти проверили на наличие белых крапинок и сообщили, что организму не хватает цинка, а мать внимала каждому слову известного фармаколога и записывала все сказанное. Любому посетителю своей клиники Пфайфер объяснял: то, что большинство людей считает психическими заболеваниями, скорее всего вызвано дефицитом питательных веществ. По его словам, даже Мэрилин Монро и Джуди Гарланд остались бы живы, если бы отрегулировали содержание питательных элементов в крови.
Психиатрические больницы, по его выражению, — всего лишь «сточные резервуары»
Это не могло не стать бальзамом на сердце матери, которая привыкла к осуждению врачей (и мужа), считавших, что ее мальчикам будет лучше в лечебных учреждениях. Вернувшись на улицу Хидден-Вэлли, Мими собственноручно изготовила темно-зеленые керамические кружки для всех детей. Каждое утро она неукоснительно наполняла их
апельсиновым соком, призванным повысить усвояемость снадобий доктора Пфайфера. По пути в школу Мэри начинало тошнить — пищеварение не справлялось со смесью апельсинового сока и витаминов. Тогда она стала незаметно прятать пилюли в карман, чтобы выбросить их в кусты, как только скроется из виду.
В марте 1976 года, спустя два месяца после отъезда Маргарет, дорожный патрульный заметил темноволосого мужчину, идущего на восток точно по разделительной полосе шоссе номер двадцать четыре. Мужчина разговаривал сам с собой и не обращал никакого внимания на объезжавшие его машины. Когда полицейский попросил Дональда сойти на обочину, тот отказался. На попытку арестовать его Дональд отреагировал пинками и толчками. Чтобы скрутить его, потребовались усилия нескольких полицейских и пожарных. В тюрьме Колорадо-Спрингс выяснилось, что Дональд уже несколько месяцев не принимает прописанные ему лекарства.
Полицейские переправили Дональда в Пуэбло. К тому моменту его там уже прекрасно знали. Врачи выяснили, что он вернулся домой на Хидден-Вэлли совсем недавно, в январе, а до этого некоторое время отсутствовал. Дональд опять ездил в Орегон искать Джин, но напрасно — ему сказали, что она вступила в Корпус мира. Некоторое время он оставался в Орегоне, работал на креветочном промысле. Когда Дональд вернулся, Дон и Мими согласились принять его, но при условии, что он будет регулярно посещать психиатрическую лечебницу Пайкс-Пик и принимать прописанные лекарства. («Там занимались также некоторыми другими детьми мужского пола этой семьи», — гласит отчет больницы в Пуэбло).
Дональд сначала согласился, а потом отказался, что стало, как пишут врачи из Пуэбло, бытовой проблемой. «Он и его родители пришли к выводу, что он не должен жить дома по причине возраста и плохого влияния на других детей». Далее в отчете указано: «Он отрицает наличие галлюцинаций, но часто вертит головой и смотрит по сторонам, как будто прислушиваясь к какому-то голосу. Дональд поглощен религиозными вопросами и говорит, что перед его мысленным взором постоянно проходят символы веры. Один из них он описал в виде младенца, на которого нисходит божественное сияние. Несколько раз пациент становился очень напряженным и выражал враждебность, например хотел избить врача…»
По прошествии нескольких дней Дональд все еще выглядел беспокойным и агрессивным, или, по словам сотрудников, «буйным, деструктивным, воинственным, суицидальным, гиперактивным, болтливым и претенциозным». Отмечено, что он «открыто мастурбировал» и «оголялся», заходил в женские палаты и, один раз, в женский душ. Врачи в Пуэбло успокоили Дональда флуфеназином,
но он продолжал добросовестно докладывать о символах и знаках, мелькающих в его сознании. Тем не менее состояние Дональда сочли достаточно стабильным и в апреле выписали домой.
***
По выходным сын Джима Джимми и Мэри становились маленьким однодневным детским лагерем из двух человек. Джим говорил Дону и Мими, что повезет их в церковь, а на самом деле они отправлялись развлекаться на каток или в парк. Теперь родители еще больше, чем когда-либо, полагались на то, что Мэри проведет субботу и воскресенье у Джима и Кэти. «Происходила какая-нибудь неприятность, и мама звонила Джиму и Кэти, чтобы они забрали меня
к себе», — вспоминает Мэри.
Кэти стала для Мэри как будто приемной матерью. В таком случае Джим должен был стать приемным отцом
Когда сестра гостила у них, Джим пробирался к ней по ночам. Это началось, когда Мэри было около десяти, сразу после отъезда Маргарет. Он проникал в нее пальцами и принуждал к оральному сексу, и она терпела его отчасти из самоотречения, а отчасти из смущения. Мэри оставалась пассивной исходя из тех же соображений, что и ее сестра: потому что ей нравилась Кэти; потому что хуже, чем дома, не бывает; потому что нечто внутри нее привыкло не оказывать сопротивления, считать происходящее выражением любви.
Все изменилось с переходом девочки в подростковый возраст. Джим бил Кэти всегда, но теперь Мэри смотрела на это иначе, чем раньше. Такое поведение она считала отвратительным, страшным и несправедливым и не имеющим никаких оправданий. Однако отказаться от общения с Кэти не могла и поэтому все равно возвращалась. По этой же причине она терпела и Джима. Мэри смутно осознавала, что пора положить этому конец. Она знала, что ее тело меняется точно так же, как это происходило с сестрой. Мэри чувствовала, что Джим становится все более и более настойчивым, постепенно продвигается к чему-то. Она думала, что произойдет, если
Джим постарается пойти с ней до конца — что будет, если
она забеременеет от него.
Мэри очень старалась не думать об этом, но мысли засели достаточно глубоко. Она могла игнорировать их, но не вечно.
