Три страны, три жены и сказки Пушкина: история художника Ивана Билибина

Потомственный дворянин, ученик Репина, Иван Яковлевич Билибин придумал свой собственный стиль книжной графики и проиллюстрировал главные русские сказки. Билибин был фотографом, театральным художником, изучал культуру Русского Севера, жил в Египте и Париже, вернулся в СССР в 60 лет и умер от истощения во время блокады Ленинграда. Рассказываем удивительную историю жизни, любви и творчества самого знаменитого художника-сказочника.

Пять квадратных сантиметров в день

В апреле 1899 года Виктор Васнецов закончил картину «Богатыри», над которой работал почти 20 лет. На выставку, где «Богатырей» впервые представили публике, пришел молодой художник Иван Билибин, с детства следивший за творчеством передвижников. Картина произвела на него мощнейшее впечатление: «Сам не свой, ошеломленный, ходил я после той выставки. Я увидел у Васнецова то, к чему смутно рвалась и по чему тосковала моя душа».

Дворянин, выросший в «интеллигентной семье с либеральным оттенком», Иван Билибин с детства любил рисовать, но по требованию отца, главного врача военно-морского госпиталя, поступил на юридический факультет и успешно окончил курс через два года.

Сразу после экзаменов он уехал в Мюнхен, где много ходил по музеям, посещал занятия в частной художественной школе и, «совершенно опьянев от новой жизни, уныло вернулся осенью в Питер». Чтобы справиться с унынием, Билибин поступил в Петербургскую рисовальную школу княгини Тенишевской, которой руководил Илья Репин.

Большинство учеников Репина рисовали тогда размашисто, широко, на огромных холстах, пренебрегая точным рисунком. Билибин сразу начал писать мелко, с математической тщательностью (он окончил гимназию с серебряной медалью за успехи в точных науках). По мнению друзей-художников, он не вписывался в общее настроение репинской школы «со своим лакированным ящичком и маленькими тюбиками тонкотертой краски».

За первый год учебы 25-летний Билибин выработал собственный стиль работы с акварелью. Сначала он рисовал эскиз — с натуры, гравюры или книжной иллюстрации, жестким карандашом на кальке набрасывал композицию в деталях, потом переносил ее на ватман и заливал акварелью цветовые пятна, четко разграниченные «стальной» контурной линией. Метод был сложный, требующий максимальной сосредоточенности и концентрации. Студенты звали его Иван Железная Рука, сам он говорил о своем методе так: «Пять квадратных сантиметров в день и ни миллиметром больше — предельная норма для добросовестного графика».

Сказки из Егны

После встречи с «Богатырями» Иван Билибин с трудом дождался июня — университетский приятель пригласил его на лето в свое имение, в деревню Егны в Тверской губернии. С собой Иван взял сборник русских народных сказок Афанасьева.

«Что же было у меня летом 1899 года в деревне Весьегонского уезда, когда я начинал свои сказки, какой багаж? — вспоминал Билибин. — Да ничего. Рисунки с деревенской натуры: людей, построек и предметов, таковые же этюды и книжка „Родная старина“, взятая мною из деревенской читальни».

За лето Иван Билибин нарисовал иллюстрации к «Сказке об Иване-царевиче, Жар-птице и о сером волке»: 3 большие, во всю книжную страницу, 3 рисунка в половину страницы, рисунок-заставку, предваряющий текст, пейзажные рамки и обложку. Некоторые из этих иллюстраций знакомы даже современным детям — например, Иван-царевич в красном кафтане, ухвативший перо в хвосте Жар-птицы.

Вернувшись в Петербург, Билибин показал иллюстрации своей тетке, женщине состоятельной и обладавшей обширными связями, и та, поверив в талант племянника, обратилась в Экспедицию заготовления государственных бумаг, где была лучшая в России типография. Книг Экспедиция почти не издавала, там печатали деньги и, собственно, государственные бумаги. Но работы молодого художника им очень понравились. Работая по 10–12 часов в день, Билибин за короткое время проиллюстрировал еще четыре сказки из афанасьевского сборника («Царевна-лягушка», «Перышко Финиста — Ясна сокола», «Василиса Прекрасная» и «Марья Моревна»). Экспедиция издала его книгу в отличном качестве и большим тиражом. Книги, которые продавались по умеренной цене, сразу стали очень популярными, а Билибин заработал славу первого русского профессионала книжной графики

Его контурные рисунки и залитые однотонным цветом плоскости точно воспроизводились при печати и в книге выглядели еще более эффектно

Оригиналы типографских оттисков с иллюстрациями Билибина до 1980-х годов хранились в музее Экспедиции (после революции переименованной в Гознак), и книги по ним переиздавались еще как минимум дважды.

Осел в 1/20 натуральной величины

В 1902 году по заданию этнографического отдела Русского музея Билибин отправился в экспедицию по Архангельской, Вологодской и Новгородской губерниям для изучения народного искусства Русского Севера. Он рисовал деревянные церкви, избы рыбаков-поморов, северную природу и много фотографировал. Снимки публиковал в журнале «Мир искусства», с которым плотно сотрудничал. По возвращении из экспедиции написал несколько статей по русскому искусству XVII века и народному творчеству северных регионов России.

В 1905-м Иван Билибин попробовал себя в качестве театрального художника (оформил постановку оперы Римского-Корсакова «Снегурочка» в Пражском национальном театре) и проиллюстрировал своего первого Пушкина — «Сказку о царе Салтане». А после революции 1905 года принял участие в издании сатирического журнала «Жупел», литературный отдел которого возглавлял Максим Горький.

В третьем, последнем номере «Жупела» была опубликована карикатура Билибина на Николая II под названием «Осел в 1/20 натуральной величины». Из-за этого рисунка, обошедшего всю Россию, все номера журнала изъяли из оборота, в доме Билибина провели обыск, а самого художника арестовали на сутки.

В конце 1906 года композитор Николай Римский-Корсаков и художник Иван Билибин практически одновременно и независимо друг от друга начали работу над «Сказкой о золотом петушке». Оперу запретила цензура (в образе царя Додона увидели пародию на Николая II), но 24 сентября 1909 года премьера в оформлении Билибина все-таки состоялась в частном театре в Москве.

Пари с «червонной дамой»

Со своей первой женой, дочерью ирландца и англичанки Марией Чемберс, Иван Билибин познакомился во время учебы в рисовальной школе Тенишевской. Они поженились в 1902-м, через год у них родился сын Александр, в 1908-м — сын Иван. Билибин много работал как театральный художник, с 1907 года преподавал в Рисовальной школе Общества поощрения художеств, любил выпить и, начав, с трудом останавливался.

По этой причине его брак распался в 1911 году, а через три года Мария вместе с сыновьями уехала в Швейцарию, потом в Англию, больше никогда в Россию не вернулась и развода мужу не дала. Старший сын Билибина Александр впоследствии стал художником, младший Иван — известным в Англии журналистом.

Второй (гражданской) женой Билибина в 1912 году стала тоже художница и тоже наполовину ирландка Рене О`Коннель, которая была его студенткой в рисовальной школе. Рене, которую современники вспоминают как очень красивую женщину, как и Билибин, иллюстрировала книги, увлекалась историей русского костюма, создавала эскизы к театральным спектаклям, придумывала модную одежду, потом начала заниматься росписью керамики и поступила на Императорский фарфоровый завод. Билибин называл ее «червонной дамой» и даже посвятил ей сказку, которую сам проиллюстрировал.

Их брак продолжался 5 лет, в течение которых Рене пыталась справиться с набиравшим обороты алкоголизмом Ивана Яковлевича (он часто говорил, что его дед был «потомственным почетным алкоголиком»).

Однажды Билибин даже заключил с женой пари — пообещал не пить в течение года, взамен Рене обещала от него не уходить. Пари художник проиграл, и в 1917 году они расстались.

Панно для Бенаки

Октябрьскую революцию Иван Билибин встретил в крымском поселке Батилиман, куда уехал переждать смутное время. По соседству с ними жил писатель Евгений Чириков с женой и двумя дочерьми — Людмилой и Валентиной. Чирикова Билибин знал еще по Петербургу: Людмила брала у Ивана Яковлевича уроки рисования.

В Крыму Билибин проводил с Людмилой, которая была младше его на 20 лет, много времени, они вместе ходили на этюды в горы. Осенью 1918 года Иван Яковлевич поехал на выставку в Ялту и прислал оттуда письмо: «Из ложного стыда перед всякими возможностями я уже долго боялся сказать Вам это слово из пяти букв, слово с двумя буквами „Ю“, милое, волнующее слово. Если б вы знали, какое я переживаю хорошее время! Не выставка (это вздор!), а нечто совершенно иное превратило все мои нервы в струны какого-то инструмента, и на душе у меня сплошная музыка. Возраста нет. Я молод, как мальчишка».

В конце 1919 года, когда писатель Чириков с женой уже успели перебраться в Прагу, Людмила с сестрой уехали сначала в Ростов, а потом в Новороссийск, Билибин последовал за ними. В 1920 году из Новороссийского порта в Константинополь эвакуировали раненых бойцов Добровольческой армии. Для гражданских, желающих покинуть Россию морем, английское правительство предоставило всего один пароход. «Саратов», рассчитанный на 800 пассажиров, вышел из новороссийского порта 21 февраля 1920 года, на палубах и трюмах теснились 1400 вынужденных эмигрантов. «Ехали в полутемном трюме, в темноте и духоте, — вспоминал Билибин. — Беженцы спали на полу, сбившись семейными кучками. Безостановочно стоял плач и крик детей».

По дороге на борту обнаружили тиф, и константинопольский порт не принял «Саратов»

Корабль повернул в сторону Кипра и попытался войти в порт Фамагуста, но его развернули и там. Только 13 марта пассажиры смогли сойти на берег в египетском порту Александрия. Сначала всех отправили на несколько дней на карантин, а потом поселили в лагерь для русских беженцев в Телль-эль-Кебир, который находился под патронажем английских колониальных властей. В лагере Билибин немедленно запил, обменяв остатки захваченного из России золота на местное вино.

Жителям лагеря разрешалось ненадолго выезжать в Каир, тем, кто хотел, предоставлялась возможность отказаться от опеки английского правительства и жить самостоятельно. Русским беженцам много помогали бывшие царские дипломаты, не захотевшие вернуться на родину — они и познакомили Билибина с его первыми местными заказчиками, греческими магнатами, владевшими в Египте сахарными плантациями.

Первым из них стал некто Бербаки, заказавший художнику декоративное панно размером 10 квадратных метров. Получив солидный аванс, Билибин покинул лагерь, снял в центре Каира просторную мастерскую с двумя жилыми комнатами и садом с финиковыми пальмами, платанами и розами.

Сестры Чириковы поселились в Каире в английском пансионе YMCA, и Людмила (Билибин называл ее Людмилицей) каждый день приходила в мастерскую помогать художнику с заказами, которых становилось все больше.

Билибин даже написал иконостас из трех икон для православной церкви Св. Пантелеймона. Он рисовал много портретов и пейзажей, фотографировал, во время египетских гастролей балетной труппы Анны Павловой сделал для нее эскизы костюмов и декораций.

Вообще, в Египте ему нравилось, и после того как весной 1922 года сестры Чириковы уехали в Европу к родителям, он писал Людмилице: «Здесь удобно работать, и главное — идеально тихо и спокойно. В ближайшее время в Европу не хотел бы ехать. Сегодня опять ездил на этюд к пирамидам. Это так прекрасно, так просто и проникновенно и так величественно, что, как бы ни был затаскан сфинкс с пирамидами, ничто не может затемнить впечатления. И, главное, было тихо-тихо, ни арабья, ни туристов не было совершенно. Редкий случай. И лежал, как всегда, растянувшись в песках, этот удивительный зверь, такой молчаливый и такой привлекающий».

Рязанская пуговка

О жизни поэтов и художников в послереволюционном Петербурге Осип Мандельштам писал так: «Мы жили в убогой роскоши Дома искусств, в Елисеевском доме…поэты, художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные».

Одной из «одичалых и сонных» обитательниц Дома искусств была бывшая ученица Ивана Билибина художница Александра (Шурочка) Щекатихина-Потоцкая, овдовевшая в 1920 году. В октябре 1922 года Шурочка написала бывшему преподавателю в Каир проникновенное и искреннее письмо, в котором рассказала о том, что овдовела (ее муж был другом Билибина), и об условиях, в которых ей приходится жить со своим семилетним сыном. Страдавший от одиночества художник, растрогавшись, ответил ей короткой телеграммой: «Soyez ma femme» («Будьте моей женой»). Через три дня, тоже телеграммой, она ответила ему согласием.

Читайте также:

«Ха-ха-ха, какой страшный!». История Леонида Владимирского, автора иллюстраций любимых книг нашего детства

В одном из писем Людмиле Чириковой Билибин написал: «Шурочка будет мне хорошей женой. Она устала, так же как я, и не ищет бури. Я ее выпишу в Египет. Я хочу мирного очага. Одиночество — моя погибель. Боже, как я устал».

Шурочка Щекатихина, которую среди художников называли «рязанская пуговка», приехала в Санкт-Петербург в 16 лет. Она училась у Билибина, Николая Рериха и парижских художников-набидов. С 1915 года принимала участие в выставках, которые организовывал журнал «Мир искусства». После революции Шурочка стала художником-керамистом на Государственном фарфоровом заводе, рисовала «агитационный фарфор», который хорошо продавался на Западе.

Выехать из Союза уже тогда было непросто, но Шурочка нашла способ оформить командировку в Германию от своего фарфорового завода

К февралю 1923 года вместе с сыном Мстиславом она добралась до Египта. В Каире она сразу включилась в работу, продолжая работать художником-керамистом, заказала в Париже новейшую печь для обжига, получала заказы из СССР на роспись сервизов и блюд, регулярно участвовала в выставках.

Несмотря на внешнюю хрупкость, «рязанская пуговка» была женщиной сильной, ревнивой и властной. Благодаря ее появлению Билибин практически перестал пить, получал новые заказы, много рисовал, изучал коптское искусство, которое считал «родной бабушкой русского стиля». В 1924-м семья перебралась в Александрию, а еще через год, в августе 1925-го, по настоянию Шурочки приехали в Париж. Сам Билибин не слишком хотел в Европу.

В Египте Билибин и Щекатихина успели накопить денег и сняли на бульваре Пастера огромное ателье со стеклянными стенами. Главной работой Ивана Билибина стала работа на русских оперных сезонах в Театре Елисейских Полей, с которыми также сотрудничали Федор Шаляпин и Константин Коровин. В 1927 году Шурочка получила заказ на роспись сервиза от семейства Ротшильд, который был хорошо оплачен: денег хватило на покупку земли в местечке Ла Фавьер на юге Франции, где были загородные дома у генерала Врангеля и политика Павла Милюкова. В Ла Фавьер часто приезжали писатель Александр Куприн и поэт Саша Черный.

В бистро с Коровиным

Но в 1928 году европейская мода на русских художников прошла, начались проблемы с деньгами. В Европе Билибину очень не хватало книг по русскому народному искусству; если получалось найти их в Париже, он покупал их втайне от Шурочки во избежание разговоров о «ненужных тратах». Разочарованный в парижской жизни, Билибин начал пить, чаще всего в компании Константина Коровина.

«Сядут за столик в бистро и пьют молча, вдвоем, — вспоминал ученик Билибина Иван Мозалевский. — Коровин, уставившись в него мутными глазами, вдруг задает вопрос: „Ваня, русский я человек?“ — Н-ну, русс-ский, ла-ладно».

Билибин начал задумываться о возвращении на родину. В 1935-м он написал для советского посольства в Париже панно «Микула Селянинович» и получил гражданство СССР. Через год 60-летний художник вместе с Шурочкой и Мстиславом вернулся в Петербург, который уже стал Ленинградом. Его пригласили на торжественный обед к Сталину.

В какой-то момент Билибин встал из-за стола и пожелал лично чокнуться с вождем, но охрана быстро вернула его на место

В Ленинграде Билибин стал профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской академии художеств и шокировал студентов тем, что на спор с завязанными глазами четко рисовал сложнейшие орнаменты. Он снова оформлял оперу «Царь Салтан», уже в Театре им. Кирова, Шурочка делала костюмы.

В 1939-м Иван Билибин получил степень доктора искусствоведческих наук, с началом войны переселился в общежитие Академии художеств, расположенное в подвале здания, наотрез отказавшись уезжать в эвакуацию. Там он и умер от истощения в ночь на 7 февраля 1942 года.

Шурочка выжила, после войны продолжила расписывать керамику — в 1955 году в СССР прошла ее первая персональная выставка.