Летний лагерь по-советски: что мы помним
Куда сейчас едут дети отдыхать летом? Кто к бабушке в деревню, кто с родителями в Турцию, кто в подмосковные лагеря, кто на языковые стажировки в Европу. А как это было в советское время? Наш блогер Юлия Хитл вспоминает, как проводила советские летние каникулы в лагере «Аврора».
Наше общество уже давно разделилось на тех, кто с теплотой вспоминает советские годы чудесные, и тех, кто в страшном сне видел весь этот СССР со всей его макулатурой и металлоломом. Лично мне действительно есть что вспомнить добрым словом. Например, советские лагеря. В Австрии, где я живу уже почти шестьлет, нет практики отправлять детей на летний отдых на три-четыре недели в лагерь. Их тут, если честно, вообще нет. Есть так называемый Pfadfinder — движение, призванное объединить детей и молодёжь. Как правило, Pfadfinder собираются раз в неделю и иногда, чаще летом, выезжают ненадолго, на неделю-две, на природу.
Я помню, как впервые отправилась в лагерь в возрасте девяти лет. Путёвки были большой роскошью для обычного советского человека, а отказ от них — почти преступлением. Когда мама вынесла решение «Едешь!», сопротивляться было бесполезно. Путёвка в «Артек» предоставлялась, как мне тогда думалось, за особые заслуги перед Отечеством, поэтому на неё претендовать было бессмысленно, но «Аврора», которая также находилась на Чёрном море, была вполне достойной заменой.
Мы жили в Бурятии, дорога в лагерь была не из лёгких. Но родители были так счастливы, что я еду в лагерь, что показывать недовольство было бы большим оскорблением
Прекрасным летним днём, высадив меня на территории пионерского лагеря и передав вместе с чемоданом в руки пионервожатых, родители, пустив скупую слезу, скрылись за горизонтом. А меня ждал целый месяц одинокого пребывания среди незнакомых мальчиков и девочек.
Первое, что мне сразу же не понравилось, — это то, что нас в комнате оказалось трое, а поскольку самой младшей была я, то я и оказалась той самой третьей лишней, белой вороной, козлом отпущения, называйте как хотите. Мои соседки по комнате, красивее и старше меня, сразу взяли же финансовую ситуацию под свой контроль, предложив хранить мои деньги у них. Моё естество этому воспротивилось. Я тут же была объявлена «врагом народа» и изгнана из стаи. Когда в десять вечера звучал пионерский горн, противоборствующая сторона демонстративно отворачивалась к стене, не пожелав мне даже спокойной ночи.
Наше лагерное утро в прямом смысле этого слова всегда начиналось однообразно: в семь утра тот, кому, видимо, больше всего не спалось, дудел в горн, мешая спать остальным. Собрав всю свою детскую волю в кулак, мы соскакивали с кроватей и наперегонки бежали в туалет, совмещённый с ванной комнатой, одновременно пытаясь протиснуться в узкий дверной проём советской пятиэтажки. Почему это надо было делать всем вместе, до сих пор для меня загадка. Возможно, страх отбиться от пионерского стада, которое уже к тому времени собиралось под окнами нашего корпуса, перебивал всё на свете.
Самым моим большим счастливым потрясением в ту смену оказалась встреча со второгодником Игорем из нашей школы, который, как и я, пролетев семь тысяч километров, волею мамы был заброшен на обитаемый пионерами «остров». Тот факт, что Игорь был одноклассником моей сестры, как мне казалось, сближал нас ещё больше.
«Игорь», — с надеждой крикнула я ему в спину, когда на следующий после прибытия день нам объявили построение. Несмотря на то, что Игорь был второгодником, чувства собственного достоинства у него было как у петуха соседки моей бабушки.
Повернувшись и смерив меня отсутствующим взглядом, он окончательно убил во мне надежду встретить в лагере родственную душу
Отчаяние было настолько сильным, что вскоре я попала в изолятор «следственного содержания» советских детей. Он находился на первом этаже одного из многочисленных корпусов и славился тем, что там, почти как у Замятина в романе «Мы», возвращали в строй сломавшихся в пучине отчаяния Саш, Маш и Петь. Возвращали микстурами, сиропами, уколами в зависимости от степени этого самого отчаяния.
Грустные письма, которые я писала из этого больничного заключения, до сих хранятся в ящиках наряду с пионерским галстуком и другими атрибутами «счастливой» советской жизни.
«Мама! — неровным почерком выводила я на листочке в клеточку, — Я нахожусь в изоляторе, и мне совсем нечем писать!». «Мама, — настойчиво повторяла я, — у меня закончилась паста. Мне нужна паста. Но не та паста, которой чистят зубы, а та паста, которую вставляют в ручку». «Мама, — писала я, всё ещё сомневаясь в маминой адекватности, — мне нужна паста для ручки, которой пишут письма!». До сих пор помню этот страх: если мама мне не вышлет пасту, как же я ей буду писать? Как она узнает, где я? Как найдёт своего заболевшего ребёнка среди других таких же сопливых и температурящих кашлюнов?
Пока я предавалась страданиям на больничной койке, за окном кипела совсем другая жизнь. «Всё выше, и выше, и выше, стремим мы в полёт наших птиц…» — раздавалось откуда-то со стороны столовой.
«Сколько уже можно?! — закатывала глаза больничная медсестра тётя Нюра, — Каждый день одно и то же!».
»…И в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ…». Тут уже я не выдерживала и начинала рыдать над маминым письмом
Но, к счастью, всё когда-то заканчивается, закончилась и моя простуда. А здоровый пионер — это уже совсем другое дело! Неделя больничного содержания, как ни странно, укрепила мой нестойкий дух, пробудила тёплые чувства к моим соседкам, которые к тому времени тоже пересмотрели своё поведение.
Отдых на море, пусть даже вдали от родителей, уже не казался таким ужасным и скучным. Купание в волнах, поедание мороженого, спелой черешни и походы в кино для меня, тогда девятилетней, стало первым глотком свободы, которой так не хватает сейчас нашим детям. И даже глисты, которые достались мне от лагеря, видимо, на добрую память, не изгладили со временем воспоминания о настоящем, пионерском, как сейчас говорят, совковом детстве.
Вы находитесь в разделе «Блоги». Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Фото: RIA Novosti archive, image #456381 / Rudolf Kucherov / CC-BY-SA 3.0
