«От нас ничего не зависит»: почему студенты совершенно не интересуются политикой

Преподаватель обществознания Александр Чернышёв много беседует со своими студентами. На этот раз он рассказывает, что они думают о социальных проблемах (ничего). И как школьные учителя и преподаватели вуза могут это изменить.

Даю студентам задание ответить письменно на вопрос: «Кто я». Затем объясняю значение термина «социальная идентификация». Вижу: для студентов это в диковинку. Для меня же важны их ответы. Они стандартны из года в год. На первом месте абстрактные «человек», «личность», «индивидуум». Дальше — «студент», заочники могут указать свою профессию, ну ещё отметят семейное положение. Одним словом, вполне обывательский набор: дом, семья, работа. Никаких тебе ни национальных, ни религиозных предпочтений! Впрочем, и политическая самоидентификация отсутствует.

За пятнадцать лет моего преподавания политологии лишь один студент однажды обозначил свою партийную принадлежность прямо на занятии. И тот оказался скинхед! Но это было ещё до объявления борьбы с экстремизмом.

Вывод простой: студенты больше заняты собой, им важны межличностные отношения в студенческой группе, в семье или в своей тусовке. О социальном статусе, положении в обществе больших социальных групп они вслух не размышляют. Что и подтвердил официальный документ, анализировавший как-то итоги ЕГЭ школьников по обществознанию. Цитирую: «значительная часть выпускников слабо знакома с социальными и политическими реалиями современного общества, в том числе не понимает основных целей развития нашей страны». «Ну и что?», — так и вижу реакцию моего студента.

Изучаем тему «Социальные нормы и отклонения». Спрашиваю студентов: «убийство другого человека — это норма или отклонение, хорошо или плохо?» Все, как один: «Плохо». И вот тут вступаю я:

— А убийство педофила?

— А эвтаназия?

— А убийство в состоянии необходимой обороны?

И добиваю:

 — А убийство врага на войне — это хорошо или плохо?

Вижу растерянность на лицах студентов. Увеличиваю напор: «А любовь — это хорошо или плохо?» Студенты начинают чувствовать подвох. Кто-то уже высказывает сомнения. Говорят: «взаимная любовь хорошо».

Включаюсь я.

— Есть материнская любовь, есть братская любовь, есть любовь к животным, есть любовь к Родине.

Студенты согласно кивают головой, ведь всё это доказывает, что любовь норма. Но дальше я начинаю их разочаровать:

 — А любовь несовершеннолетнего мальчика к несовершеннолетней девочке, от которого она беременеет?

 — А инцест?

И совсем студенты теряются, когда просишь их высказать своё отношение к любви на продажу. Студенты не знают, как отвечать! И если спросить их про любые другие формы девиации — будет то же самое. Вы внесёте в их сознание противоречие, сумятицу, но не более того. Ибо они не приучены рассуждать на такие темы. Во всяком случае, публично. «Ну и что?», — удивлённо вскидывает брови мой студент.

Проходим тему «Социальное неравенство». Рисую шкалу доходов. Пытаемся определить черту бедности. Подключаю студентов. Спрашиваю: каков должен быть их доход, чтобы они не считали себя бедными. Большинство оказываются середнячками, называют суммы на уровне средней зарплаты по региону. У заочников (они почти все платники) эта черта уносится вдаль: и под 30 тысяч, и под 50. Напоминаю, речь идёт о черте бедности. А наше правительство и официальная наука исходят из семи-восьми тысяч рублей. Хороши, нечего сказать. Справедливости ради надо заметить, что есть среди студентов и те, кто считает, как наше правительство. Я иронизирую: эти согласные студенты, похоже, и есть его главная опора. Оппозиция правительству среди тех, кому и 30 000 мало! А впрочем, ну и что из этого?

Пробуем со студентами выстроить шкалу доходов их семьи. Это же своё, родное, тебя непосредственно касающееся, думаю я. Не тут-то было!

Дело продвигается с трудом. Студенты не знают доходы своих родителей. Более того, некоторые искренне убеждены, что их и не следует знать.

— Мне родители дают на каждый день по 150 рублей, мне хватает.

Вот такие «бедные студенты».

Самое интересное начинается, когда студентам рассказываю о доходах наших олигархов, а затем предлагаю студентам сопоставить их с минимальным размером оплаты труда. И каждому — настойчиво: «Выскажите всё, что думаете по этому поводу».

— Молодцы! Сумели!

— Нормально!

— Так и надо!

— Слишком большая разница!

— Большое социальное неравенство!

— Несправедливо!

— Раскулачить надо!

Словом, вся амплитуда общественных настроений царит в аудитории. И я прихожу к выводу: этой системе ничего не угрожает, пока торжествует полный плюрализм мнений. Ведь мобилизовать людей на что-то может только общая идея.

Во всяком случае, мои студенты совершено не демонстрируют готовности объединяться в борьбе за социальное равенство

Как-то студенты высказали мне замечание: ну и что из того, что мы назовём все социальные проблемы нашего общества. От нашего бла-бла, мол, ничего не изменится: детей беспризорных меньше не станет, коррупции не убавится, бедность не исчезнет. И вообще, от вашей науки, мол, веет безысходностью. Я им: «А я не Петросян, чтобы вас развлекать. А безысходностью веет от ваших слов, что якобы ничего не изменится. Задача же науки побуждать общество к размышлению и к действию».

Сами того не подозревая, студенты подсказали мне новую форму работы на семинаре. Мы рисуем таблицу из двух вопросов: «Что делать?» и «Кто будет делать?». Далее цитирую слова Путина о том, как сильно его беспокоит то, что в такой богатой стране, как Россия, так много бедных людей. Я предлагаю студентам найти решение проблемы бедности в нашей стране.

Ну а далее начинается мозговой штурм. Большинство сразу начинает апеллировать к государству (кстати, предлагают ему ввести весь джентльменский набор советских социальных гарантий). Но есть и те, кто считает бедность личной проблемой бедного. Но самое важное — напрочь отсутствует в головах студентов такой субъект решения проблем, который называют «гражданским обществом». Здесь без подсказки преподавателя не обойтись. Для студентов необычны и невероятно трудны вопросы: как богатые могут помочь бедным (благотворительностью, например) или бедные — бедным (например, через профсоюзы).

Хотя студенты от государства и ждут чего-то, сформулировать отчетливо и обосновать свои требования они не в состоянии. Да и не стремятся

Потому и говорят, что оптимальный способ решать эту проблему — по принципу «каждый сам за себя». Ни на какой митинг они не пойдут, забастовку не организуют, профсоюз не создадут…

Всегда удивляет меня одна особенность сознания моих студентов: способность категорично судить об отдельных поступках человека, но не видеть за ними социального явления. Студентов возмущают факты коррупции и взяточничества, но они готовы согласиться с тем, что с самим явлением бессмысленно бороться.

Их впечатляют состояния российских олигархов, но бессмысленно ожидать от них осознанной позиции по поводу вопиющего социального неравенства в обществе. Они могут выказывать нетерпимость к фактам индивидуальной жестокости и произвола, но совершенно толерантны к насилию социальному: к криминальным разборкам, разгонам демонстраций, преследованиям мигрантов. Для них это «политика», от которой они бегут, как чёрт от ладана. Пока социологи пишут о растущей ксенофобии, нарастающих социальных противоречиях в российском обществе, мои студенты невероятно терпимы, если, конечно, их лично не обижать. «Ну и что?» — вот их вопрос — ответ на всё, что их лично не касается.

Смотрю, как разные партии бьются за молодежь. А у неё на всё про всё: «Ну и что?». Это не пофигизм. Просто бытие студентов таково, что им интересно только то, что касается их лично. Если что сегодня и затащит студентов, допустим, на митинг, — так это простое и банальное ожидание пусть маленькой, но личной выгоды или халявы. Студенты не просто далеки от всякой политики. Они бегут от всякой политики. В цитируемом мною документе об итогах ЕГЭ говорится: «С усложнением заданий уменьшается число тех, кто способен увидеть связь изучаемого политического явления или процесса с реалиями жизни».

Молодым прежде нужно называть социальные проблемы, чтобы они могли их осознать, Так можно приобщать студентов к элементарным формам общественного движения. И самое главное — разбить страшный, всеобщий, подавляющий стереотип, распространённый среди студентов, что от них якобы ничего не зависит в стране, которую официальные власти без устали называют единой, свободной, демократической. Вот, где бы развернуться преподавателям.

Впрочем, трудно этого ожидать при нынешней системе преподавания обществоведческих дисциплин, если даже авторы цитируемого мной официального документа из ФИПИ вынуждены были завершить его заклинанием: «…на уроках обществознания должна присутствовать реальная жизнь, осмысление и понимание которой и является, в конечном счёте, важнейшей целью курса». А кому это надо?

Сегодня студенты тестировались. Поразили меня вопросом: что такое концентрационные лагеря? Вот такое у них, понимаешь, бытие и сознание.