Возможно, вы замечали, что сегодня много кто недоволен русским языком. А точнее заимствованиями, которые его «засоряют», «принижают» и «коверкают». Розенбаум ругает «каршеринг» и предлагает говорить «прокат автомобилей»; Жириновский пытается запретить «дилеров» ради «посредников». Люди пишут петиции, чтобы избавиться от «брифингов» и заменить их «летучками». Михаил Сонькин объясняет, почему не стоит бояться заимствований, а русский язык не так чист, как вам кажется.
Борцы за чистоту языка — от Шишкова до Медведева
На самом деле, это не странно и не ново: так к заимствованиям относились всегда. Мало того, свое недовольство нередко выражали и весьма образованные люди. Один из крупнейших русских поэтов XVIII века Александр Сумароков не понимал, как можно портить язык словами «фрукты» и «суп» — ведь есть такие прекрасные слова, как «плоды» и «похлёбка»! Министр народного просвещения и филолог Александр Шишков в 1820 году писал, что люди «безобразят» свой язык такими словами, как «сцена», «катастрофа» и «эпоха».
Довольно часто случается так, что люди, которые возмущаются состоянием языка, игнорируют какие-то иностранные слова или даже требуют новое иностранное слово заменить старым. Дмитрий Медведев хочет «проактивный» формат заменить на «предварительный», но латинское слово «формат» его ничуть не смущает. Тот же «прокат автомобилей», который предлагает Розенбаум, содержит в себе заимствованный из французского «автомобиль».
Лингвисты также любят в качестве примера вспоминать стихи Сергея Михалкова:
Нет! — сказали мы фашистам, —
Не потерпит наш народ,
Чтобы русский хлеб душистый
Назывался словом «брот».
Слово Brot, безусловно, немецкое, но слово «хлеб» не совсем русское, хотя оно и давно живет в языке. Изначально оно было заимствовано из германских языков (среди современных германских языков в том числе выделяют и немецкий). О чём это явление нам говорит? Оно говорит, что на самом деле никто не хочет избавляться от иностранных слов.
Мы постоянно используем в своей речи заимствования. Но эти заимствования разные: какие-то уже давно прижились в нашем языке, а какие-то до сих пор находятся на грани между русскими и иностранными. И те, которые пока еще кажутся не до конца родными, нужно, пока не поздно, уничтожить, чтобы вернуть «русские» «автомобили» и «хлеб».
Сегодня в русский язык много заимствований приходит из английского, и поначалу кажется, что любое английское слово в русском звучит криво, вроде «краш», «экспириенс». Но многие позабыли, что есть более старые слова, тоже взятые из английского: «рельсы», «сквер», «спорт». И как бы далеко мы ни уходили, мы практически не сможем вернуться к «чистому» русскому языку без иностранных влияний.
Исландский — самый упрямый язык
Стоит признать, что есть случаи, когда борьба за чистоту языка работала. Самый яркий пример — исландский. Вместо того чтобы заимствовать слова, исландцы чаще всего сочиняют свои собственные из тех, которые уже есть. «Число» (tala) и «ведьма» (völva) вместе превращаются в «компьютер» (tölva), а «химия» для исландца (efnafræði) — это связь между «веществом» (efni) и «наукой» (fræði).
Но очень важно увидеть отличие между контекстами, в которых живут русский и исландский. Одно из главных заключается в том, что на исландском говорят на острове. Пока русские не могли не взаимодействовать с другими народами, исландцы были в большой степени изолированы от всего мира. Их язык со временем менялся значительно меньше, чем русский, поскольку не было никого, кто бы мог внешне сильно на него повлиять.
И естественно, что, если после стольких веков консервации языка ни с того ни с сего объявятся новые слова, найдутся люди, которые не захотят их принимать. Однако даже в исландском встречаются заимствования: prófessor, prótóna, kommúnisti.
Зачем мы заимствуем слова
Очень часто бурный поток новых иностранных слов в языке связан с каким-то внешним явлением. При Петре I причиной такого прилива были его реформы; в XX веке многие иностранные слова приходили в язык с появлением новых медиа («радио» и «телевидение»). Прямо сейчас мы живем в новую эпоху глобализации: при помощи интернета информация передается все быстрее и быстрее, новых понятий становится все больше и больше, а с ними приходят и новые слова.
А откуда мы возьмем слово для вещи, которой ранее не существовало? Конечно, из того языка, где слово для неё уже есть
Когда мы заимствуем новое слово, мы забираем не только его, но и новую идею. Эту идею можно попробовать выразить другими словами, но в этом случае мы либо прибегнем к неловким словосочетаниям, либо потеряем часть смысла.
Мы никогда не знаем, какие заимствования закрепятся в языке, а какие уйдут. Но можно попробовать выделить несколько факторов, которые влияют на популярность слова. Легко объяснить, почему греческие «синагога», «проблема», «анализ» и латинские «республика», «принцип», «прогресс» никуда не ушли: эти слова есть не только в русском.
Часто, когда слово заимствует один язык, его заимствуют и другие. Чем более распространено это слово по всему миру, тем больше вероятность, что оно останется, потому что в этом случае мы облегчаем общение не только друг с другом, но и с носителями других языков.
Что делать с этими словами? А ничего. Если вам комфортно использовать эти слова — используйте, если нет — не используйте. Невозможно остановить язык, примерно так же, как невозможно собственноручно поменять погоду. Язык меняется сам по себе, и его двигателями становятся не группы недовольных пуристов, а все носители языка.
Сколько в свое время Шишков и Сумароков ни бились, слова «суп», «фрукт», «сцена», «эпоха» уже давно не кажутся иностранными. Что же касается сегодняшних заимствований — только время покажет, превратятся ли они в русские и станут ли в будущем требовать говорить вместо чужого и противного «трейдер» родное и приятное «дилер».
