Англичанка Дженни Валентиш попробовала алкоголь еще в школе. Он помогал ей справиться с невниманием родителей, быть смелее с парнями. Дальше к алкоголю добавились секс и вещества. Историю своей борьбы с аддикциями Валентиш описала в книге «Зависимая. Реальная история выздоровления», с разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» публикуем отрывок из нее.
Возрастное ограничение 18+. В тексте используются названия психоактивных веществ. Пожалуйста, откажитесь от чтения, если подобный материал для вас неприемлем.
Итак, я связала свою идентичность с алкоголем и наркотиками — и с мужчинами. Сам тот факт, что мне нравились выпивка и наркота, причислял меня к пацанкам, оторвам — лишнему ребру пацана 1990-х. Этот мир явно принадлежит мужчинам, мы лишь выпиваем в нем.
За медиа водится привычка определять жанры женского пьянства, словно женщины, пьющие и употребляющие наркотики, представляют собой какую-то карикатурную аномалию. Ярлыки всего лишь меняются в соответствии с культурой эпохи, от дам полусвета 1940-х (платиновых блондинок, убегающих с джазовыми ударниками) до тусовщиц 2000-х (блондинок, которые перебирают с ко****ми на фестивалях).
Ярлык «оторва» лепили на молодых горластых женщин, в первую очередь британских теле- и радиоведущих, таких как Сара Кокс и Зои Болл, которые пили, как бились, и шли вперед не отступая. В сущности, это был просто медийный апдейт образа «дикой девочки» 1980-х — телки из золотой молодежи типа Аманды де Кадене, Тотти Голдсмит и Мэнди Смит, которая глушит шампанское, отплясывая на столе в нижнем белье, пока внизу пыхтят папарацци.
Оторва пробарахталась до 2010 г., отчасти благодаря британской и австралийской версиям реалити-шоу «Укрощение строптивых».
В наши дни изучение этого вида ограничивается темой «что-с-ними-стало» — историями перевоспитания или позора. Сара Кокс в 2015 г. заслужила покровительственную похвалу в британском The Telegraph за то, что «остепенилась». Заголовок гласил: «Люблю проводить вечера в пижаме». Зои Болл, напротив, изображалась в Daily Mail как трагически-жалкая падшая женщина, которую пристрастие к алкоголю довело до судебного бракоразводного процесса. Таблоид бросает в нее камни, а затем рассказывает нам, как стать такой, как она.
Но даже у «перевоспитавшихся» оторв могут оставаться проблемы со здоровьем. В исследовании Центра здравоохранения Глазго сравнивалась смертность от заболеваний печени, гепатита и других болезней, связанных с алкоголем, среди мужчин и женщин из Ливерпуля, Манчестера и Глазго, родившихся с 1910 по 1979 г.
Обнаружилось, что смертность резко подскочила среди женщин, родившихся в 1970-е, — поколения оторв
Это отчасти объясняется сменой отношения к женскому потреблению алкоголя: вспомним, что в Квинсленде 1960-х женщин даже не пускали в бары, тогда как в других городах им отводили дамский зал. Однако это также совпадает по времени с бумом ярких алкогольных коктейлей конца 1980-х, целевой аудиторией которых стали девочки-подростки, еще не привыкшие ко вкусу пива — вкусу для взрослых мужчин. Как ни парадоксально, коктейли зачастую содержали больше алкоголя, чем пиво, — около 6,5%, тогда как в лагере — 4%.
Так и представляю себе, как маркетологи, хихикая, обсуждают потенциальные слоганы: «легко проглотить», «вкус не такой ужасный, как ты думаешь». В любом случае они были не первыми, кто отождествлял дешевую шипучку с сексуальной доступностью. Еще в начале 1980-х Вольф Бласс назвал одно из своих игристых вин René Pogel. Звучит аристократично, пока не прочитаешь задом наперед — получается leg opener, «раздвигатель ног».
Для женщины, которая получает удовольствие от секса или компульсивно ищет его по каким-то другим причинам, алкоголь может стать удобным способом снять с себя ответственность. Удобным, так как условия игры все еще неравны в том, что касается отношения общества к сексуально активным мужчинам и женщинам. Но в то же время не столь удобным, так как алкоголь снижает не только застенчивость, но и либидо и притупляет чувствительность.
Алкогольные коктейли нашли себе пристанище на телевизионных реалити-шоу типа «Джорди Шор» — продюсеры снабжали ими участников, дабы обеспечить степень опьянения, достаточную, чтобы молодежь начала совокупляться в национальном эфире. Существует иллюзия силы в том, чтобы быть настолько же сексуально агрессивной, насколько это позволено мужчинам, но иногда, чтобы преодолеть сомнения, приходится мертвецки напиваться. Молодые женщины обладают сексуальной привлекательностью, но у них очень мало свободы действий, что может сподвигнуть их конструировать гиперсексуальную идентичность.
Болезненный конфликт между двумя противоположными идеями или ценностями в сознании называется когнитивным диссонансом. Как форма психологического стресса когнитивный диссонанс часто ведет к проблемам с ПАВ. Хотя впоследствии это может дойти до «купить наркотик или не покупать? Конечно, ловить кайф с помощью наркотиков — опасное занятие, но очень хочется попробовать…», но обычно все начинается в подростковом возрасте с более экзистенциальных материй.
Представьте себе подростка, который пытается сохранить верность обоим родителям после их развода
Или подростка, отрицающего свой цвет кожи. Или подростка, пытающегося осознать собственную сексуальность.
Опрос, проведенный в 2013 г. в рамках реализации австралийской Национальной стратегии по борьбе с наркотиками, показал, что геи и бисексуалы почти в шесть раз чаще, чем гетеросексуалы, употребляют эк****и и более чем в четыре раза чаще употребляют ме*******мин. Благотворительная организация по борьбе с депрессией Beyond Blue выпустила обзор фактов о депрессии и тревожности среди ЛГБТК*, показывающий, что негетеросексуальные женщины более чем втрое чаще гетеросексуалок страдают генерализованным тревожным расстройством.
Мне знаком этот конфликт идентичности по собственным подростковым годам. В моем случае когнитивный диссонанс возникал из-за убеждения, что мне было бы лучше оказаться парнем. Оно конфликтовало со знанием, что я могу разве что спать с ними.
В 17 лет я придумала собственную супертурболичность и выпустила ее на бумагу
На самом деле в моем самиздатовском журнале «Давалка: путеводитель фанатки по сексапильным группам» я выступала под множеством псевдонимов, словно пытаясь размазать ответственность.
Эти персонажи, как и я, носились по концертным залам и отелям Лондона. Я действительно брала интервью только у тех групп, которые казались мне привлекательными на фото — моя прерогатива, — но фанатство было главным образом оптикой. У меня были великие писательские амбиции. Фанзинов издавались миллионы, и мой нуждался в зацепке. Вооружившись клеем и резаком для бумаги, я штамповала выпуски «Давалки», посвященные различным темам, например «Обсессивная фанатка» или «Проблема отцов и детей». Правило: не допускать серьезной, подхалимской фигни.
По выходным я покупала клип-артбуки с горячими дамочками в одном нишевом магазинчике в Ковент-Гарден и доставляла новые выпуски в Tower Records и Rough Trade.
Стилистически меня кидало из мизогинии в мизандрию — я читала «Манифест отбросов»** Валери Соланас наряду с классическими сексистами: Буковски, Ротом, Эмисом, Мейлером, Хемингуэем, Керуаком. Я решила переагрить их всех, хотя мой стиль в прозе был напрямую заимствован из «Заводного апельсина».
Там были рассказы о стычках с riot grrrls*** и агентами, советы, как преследовать рок-звезду, и обзоры удобств в гостиничных номерах. Я подсчитывала, сколько звукозаписывающая компания тратила на меня в части еды и напитков, подбивала итоги в интервью и советовала другим начинающим авторам, какие магазины предлагают лучшую цену за эти ненужные промосидишники.
Группы, которым не повезло заполучить слишком старательного агента, при всякой возможности тащившего их на интервью, оказывались перед микрофоном моего здоровенного магнитофона. Опросы я обычно проводила в алкогольном ступоре — настолько я была застенчива, — и обычно они принимали либо форму психологического анкетирования, либо нарочито раздражающую форму. Очередной кошмар я перепечатывала дословно. Эти интервью стали фиксировать мою новую идентичность — дерзкое «Ну, что вы сможете с этим поделать?».
Старое желание влиться в мальчишескую компашку естественным путем реализовалось с «Давалкой»
Я не могла стать ими, но, трахаясь с ними, я впитывала их. Даже один выпуск назвала соответственно «Фанатка-каннибалка».
Однако «Давалка» создавала еще одну неудобную дихотомию. С одной стороны, я пылала неукротимым интересом к сексу и динамике власти вокруг него. С другой — мое совершенно мужское желание охотиться и коллекционировать определенных партнеров воспринималось широкой публикой, включая самих этих партнеров, как позорящее женщину. Почему мне нельзя было просто наслаждаться своими победами?
У меня уже прочно сложилась идентичность отчаянно пьющей, гулящей оторвы, когда про «Давалку» прослышала пресса, и я на несколько лет оказалась под этим ярмом. Я послала свое творчество одному корреспонденту журнала New Musical Express, чьими навеянными ам******ном аллитерациями восхищалась в надежде, что он возвысит меня и представит как свою протеже.
«Давалка» успешно распространялась в американском Tower Records и во всех моих любимых музыкальных магазинах Англии, но требовалось куда больше ума, чем имелось у меня, чтобы отвести от нее катастрофу, разразившуюся после того, как этот журналист выкинул нечто непредвиденное: он написал обо мне в Sunday Observer как о представительнице нового, полностью вымышленного течения фанаток из среднего класса.
«Почему мама плакала в кустах роз?» — поинтересовался мой брат, приехав домой из универа
Он озадаченно стоял на пороге моей комнаты, в то время как я изучала статью, расстелив газету на полу. Моя первоначальная радость сменилась тревогой, и дурное предчувствие только усилилось, когда я перечитала заголовок: «Больше секса! Мы фанатки и гордимся этим!»
Суть статьи — в элегантных цитатах, которые просто не могли исходить из моих уст, — сводилась к тому, что я возглавляю новую волну любительниц осаждать служебные входы. Скажут тоже! Я всегда путешествовала одна. Фотография была столь же роковой: я раскорячилась в сетчатых колготках, моя челка в стиле «танкистка» случайно вздыбилась бесовскими рожками.
Папа вошел ко мне в комнату, что случалось нечасто, и прокашлялся. «В этот раз ты действительно расстроила свою мать», — заявил он самым деловым тоном. На этом наш разговор закончился. Через два часа мама вернулась, открыла багажник машины, словно торговец сумочками Louis Vuitton на Хай-стрит в Слау, и выгребла оттуда 80 экземпляров Sunday Observer, скупленных в радиусе четырех миль.
В следующие несколько месяцев меня завалили просьбами дать интервью
Иногда я соглашалась — дабы разъяснить, что я всего лишь молодая журналистка, которая наслаждается преимуществами своей профессии, — но это лишь усугубляло положение. Если я отказывала, меня все равно использовали в шумных скандалах. Один журнал приглашал подискутировать о моей распущенности. Некая газета разместила на обложке своего приложения фотографию скромной молодой девицы в тунике под заголовком: «Встречайте фанатку: путана или путная?» Общим счетом это крупное недоразумение угодило в три таблоида, восемь солидных газет, 11 журналов, шесть радиопередач и 12 телевизионных ток-шоу, дебатов и документальных фильмов — и всякий раз авторы присылали мне просьбы об интервью, но лишь в немногих случаях я ответила согласием.
Теперь я начинала себя жалеть. Пусть я и не вела достойную жизнь, я пила многовато, чтобы заниматься всем тем, что они подразумевали, и у любой музыкальной агентши, которая не даром ест свой хлеб, было куда больше сексуального взаимодействия с рок-группами, чем у меня. Однако эти же самые агентши теперь радостно заносили меня в каждый список гостей под именем Дженни Давалка.
Все затевалось как грандиозная шутка, но теперь судьба подшутила надо мной. Моя идентичность окончательно определилась.
* Запрещенная на территории РФ организация
** «Манифест отбросов» (SCUM Manifesto) — радикальный феминистский манифест Валери Соланас, опубликованный в 1967 г. — Прим. ред.
*** Феминистическое течение в инди-панк-роке начала 1990-х. — Прим. пер.
Фото: everything bagel / Shutterstock / Fotodom
