«Наказание серостью, немым подчинением и звенящей скукой». Актёр Максим Суханов — о советской школе

В книге «Необыкновенное обыкновенное чудо. Школьные истории» много воспоминаний об учебе в школе — ими делятся Сергей Бурунов, Сергей Гармаш, Рената Литвинова, Константин Хабенский, Александр Петров и другие актеры, писатели, журналисты. Но мы выбрали отрывок авторства Максима Суханова. Максиму в школе не нравилось, и он объясняет почему.

Я завидую моему сыну. Он только что окончил второй класс, и за эти два года не было ни дня, когда бы ему не хотелось пойти в школу.

Завидую и радуюсь за него, ведь за все время моего школьного марафона потянуло меня в это унылое учреждение один-единственный раз — когда был прощальный бал и вольный дух выпускников опрокинул тяжелую атмосферу школы и прошелся по ней в ритуальном танце. Воспоминаний о ярких событиях, случившихся в школе, не осталось совсем. Наверняка они были, но из памяти стерлись, и осталось одно лишь недоумение: это кто же такой умный придумал бессмысленное десятилетнее наказание для всех детей?

Наказание серостью, немым подчинением и звенящей скукой на всех уроках (за редчайшим исключением). Этот «кто-то» ни с кем конкретно не ассоциировался, как бывает в талантливых сказках. Ни с Бармалеем, ни с Карабасом-Барабасом. Иногда казалось, что все это устроил и завещал детям дедушка Ленин, портреты которого лукаво улыбались нам со школьных простенков, но это только так казалось.

Мучились и изнывали все. Пробуждение рано утром, особенно в темную осенне-зимнюю пору, — изощренная пытка для детей и их родителей. Завтрак в коматозном состоянии и пробежка чуть свет, поездка в транспорте, когда ты сплюснут плотной толпой, и опять пробежка, уже до школы, и так каждый божий день. Учителя, которые ждали нас на уроках, мало отличались от нас и наших родителей настроением и состоянием. Угрюмые, с помятыми лицами, они с трудом имитировали интерес к педагогике и мысленно проклинали своих подневольных жертв, то есть нас.

Школа — ее длинные коридоры, зловонные туалеты, залы и классы — была выкрашена в разные оттенки серо-зеленого цвета — казалось, специально созданного в лабораториях, чтобы наводить тоску. На стенах всех этажей висели примитивные плакаты, изображающие отличников в учебе и объясняющие всем, что надо делать и как надо жить, чтобы стать примерным пионером и комсомольцем и в итоге настоящим советским человеком. Еще были огромные стенды со стенгазетами, где распинали отстающих и нарушающих дисциплину учеников. А еще — портреты кремлевских вождей, на которых все должны были равняться, почитать и превозносить их.

Особенно запомнилась школьная столовая. В длинную (обеденную) перемену в нее под завязку набивались школьники, и ближе к концу трапезы столовая напоминала поле боя.

Еда, которую нам выдавали, была несъедобной, она больше годилась для истребления вражеского класса

Вдруг над головами пролетал творожный сырок, и начиналась баталия. Снаряды из недоваренных яиц, каши и хлеба, обильно политых чаем или компотом. В этом беспредельном, анархическом шабаше был не только протест против невкусной пищи, но и выплеск нормальной подростковой энергии, которая зажималась скучнейшими уроками и тупой дисциплиной.

Самый интересный, похожий на здоровую жизнь урок — физкультура. Чаще всего он был сдвоенный, и мы радовались вдвойне. Мои одноклассники чувствовали себя счастливыми на этом уроке. Даже самым хилым и неуклюжим находилось нескучное занятие, в котором они могли почувствовать свободу, преодолеть несовершенство собственного тела и добиться спортивного результата. Молодой учитель-физрук ухитрялся всем уделить внимание и общался с нами весело, не надувая щек, как будто мы были его сверстники. Звали этого педагога — единственного физрука на всю школу — Александр Иванович.

Сдвоенный урок физкультуры сильно отличался от сдвоенного урока труда. Токарные станки и верстаки стояли в классе с низкими потолками на первом этаже школы. Вел уроки угрюмый, ненавидящий свой предмет и место работы Иван Трофимович. Было ощущение, что он сослан в этот убогий школьный мир с какого-то огромного стратегического завода и разжалован в учителя, чтобы учить криворуких детей выпиливать и выстругивать бесполезные поделки.

Наблюдая за нашими попытками что-то изготовить, он говорил: «Вам бы не тут всем быть, а тама!..» После этого он выходил из класса, запирал его на ключ и шел к военруку пить водку до конца урока. Меня и моего друга, Олега К., никогда не интересовали заготовки из дерева и металла. Мы открывали окно и выпрыгивали на волю во двор — благо это был первый этаж. И тем же путем обратно — как раз перед возвращением Ивана Трофимовича. Сдавали ему свои кривые изделия, выслушивали его мысли о нашем печальном будущем и шли мучиться дальше.

Эти вылазки сходили нам с рук, пока однажды мы не решили совсем не возвращаться

А зачем? Свобода лучше, чем несвобода. И главное, все всегда заканчивалось гладко: Иван Трофимович, приходя с красным лицом от военрука, не пересчитывал нас. Но однажды он вернулся раньше обычного и сразу спросил: «Кто из окон повыпрыгивал?» Одноклассники нас не выдали, и тогда Иван Трофимович устроил перекличку. Наше отсутствие быстро обнаружилось, и угрюмый трудовик пообещал, что на следующем уроке он зафиксирует нашу парочку у станка и всему научит.

Следующий урок труда начался с длинной лекции Ивана Трофимовича о том, что такое рабочий человек, а если человек — не рабочий, то это не человек. После лекции Иван Трофимович достал два мотка заранее приготовленной металлической проволоки и направился ко мне и Олегу К., чтобы твердо зафиксировать нас у верстака. Мы умоляли учителя не делать этого, но угрюмый Иван Трофимович решил так: если мы не согласимся, он всему классу будет ставить двойки до конца года. После этой угрозы мы сдались и были примотаны за ноги проволокой к нашим верстакам.

Учитель выдал нам по деревянной дощечке и стал показывать, как из этих заготовок выпилить фигурную доску для разделки мяса (в подарок мамам на 8 Марта).

Мы стояли и пилили, пилили. Впереди был длинный учебный день.