«Мне 22, а для мамы я всё еще ребенок». Дочь учительницы — о жизни в школе и дома

Недавно на «Меле» мы рассказывали истории подростков, которые учились у собственных родителей. Наш редактор Илья Шувалов решил копнуть глубже и узнать у учителей, каково это — преподавать в школе, где учатся их дети. О том, как школа становится вторым домом и трудно ли от него сепарироваться, — в монологах учительницы из Подмосковья и ее взрослой дочери. Имена героев изменены.

«Мне казалось, что педуха — это пиши пропало»

Арина, студентка из Москвы

Я учусь в педвузе на медиапедагога. По иронии судьбы, если честно. Моя мама — учительница физкультуры в школе, поэтому я сама никогда становиться учительницей не хотела, у меня совсем другие мечты были. Мама постоянно рассказывала, какие у учителей зарплаты, проверки квалификации, волокита из бумажек и журналов. Я видела, какие у нее задержки на работе. Из-за этого мне казалось, что педуха — это пиши пропало. Сейчас, после педпрактики, я думаю иначе.

Когда мы на паре по педагогике разбирали отношения учитель–ученик, преподавательница нам сказала: если вы будете учителями, никогда в жизни не отдавайте своего ребенка в школу, где сами работаете. Никогда в жизни. Это неправильно, непедагогично, из-за этого смешиваются роли и плохо становится всем. В целом я с ней согласна.

Мне кажется, это ненормально. Но моя история не такая уж и плохая. Свою маму я могу оправдать

Так вышло, что я училась вместе с мамой с самого детского сада. Тогда она параллельно работала в школе моего старшего брата. Потом, когда я выпустилась из садика, она перешла в мою школу — вести физкультуру и ОФП у начальных классов. Я проучилась с ней до самого выпуска, она и сейчас в этой школе работает.

Помню, что Первого сентября в первом классе, когда старшеклассники вели нас в кабинет, я им хвасталась: «А вот моя мама будет вас учить!» Но она у мелких преподавала, тут я облажалась немного. В общем, в начальной школе мне казалось, что это очень круто. Я прямо звезду словила, никакого дискомфорта не было. К тому же это часто меня выручало.

Допустим, когда я не хотела идти на какой-нибудь урок, я приходила к ней в кабинет полежать, сделать вид, что у меня болит живот, — это срабатывало. Мама часто звала меня судить «Веселые старты» и советовалась, какую дату выбрать, то есть в какой день я хочу прогулять уроки. Я с собой еще брала всех подружек, типа, привилегированных.

Уроки физкультуры она у меня не вела, зато пару лет вела ОФП — это как физкультура, но кружок. На этих занятиях я постоянно пыталась переключить на себя внимание. Называла ее по имени и отчеству, но это было максимально нарочито и саркастично. Иногда я специально ее не слушалась, в какой-то момент она мне даже поставила за занятие тройку. Все это знали, я всем рассказывала: «Смотрите, мама мне поставила тройбан!» Это было доказательством, что мама неподкупна, что мой статус дочки учительницы ни на что не влияет.

«У учительских детей четверок быть не должно»

Мама дружила со многими преподавателями. Ее кабинет был как бы неофициальной учительской: в одной комнате — ее стол, а в другой — огромный стол для учителей, где всегда были какие-то баранки и конфеты. Все учителя там тусовались. Я тоже туда часто приходила. Помню, что я очень хорошо общалась с классной руководительницей параллельного класса (свою классную я не любила). Она меня в этой учительской кормила брауншвейгской колбасой, нарезанной тонкими-тонкими ломтиками. Приносила ее и говорила, что это специально для Арины.

В целом отношения с учителями у меня были гораздо ближе, чем у остальных детей. Эти довольно сильно повлияло на учебу. На уроках я чувствовала себя раскрепощенно и уверенно — как бы на своей территории, как дома.

Суть в том, что я знала об учителях больше, чем другие дети. Из-за этого их авторитет для меня немного терялся

Некоторые преподаватели сами завышали мне оценки — например, ставили пять, когда я заслуживала не больше четверки. Думаю, это было связано тем, что я — дочка учительницы. Я в ответ протестовала и уговаривала, чтобы мне занижали оценки, чтобы всё было честно, чтобы меня не тянули: «Нет, ставьте три!» Мне вообще казалось, что быть хорошисткой гораздо круче, чем быть отличницей.

У некоторых преподавателей были конфликты с мамой, и это тоже влияло на мою учебу. Однажды у нас случилась целая Санта-Барбара. Мама поставила дочке школьной биологички четверку в четверти, и та высказала ей претензию — у учительских детей четверок быть не должно. Маму это очень встревожило. Когда я через пару лет сама стала учиться у этой биологички, я уже была настроена к ней плохо.

В то же время я как будто относилась к педагогам более человечно. Помню одну ситуацию: у моей учительницы химии, которую я очень любила, появился парик. Остальные дети в классе начали над ней подшучивать за спиной, типа, эта штука на голове вообще не выглядит как настоящие волосы. Я одна в классе знала, что у нее рак. Мне мама говорила. И я на переменах чуть ли не плакала от досады, что люди, такие жестокие, не зная всего, обижают учителя. Ее, к сожалению, уже нет.

«Ты не голодная там? Денег хватает?»

Воспоминания о школе и маме у меня скорее положительные. Мне нравилось, что мы всегда просыпались вместе, к одному времени, включали «Детское радио» и делали зарядку. Это было прикольно. До школы, когда я была маленькой, мы тоже вставали вместе, потом я уже ходила в школу с подругам, а не с мамой, конечно.

По праздникам маме дарили много подарков, и она делилась ими со мной и друзьями. Я придумала для этого игру — «ограбление школы». Поздно вечером мы перелезали через забор, пробирались в школу, брали на охране ключи и «взламывали» мамин кабинет, чтобы забрать ее конфеты и цветы. У меня до сих пор в телефоне сохранились фотки, где мы с одноклассниками сидим с этими пакетами в подъезде. Взрослые, конечно, всё знали, но в этом и был прикол.

Мама никогда сильно не лезла в мою школьную жизнь — не контролировала, с кем я дружу, наоборот, всех очень любила и звала в гости. Она и сейчас в нашем городе типа звезда: когда идем мимо детских площадок, все дети кричат ей «здравствуйте», все ее любят. Мою учебу она тоже сильно не контролировала, да и проблем с ней не было.

На родительские собрания ходила, как и все родители. Только ей до них идти было две минуты

Однако, повзрослев, я поняла, что постоянно чувствовала мамино присутствие, буквально всю свою жизнь. Она мне недавно на это ответила: «Ну да, я всегда была такой сердобольной мамашей, которая очень хотела быть со своими детьми».

Не знаю, плохо это или хорошо. Знаю, что по-другому, скорее всего, было бы хуже: папа наш и так постоянно пропадал на работе, а если бы и мама работала в другом месте, я бы ее просто не видела. Потому что после школы у меня была музыкалка и другие кружки. С другой стороны, то, как она себя вела, можно назвать гиперопекой. В школе мне казалось нормой то, что она проникает в мое пространство. Но в музыкалке, например, когда я общалась с подругами, а она подходила ко мне с бутербродами, я воспринимала это в штыки.

Мы очень много ссорились из-за того, что она даже после выпуска считала меня ребенком. В 17 лет я на нее так сильно обиделась, что сбежала из дома — выбрала жить не с ней, а с родителями своего парня. Это была не очень здоровая семья: мать-алкоголичка, отец людей бил. Но мне казалось, что даже эта семья лучше, чем моя.

Сейчас я живу одна и пытаюсь от мамы дистанцироваться. Навещаю, когда получается. Мама иногда звонит с теми же гиперопекающими вопросами: «Ты не голодная там? Как питаешься? Денег хватает?» Почему-то она не понимает, что, если мне не будет хватать денег, я ей сообщу или попрошу у другого. В общем, для нее я до сих пор ребенок. Когда она мне в школе задавала такие вопросы, это было логично, я была маленькой. Но сейчас, когда мне уже 22 года, это просто неуместно.

«Приходилось прятаться от собственной дочки»

Елена, мама Арины, учительница физкультуры

Мой старший сын в начальных классах учился в отдельной школе. Я там не преподавала, никто даже не знал, что я сама учительница. Мне хотелось посмотреть, как он сам, без меня справится. И действительно, всё было нормально, он был хорошистом и со всем справлялся сам.

Потом, когда родилась Аринка, а сын пошел в пятый класс, я перешла работать в его школу и параллельно устроилась в детский сад. Не только потому, что там я могла видеть своих детей, это облегчало нам жизнь: мне было удобно их отводить, а они всегда были под присмотром. К тому же надо было решать жилищный вопрос: чтобы нам дали ипотеку, нужна была справка о хорошей зарплате. Поэтому мне надо было выходить на работу. Я из-за этого не досидела в декрете 3 года, как планировала, пришлось отдать дочь в сад с двух лет.

Попасть в сад тогда было очень трудно, Арину просто не брали. И я, чтобы ее взяли, можно сказать, пожертвовала собой — научилась работать с детсадовцами и устроилась к ней. Это не мой возраст, мне ближе работать со школьниками. Ну ничего, научилась, всё было нормально.

К детскому саду Арина привыкала очень плохо — она была вся такая «мамина». Увидев меня, она всё время плакала, просилась ко мне. Приходилось от нее прятаться. Занятия я у нее не вела нарочно, потому что это было невозможно. Когда дочь из садика выпустилась, я перешла работать к ней в школу. Сын тогда был в 9-м классе и без проблем доучился сам.

«Мы жили каждый сам за себя»

В новой школе у меня не было возможности вести у дочери уроки. Физкультуру забрала ее классная руководительница — ей нужны были часы для педагогического стажа. Меня это очень расстраивало. Хотелось, чтобы дочь развивалась физически, а ее преподавательница вместо спорта занималась с ними математикой. Поэтому я попросилась вести у ее класса внеурочные занятия, ОФП. Ходить в спортивные секции мы не успевали — Арина и так совмещала учебу с музыкальной школой в другом городе, приходилось вот так выкручиваться. Правда, это не сильно помогло: уже в пятом классе она заявила моей коллеге, что «не приспособлена» к физкультуре.

На ОФП Арина тоже иногда капризничала. На «Веселых стартах», если ее команда выигрывала, ее всё устраивало, у нее всё получалось. Если происходило наоборот — начинались капризы. Казалось бы, я ее, как свою дочь, должна была ставить во все команды в первую очередь. Но я так не делала. Я адекватно оцениваю всех. Есть дети, которые делают всё нормально, а есть те, кто ошибается, — не важно, родные они или нет.

Когда Арина ошибалась и капризничала, я ей говорила: «Не хочешь исправляться — не мешай команде выигрывать» — и сажала на скамейку запасных. Ну, это было иногда, когда она была не в настроении. В остальном на ее учебу я никак не влияла.

Кто-то из коллег ходил по учителям с подарками, чтобы на его ребенка обратили внимание, но я таким не занималась

У нее у самой всё отлично получалось. Даже домашнее задание я с ней не делала — только проверяла и что-то повторяла по дороге до музыкалки.

Когда дочь была уже подростком, меня единственный раз вызвали на беседу по поводу ее поведения. Арина нагрубила учительнице, а та пыталась призвать ее к порядку фразами: «Ну ты же дочь учительницы, ты не должна так себя вести». Я попросила коллегу так не говорить, не цепляться за то, что она моя дочь, потому что Арину это сильно задевало.

С дочкой дома я тоже провела беседу, предупредила: если она повела себя некрасиво, понадеялась, что ей ничего не будет, потому что я ее мама, — я ее защищать не приду. Но она меня убедила, что позволила себе грубость не из-за этого, а просто потому, что захотела. Это был единственный случай, когда наше родство как-то повлияло на ее учебу.

А вообще обычно мы жили каждый сам за себя: я свою работу делаю, она — свою. Когда дочь перешла в пятый класс, ее перевели в старший корпус, а я осталась в своем, для начальной школы. Поэтому мы и видеться стали не так часто.

«Не думаю, что относиться к школе как к чему-то родному — это плохо»

Я сравниваю наш опыт с опытом других родителей и понимаю: они совсем редко видят своих детей. Сейчас в школу родителей не пускают вообще, а раньше вход был сильно ограничен — по большим праздникам можно было что-то где-то подглядеть в замочную скважину. У меня же была возможность участвовать во всех школьных мероприятиях — мне было приятно видеть, как моя дочь растет, как выступает с классом, тем более что у нее всё творческое очень хорошо получалось.

Если бы я работала в другой школе, я была бы загружена своими проблемами и не видела бы своего ребенка. После уроков мы сразу срывались в музыкалку, и в нашей школе я могла как-то переставить расписание, подстроиться под жизнь дочери. В другой школе мне вряд ли бы это позволили. Да и просто физически я бы нигде не успевала. Дочь росла бы сама по себе. В нашем случае так было легче. К тому же я старалась давать ей достаточную свободу и самостоятельность, лишний раз за ней никуда не бегала.

В нашей школе почти все преподаватели приводят учиться своих детей и внуков. Это нормальная практика

Все относятся друг к другу с пониманием. И никаких привилегий, равно как и предрассудков, стараются не допускать. Если ребенок плохо учится, то просто из-за того, что у него мама учительница, пятерки ему никто ставить не будет. Сейчас тесты на каждом шагу — это просто невозможно.

Не знаю, как для Арины, но для меня школа — действительно второй дом. Я тут и зимой и летом, разве что только не ночую. У нее тоже тут было много «домашних» моментов: и чаю можно попить, и подарочки взять, и на каникулах прийти, когда никому нельзя, а ей можно. Я не думаю, что это плохо — относиться к школе как к чему-то родному. Мне кажется, это, наоборот, нас сближало и сближает до сих пор.

Даже сейчас, когда она ко мне приезжает, нам есть что обсудить: я хорошо знаю всех ее учителей и помню всех одноклассниц, даже тех, которых она сама уже забыла. Это тоже, как мне кажется, здорово.

В целом, я думаю, у нас с Ариной всегда были хорошие, теплые отношения. Последние годы только она как-то отгородилась. Не знаю, что на нее нашло. А я продолжаю интересоваться ее жизнью, слежу за успехами и очень за нее радуюсь, но стараюсь сильно не вмешиваться. Хотя, конечно, хотелось бы общаться больше.

Обложка: BadBrother / Shutterstock / Fotodom; Мел