Существует ли Уругвай на самом деле? Как пиарщица стала сельской учительницей

Мария Ржевская выучилась на пиарщицу, работала по профессии в одном из городов-миллионников. А потом решила стать учителем английского в школе села Пановы Кусты. Через год ставку в школе расформировали, и девушку отправили в село Глазок. Поговорили с Марией о том, чем сельские дети отличаются от городских и почему она не готова оставаться в селе.

Я хотела делать что-то большее, чем работу

В моей жизни все складывалось довольно логично. Когда я училась в школе, я очень осознанно, как мне казалось, начала готовиться к поступлению на факультет «Реклама и связи с общественностью». Поступила в УрФУ (Уральский федеральный университет. — Прим. ред.), а потом работала по специальности — в пресс-службе крупной компании, эсэмэмщиком в коммуникационном и копирайтером в маркетинговом агентствах. В какой-то момент я просто поняла, что все амбиции в сфере пиара у меня как будто закрыты. Я подумала, что хочу найти себя в чем-то еще, и отправилась в свободное плавание.

Подруга позвала меня на семинар арт-терапевта и педагога Елены Макаровой — там много говорили про творчество и педагогику в целом. Атмосфера была невероятной — мы, участники, стали детьми. Занимались и дурачились, работали в разных форматах от рисования до клоунады. И тут мне стало понятно, что мне хочется работать с детьми. Я всегда умела найти с ними общий язык, да и психология мне нравилась. Побывав на семинаре, я поняла, что хотела бы работать в сфере образования. Небольшой опыт у меня уже был: когда я училась в универе, я иногда занималась со школьниками русским и английским.

Я стала искать вакансии и случайно наткнулась на программу «Учитель для России». Ее ценности соответствовали моим: я хотела делать что-то большее, чем работу. Попасть на программу в целом несложно, но заполнение анкеты, прохождение собеседования и онлайн-тура заняло не день и не два, а почти три месяца. Все участники программы проходят пятинедельную переподготовку, на которой их обучают методикам преподавания.

Я прошла трек «Мастерство педагога», где научилась проектировать уроки. Нам давали основы возрастной психологии. Все равно, какой у тебя бэкграунд в образовании — главное, чтобы у тебя было высшее — и опыт работы с школьниками или дошкольниками. Еще важно хотеть вдохновлять детей и помогать им, быть рядом с ними безопасным ответственным взрослым, а еще живым понимающим человеком. Нужно любить учеников и стремиться изменить их жизнь к лучшему.

Я выбрала село Пановы Кусты

Я стала преподавателем русского, английского языков и литературы и получила возможность выбирать регион и школу. На самом деле, я вообще не планировала уезжать в село. Я всю жизнь провела в городе, училась в большой школе и хотела попасть в похожую среду. Но заявку я подавала в последний момент, так что вакансии остались только в селах в Тамбовской и Новосибирской областях. Я списывалась с ребятами, которые уже работают в этих регионах, и в итоге выбрала село Пановы Кусты под Тамбовом.

У меня не было каких-то особых ожиданий, так что в выборе я не разочаровалась. Деревенский быт меня не пугал, потому что я понимала, что большую часть времени буду проводить в школе и заниматься уроками. Думала, что не слишком-то важно, где именно я буду сидеть и готовить уроки — дома в своей квартире или в сельском доме на кухне возле печки.

Переехав, я поняла, что немного себя переоценила. Мне не хватало привычной рутины, встреч с друзьями. Хотелось просто сменить картинку. За окном было село-село-село. Я очень хотела выехать в ближайший город, Тамбов или Воронеж, хотя бы Борисоглебск. Я скучала по городской жизни: событиям и пространствам, скучала по танцевальным репетициям и тренировкам, по выставкам и кино. А потом я как-то смирилась. К тому же в селе столько работы, что не соскучишься.

«Мария Александровна, вы сейчас не грустите?»

Первую четверть в школе я чувствовала себя очень растерянно. Я еще не привыкла к месту, дети не привыкли ко мне. Я вела много предметов: не хватало учителей. Среди занятий была музыка, на которую ко мне вместе ходили четверо детей из 5-го и 6-го классов. В один из дней я вела урок и хотела провести с ребятами классные игры, чтобы они ушли на каникулы с хорошим настроением.

Пришла на урок заряженная, а мальчишки, как всегда, начали проверять границы, обесценивать задания, говорить, что урок неинтересный: «Лучше бы мы посидели в коридоре». Как я ни старалась спрятать эмоции, на лице у меня будто сразу отразилась грусть и разочарование в себе. Я провела урок до конца, но готова была в любой момент разреветься: мне хотелось устроить праздник, а меня саботируют.

После занятия ко мне подошла одна ученица. И спросила, как я себя чувствую: заметила, что я погрустнела. Предложила как-то меня поддержать. Ее внимание оказалось очень ценным, мне сразу стало лучше, и на каникулы я ушла с чувством, что, даже если все мальчишки обесценили урок и мои старания, есть одна девочка, которая заметила, что мне грустно.

Вернувшись в школу, я вообще забыла об этом провальном уроке музыки, и тут ко мне снова подошла та девочка: «Мария Александровна, вы сейчас не грустите?» Прошла целая неделя, а она помнила, что у меня было плохое настроение. И первое, что спросила, — как я сейчас. Это был какой-то новый, запредельный для меня уровень эмпатии.

Дети в селе видят в учителе больше чем учителя. Мы очень им интересны, всегда под прицелом их внимания: они замечают, когда я надеваю другие сережки, когда прихожу в плохом настроении. Им все во мне интересно, потому что я приехала из города и становлюсь таким мостиком в большой мир. Поэтому, если на выходных я еду в Москву или хожу в театр в Тамбове, я рассказываю, что видела. Даже если я просто смотрю интервью какого-то блогера, я пересказываю его детям.

Существует ли Уругвай?

Когда я только пришла в программу, я решила, что хочу быть для детей другом, старшим товарищем, наставником: все-таки стать профессиональным педагогом-предметником за пять недель почти невозможно. Местные, окончив школу, сразу уезжают в город, так что в селе остаются только дети и старики. Опыта общения с «молодыми взрослыми» у детей нет, так что я вижу свою ценность именно в том, что могу стать для них человеком, который рассказал бы о мире вокруг.

Однажды с четвертым классом у нас был урок английского, на котором мы изучали страны. Выяснилось, что ребята не знают, куда они хотели бы поехать путешествовать, потому что вообще не понимают, где находится какая страна. Существует ли Уругвай на самом деле или это просто набор букв? Я поняла, что моя задача, наверное, не столько объяснить различия между Present Simple и Present Continuous, сколько вообще рассказать, какие языки есть в мире, где на них говорят, какая культура у тех людей.

Мотивировать детей учить английский язык сложно, поэтому я помогаю детям расширить их кругозор и создаю среду, в которой у них могут появиться какие-то амбиции.

Потихоньку они начинают соображать: «Лондон — красивый город, и, наверное, здорово было бы однажды туда попасть»

Когда я замечаю такой интерес, тут же предлагаю выучить новые слова, которые в Лондоне пригодятся. Несмотря на то что в их картине мира они могут добраться максимум до ближайшего города, чтобы поступить туда учиться. Внешнего мира будто не существует, поэтому и изучение английского кажется глупой идеей.

Я спрашивала старшеклассников, чем они хотят заниматься после вуза. Кто-то видит себя врачом, учителем, программистом, кто-то хочет работать на себя — быть мастером по маникюру или бровям. Про Москву не думают: в ней никто не бывал, и даже мечтать о том, чтобы уехать от родителей учиться в столицу, страшно. Поэтому хочется, чтобы перед тем как выучить язык, дети поверили в себя и в то, что они могут путешествовать, учиться где-то еще, кроме Тамбовского техникума РЖД, Академии МЧС или местного пединститута.

В Пановых Кустах есть магазин, а еще иногда ходит автобус до райцентра — с Тамбовом связи нет

Уезжая в город, дети не возвращаются. Поэтому и в школу постепенно приходит все меньше детей. Когда я пришла работать в нее в прошлом году, там было 17 учеников, а в этом — уже 15. Начальные классы объединены в один, а в старших классах дети учатся уже раздельно — в классах получается от двух до четырех человек.

В конце первого года мою ставку сократили, и по программе меня перевели в другое село Тамбовской области, Глазок. Оно чуть больше, в нем есть три магазина, больница, аптека, почта, но для детей, кроме библиотеки, все так же ничего нет.

Наверное, поэтому сельские дети не совсем понимают, что такое дисциплина и зачем она нужна: школа для них — единственное место, где они могут набегаться и наобщаться друг с другом. Сельские дети много шалят на переменах, а когда звенит звонок и учитель заходит в класс, дети будто страдают.

В Глазке, правда, есть 11-й класс — в нем учится пять человек, которые остались от семнадцати, учившихся в 9-м классе. Они очень мотивированные, активные, субъектные: сами готовят свой выпускной, организуют день самоуправления и вообще похожи на городских детей. Мне даже немного их жалко: у них очень много энергии, желания, а живут они в селе.

Правда, есть то, что выгодно отличает сельских детей от городских. Я смотрела уроки у коллег в городе и смотрела, что дети делают после урока. Если занятие понравилось, мои ученики подходят и искренне говорят: «Спасибо вам за урок! Сегодня нам было так интересно!» Дети здесь не воспринимают учителя как функцию: я для них личность.

Они готовы поддержать любую инициативу

Глазок — то самое село, в которое пару лет назад приезжал проект «Кружок». Вместе с ребятами они сделали сайт села, на котором рассказывается его история, есть информация про школу и проекты, которые в ней проходят.

Наверное, это работает так: если ты приходишь к детям с инициативой, они почти всегда готовы ее поддержать. Часто они сами подходят к учителям и спрашивают: «Когда у нас в библиотеке будет вечер настолок? А киновечер устроим?» У них есть запрос на развлечения, и, если мы что-то предлагаем, они всегда откликаются. Думаю, когда ребята приехали делать сайт, дети тоже откликнулись на это предложение как новое и необычное. Но как только ты, взрослый, перестаешь им что-то предлагать, перестаешь занимать их, они сразу начинают слоняться вечером по улицам, просто сидеть в телефонах и смотреть TikTok.

И в Пановых Кустах, и в Глазке мы вместе с другими ребятами из «Учителя для России» старались и стараемся вывозить детей в город.

Недавно на литературе мы обсуждали какую-то пьесу, и я спросила, кто был в театре. Никто. Эти дети много чего не видели, не знают

Было бы здорово свозить их хотя бы в Воронеж, но это очень непросто. Наша сельская школа — филиал главной школы, у которой нужно «выбить» автобус из Глазка до ближайшего города Мичуринска. В основной школе с этим автобусом и так всегда напряг, потому что не только мы про него спрашиваем: кому-то он нужен просто для того, чтобы довезти детей до школы.

Конечно, какой-нибудь учитель с личным транспортом может сам организовать поездку, если соберет согласия родителей. У нас была такая ситуация: мой коллега договорился с тремя школьниками о том, что он приедет за ними вечером и отвезет на спектакль. Пока он ехал в село и звонил каждому из ребят, чтобы подтвердить встречу, они постепенно «отваливались». Винить их сложно: дети не были в театре, им трудно объяснить ценность этого мероприятия.

Может быть, им страшно ехать в театр, может, просто лень. Одни находят какие-то дела, а другие, кто действительно хочет поехать, просто не может этого сделать: родители против. Взрослым сложно объяснить, зачем им подписывать какие-то бумажки, соглашения на поездку. Некоторые родители не видят в таких путешествиях никакого смысла. Кто-то не хочет, чтобы ребенок ехал в город, потому что там он «научится плохому»: это чаще происходило в Пановых Кустах.

Впрочем, пара успешных кейсов у нас есть. Родители отпустили с учителем нескольких восьмиклассниц, они сходили в театр. Однажды этот же педагог водил в театр только одного мальчика.

Я стараюсь проводить много времени в учительской

В Глазке у нас из двадцати преподавателей десять — выпускники школы. Еще несколько человек приехали потому, что тут жил кто-то из родственников, так что в селе осталось жилье. Нельзя сказать, что тут все педагоги относятся к нам, учителям из программы «Учитель для России», однозначно. Кто-то думает, что мы молодцы, потому что едем в село, а есть те, кто говорит, что мы «играемся в школу»: нам якобы нельзя доверять детей, потому что непонятно, чему мы их вообще научим.

Впрочем, никто не отказывает, если я, например, хочу прийти на урок и посмотреть, как там себя ведут дети. Если мне что-то непонятно в работе с документами, я тоже могу подойти и спросить. Я стараюсь проводить много времени в учительской, чтобы общаться с коллегами: пытаюсь влиться в коллектив и показать, что готова слышать и слушать, разделять с этими учителями проблемы, трудности и горести.

Кто-то на мое желание общаться откликается и потом приходит с просьбой сделать что-то вместе: «Вы же молодые, у вас наверняка много идей. Давайте мы будем вам помогать, а вы нас зажигать идеями. Мы опытные и старенькие, но можем научить вас чему-то в плане преподавания и психологии».

С теми, кто на контакт не идет и, наоборот, старается сделать побольше замечаний, конфликтовать бессмысленно. Меня не задевает, когда обо мне говорят что-то плохое. Я понимаю, что эти учителя, большую часть жизни отработавшие в школе, имеют на это право. У них больше опыта, и я не хочу с ними спорить, пытаясь доказать свою ценность. Я-то знаю, что работаю на совесть.

Я чувствую вину за то, что не остаюсь на третий год

Вообще, программа длится два года, но можно остаться и на третий — если есть какой-то проект, который хочется доделать вместе с детьми, или класс, который нужно выпустить. У меня нет идей, с которыми я могла бы остаться на третий год.

Многие дети болезненно переживают то, что мы, учителя из программы, приезжаем и уезжаем. Они к нам привыкают, мы им нравимся, потому что отличаемся от других педагогов. Я чувствую какую-то вину перед ними за то, что не остаюсь на третий год. Но на мое место точно придет какой-то другой человек со свежими силами, он сможет дать Глазку что-то новое. Я, кажется, успела сделать все, что хотела, а что не успела — доделаю в оставшиеся полгода.

Моя позиция как предметника слабовата, преподавание проседает, и я чаще ухожу в область тьюторства и наставничества. Мне интереснее работать с детьми один на один, нежели в динамике целого класса. Я знаю, что кому-то, наоборот, нравится организовывать групповую работу, работу в парах. В такой работе учитель должен быть на дистанции от учеников. А мне эта позиция не очень близка.

Сейчас я переучиваюсь на дефектолога: в детстве я сама страдала от логоневроза, то есть заикания. Я поняла, что у нас есть очень много детей с отклонениями от нормы, которым нужна помощь — и никто им ее дать не может. Поэтому сейчас я прохожу дистанционное обучение, а после программы поеду в город. Свою ценность я вижу именно там –либо в школах, либо в детских центрах. Думаю, набравшись опыта, я смогу быть дефектологом-консультантом для учителей в программе «Учитель для России». Может, смогу работать дистанционно, помогать молодым учителям на местах.

Фото в статье предоставлены Марией Ржевской.