Может ли нетрадиционная школа подготовить ребёнка к взрослой жизни

У меня две ноги, туловище и голова. А ещё у меня трое детей, и как родитель я боюсь. Я боюсь, что из Новой образовательной среды (альтернативной школы — Прим. ред.) мои дети выйдут неподготовленными ко всем тяготам и ударам взрослой жизни.

Всё у нас так дружественно и мило, все отзывчивы и готовы прийти на помощь, но в большом мире ведь не всегда так, здесь нужно сражаться, бодаться и даже кусаться иногда. Обретут ли в благожелательных условиях дети эти важные для себя навыки, смогут ли существовать в обществе чужих людей? Не знаю.

Но в то же время я понимаю, что бить ребёнка дубиной по голове с самых пелёнок — не лучшая подготовка. Так можно натренировать разве что навык разбивания головой кирпичей. Помещая ребёнка во враждебную ему или, по крайней мере, агрессивную среду, мы ни секунды не социализируем его. Он мало учится взаимодействовать с другими людьми — скорее приспосабливаться под сильного и кусать слабого. Эти навыки навряд ли можно назвать полноценным взаимодействием. И от этих навыков ему сложно будет избавиться во взрослой жизни.

Я вижу, насколько самостоятельнее и терпимее друг к другу становятся дети в образовательной среде. Здесь взрослые не работают за них, не ставят за них задачи и не формулируют цели, не диктуют алгоритмы решения, не оценивают их работу. Всё это дети несут сами, а это нелёгкий груз. Разумеется, если ребёнку тяжело понять, как достичь определённого результата, если он зашёл в тупик, если он хочет что-то сделать, но ему нужна техническая поддержка, взрослые оказывают её. Но только тогда, когда видят, что ребёнок не может справиться сам.

Этот подход честнее, он больше похож на взрослую жизнь, где необходимы не только копыта и рога, но также сердце и мозги. Поэтому я верю, что мои дети к моменту совершеннолетия окажутся к ней лучше подготовлены, чем любой из нас, выпускников общеобразовательной, гимназии или лицея.

1. Я боюсь, что моя первоклашка привыкнет за 11 лет к формальности, незначимости аттестации и не сможет поступить в вуз.

А если вдруг поступит, не сможет учиться в среде, где гораздо больше границ и не всегда понятен смысл работы. Но в то же время я уверен, что её выбор продолжения учёбы будет осознан. Что, научившись за эти 11 лет ставить перед собой задачи и отвечать на главные школьные вопросы «почему» и «зачем», она будет поступать в университет для себя, а не потому что родители желают ей благополучной жизни и не потому что куда-нибудь как-нибудь поступают все. Я уверен, что она поступит, потому что для человека, привыкшего осознанно работать, это более чем посильная задача.

И ещё я уважаю её право на собственную жизнь. Я понимаю, что она может не выбрать никакого высшего образования, сочтя его ненужным для себя. Поэтому готовить ребёнка к поступлению в вуз — цель, мягко говоря, не приоритетная.

2. Я боюсь, что дети завалят итоговые госэкзамены в 9 и 11 классах — и вообще будут регулярно проваливать переводные аттестации из класса в класс.

Но я говорю себе: «Стоп! Ты что, правда, боишься аттестаций?! Ты взрослый вроде бы дядька, готовил детей ко всем возможным экзаменам, сам сдавал тучу экзаменов — ты же прекрасно знаешь, из чего и как эти экзамены сделаны. И ты знаешь, что любой ребёнок без лишнего труда может сдать любой экзамен. И единственное, что ему мешает, это твой собственный страх. Ты знаешь, что некоторые дети, обретя уверенность в себе, избавившись от родительского и учительского страха, улучшали результаты вдвое. А суперподготовленные ребята, разволновавшись, писали на такие низкие баллы, на какие не писали бы даже в самом страшном сне, если бы таковой им приснился. Любой троечник может сдать ЕГЭ по русскому на 100 баллов, потому что русского языка там на грош. Так а том ли ты беспокоишься, родитель?!»

3. Я беспокоюсь, что в среде, где детям предоставлена свобода выбора, они не получат нужных им знаний, не приобретут важных для себя навыков.

Вдруг, имея возможность выбирать, они не выберут историю и ничего не узнают об Александре Македонском? Вдруг моя старшая дочь не захочет учить таблицу умножения, а средняя — позор для филолога! — читать? Должен же человек в школе получить какую-то базу!

Но, во-первых, я понимаю, что нельзя смешивать разговор о приобретении навыков и приобретении знаний.

И если говорить о навыках, то ребёнок просто не может их не приобрети, потому что он не может не захотеть их приобретать. Представьте ребёнка, который не захотел вдруг ходить, или говорить, или есть

Я не говорю о психологических или физиологических осложнениях в развитии. Моя старшая дочь в первый день своей жизни не могла понять, как нужно кушать, но в конце концов поняла и ест теперь ежедневно по нескольку раз в день вот уже почти восемь лет.

Если мы говорим о навыке чтения, счёта или письма, например, то ребёнок заинтересовывается им и учится читать, считать или писать не в тот момент, когда вы его усаживаете за букварь, тетрадки Петерсон или прописи, а тогда, когда он оказывается зрелым для этой работы, когда в нём созревает потребность в чтении, счёте, письме. Если ваш пятилетний, шестилетний, семилетний ребёнок не хочет читать и если вы его не травите книжками до тошноты, значит он просто ещё не готов, для него не актуализировалась эта потребность. А вдруг не актуализируется никогда? Актуализируется, если он находится в правильной среде.

Во-вторых, когда разговор заходит о базовых знаниях, то пески начинают зыбиться и волны — разбегаться. Здесь становится совершенно непонятным, какие знания считать базовыми, а какие вторичными.

На одном из педсоветов наш математик Иван в доказательство этой мысли зарисовал следующую диаграмму: большой круг — это всё облако знаний, которыми обладает человечество; точка на этом круге — это математика; если эту точку, математику, масштабировать до размеров круга, то такой же точкой на нём будет арифметика. И почему эта точка внутри точки в огромном информационном поле кажется нам базовым знанием, не совсем ясно. Вернее, причины ясны. Мы привыкли к такому представлению о мире, нам в школе так рассказывали, из этого строилась наша школьная программа, но почему все (все!) дети должны (должны!) получать именно тот набор фактов, что получали мы, в ситуации, когда им открыт доступ к любой точке в информационном облаке — вот что мне действительно неясно.

Не сомневаясь в существовании базовых навыков и уверенный в том, что мои дети в правильно выстроенной среде их получат, я ставлю под сомнение существование базовой информации и тем самым открываю своему ребёнку доступ ко всему знанию, накопленному людьми.

4. Я боюсь, что отсутствие строгой системности, регулярных (читай: ежедневных) занятий счётом и письмом не позволит детям полноценно сформировать и закрепить жизненно важные для них навыки.

В НОСе дети не пишут каждый день и не занимаются арифметикой каждый день, и я как родитель переживаю, а сформируется ли у них в мозгу всё то, что должно там сформироваться, или так и останутся они хромыми в письме и глуховатыми в счёте.

Как перед преподавателем передо мной встаёт выбор: сделать свои занятия письмом обязательными и развивать в детях навык письма или помогать детям развивать навык самостоятельной постановки задач. И — шире — самостоятельности. Оба навыка важны, но как преподаватель и родитель я решаю, что базовым будет второй. Как учитель словесности я убеждён, что для человека важнее быть самостоятельным, чем уметь грамотно излагать свои мысли. Я не люблю некрасивую речь, не люблю тексты с ошибками, я считаю, что человек познаёт мир через язык, но первоочередным признаю навык самостоятельности.

Я вижу, что дети 8-10 лет нечасто приходят ко мне на студии, я прекрасно понимаю, что мои занятия для них малоинтересны. И мне было бы трудно бороться с желанием обязать их ходить, если бы я не видел, как, начиная с 5 класса, интерес к языку просыпается.

Я понимаю, что насильно научить людей грамоте нельзя: всё, что может сделать в школе учитель литературы, — привить человеку любовь к книге, привычку к чтению. Потому что самая отъявленная зубрилка через десять лет (на деле раньше) забудет правила, потому что навык грамотного письма нужно тренировать постоянно, всю жизнь. И для этого что в школе, что после школы существуют только два способа — регулярное чтение и регулярное письмо. Я вижу, что 90% взрослых, с которыми мне приходится переписываться, допускают орфографические и пунктуационные ошибки, считая при этом себя грамотными. И я понимаю, что, заставляя ребёнка в восемь лет приходить на мои занятия, я закладываю основу для его безграмотности в 28 и 48.

Дети пишут раз — два раза в неделю по собственной воле, они читают по собственной воле — значит, этого им сейчас достаточно.

5. Я боюсь, что дети слишком мало времени проводят со взрослыми и слишком много друг с другом.

Имея возможность взаимодействовать с такими прекрасными специалистами, неординарными личностями, они предпочитают им компанию сверстников. Что же в таком случае они получат, если не так часто, как мне хотелось бы, ходят на занятия?

Но не странна ли сама мысль: занятия с интересным человеком старше 18 лет — это полезно, а занятия с интересным человеком младше 18 лет — трата времени? До 10-11 лет школьникам важнее общаться друг с другом. Взрослый присутствует в их системе координат, но на втором плане. Взаимодействие со взрослым — важный опыт, но практика показывает, что важнее — взаимодействие с другими детьми. Ближе к подростковому возрасту трансформируются интересы человека, он сам оказывается не в состоянии удовлетворять большинство собственных запросов, и тогда роль взрослого возрастает.

Поэтому я понимаю, что задача взрослых на площадке — предоставлять детям доступ к разным областям жизни и знаний, формировать условия для развития в детях различных навыков. И быть готовым помогать детям в поиске ответов на постоянно возникающие у них вопросы.

Кроме того, я вижу, что занятия детей друг с другом — это не только игра и социализация, не только опыт дружбы и сотрудничества. Дети в своём закрытом от взрослых мире прорабатывают среди прочего большие объёмы информации. Я их заставал, например, за занятиями биологией, историей, чтением, химией, счётом, письмом, дизайном. Поэтому я уверен: если ребёнок не сидит всё своё время со взрослым — это не значит, что он не учится. Он учится, просто мне плохо со своей колокольни видно. Да и, честно говоря, может ли он не учиться? Его просто распирает от вопросов к миру!

6. Я сомневаюсь порой, могут ли дети правильно расставить акценты в собственной деятельности.

У них ведь нет жизненного опыта, откуда им знать, что им действительно нужно? Мне страшно оставить своего ребёнка одного, страшно без контроля с моей стороны — страшно довериться ему. Вдруг я доверюсь, а он не сможет справиться с ответственностью? Вдруг я оставлю его наедине с собой и он, некулёмый, уйдёт не туда, упустит в жизни что-то значимое, что потом долгие вёрсты придётся верстать и верстать?

Я оказываюсь перед выбором: довериться ребёнку на свой страх и риск, отпустить его, позволить жить без моей опеки — или контролировать его, решать за него, что ему важно, навязывать ему своё мнение и мешать учиться жизни

Смотреть, как он лезет на дерево, падает и набивает шишку, как он ходит над пропастью по канату — или вести его на лонже, следить, чтоб не оступился, чтоб обошёл все опасные места, все бугорочки и канавоньки.

И я понимаю: чтобы мой ребёнок научился жить, я должен отойти, спрятаться за угол и тихонечко наблюдать. Не для того наблюдать, чтобы выскочить при случае и поддержать, а просто потому что интересно.

7. Я переживаю, что развитие моих детей в НОСе не происходит поступательно и наглядно.

Здесь нет программы, нет оценок, которые в обычной системе помогали бы мне ориентироваться. Я не всегда понимаю, есть ли прогресс у ребёнка, чего он за полгода достиг, чему научился. Да, он стал уверенней в себе, чуть лучше понимает свои желания, больше взаимодействует с детьми и так далее, но знания, навыки образовательные, то, для чего придумана школа, получает ли он? Есть ли здесь подвижки? Я не уверен, что вижу их.

Но при этом я понимаю, что любые формы отчётности — это иллюзия, фикция. Есть только два адекватных способа узнать, что происходит с ребёнком: наблюдать время от времени за течением дня в образовательной среде и быть внимательным к ребёнку, слышать его.

Я вижу, что мои дети довольны. Они рвутся в школу и мечтают, чтобы поскорее закончились выходные. Они приносят из школы новые интересы и впечатления. У них богатая событиями жизнь. Они не хотят уезжать из школы, когда бы я ни позвал их домой. Для меня этого достаточно, это основа для их дальнейшего интеллектуального и эмоционального роста.

И ещё я доверяю людям, которые работают с моими детьми: Оле, Ане, Ване, Ильясу, Тане, Маше, Наташе, Кате, другой Оле, другой Наташе — всем, потому что знаю, как эти люди взаимодействуют с детьми во время и вне занятий. Вижу среду, которая создаётся их усилиями. И понимаю, что лучшего мне не найти. Да и не хочется искать. Здесь всё.

Но в часы сомнений, в сложные времена, когда лютуют последние морозы и по шесть человек за неделю уходят из школы, задумываешься: а всё ли правильно ты делаешь как родитель, а не зря ли ты вообще ввязался в эту авантюру с альтернативным образованием?

Ведь даже ты сам не знаешь наверняка, что станет с твоими детьми в этой среде через десять лет. Да что через десять: эта среда так устроена, что она никогда не будет одинаковой, она всё время будет изменяться, её жизнеспособность в гибкости и пластичности. Разве можно в таких условиях говорить о каких-то конкретных, гарантированных результатах? Даже когда появятся в НОСе первые, вторые, двадцать пятые ученики, нахождение в среде для родителей будет в определённой степени прыжком веры, свободным полётом.

Куда как проще идти проторённой миллиардами ног дорогой, оставаться в традиционной школе, которая, при всех своих косолапостях и трюизмах, ясна.

Да, школа — не идеальная среда для ребёнка, но ведь мы же все в ней учились и ничего — выжили, стали людьми. Так стоит ли изобретать самолёты?

Но что-то случается — приходит человек посмотреть на НОС и, пробыв три часа, говорит, что сегодня один из лучших дней в его жизни, ребёнок заявляет, что смысл его жизни — ходить в школу, что после выпуска он хочет остаться здесь работать, — и к тебе возвращается ощущение правильности происходящего. Тебе кажется, что все чудеса, происходящие вокруг, должны происходить, иначе и быть не может.

Единственное, что может помешать волшебству, — это твои страхи — больше ничто.