Погоня за рейтингами и стереотипы: почему в российских школах нет инклюзии

В 1994 году в испанском городе Саламанка под эгидой ЮНЕСКО состоялась Всемирная конференция по образованию людей с особыми потребностями. С этой конференции официально началось развитие принципов инклюзии. В России первая инклюзивная школа была открыта даже раньше — в 1991 году. Но до сих пор этот принцип непонятен и чужд многим нашим соотечественникам. Почему?

Ребёнок-инвалид в обществе

Недавно в социальных сетях разгорелись жаркие споры по поводу инициативы директора детского хосписа «Дом с маяком» Лиды Мониавы. Лида взяла опеку над подростком по имени Коля, чье состояние по медицинским документам определялось как «вегетативное». Она переселила Колю из психоневрологического интерната к себе домой и стала за ним ухаживать. Более того, она стала выходить с мальчиком из дома, устроила в близлежащую школу и стала возить его на занятия, в поездки (в том числе из Москвы в Петербург), в кафе и на музыкальные концерты.

Несмотря на то, что деятельность Лиды Мониавы и все ее поступки, в том числе опека над Колей, вызывают поддержку огромного количества людей, нашлись и яростные противники. Одни считают, что Коле было бы лучше в интернате, где за ним был бы «профессиональный» уход, другие признают, что «дома, конечно, лучше», но вот образовательно-просветительские мероприятия — это избыточность и пиар.

Американский невролог доктор Кеннет Майесе в статье «Вегетативное состояние и состояние минимального сознания» пишет, что «в редких случаях, с помощью функциональной МРТ или электроэнцефалографии (ЭЭГ) удается зарегистрировать ответную реакцию на вопросы или команды, хотя видимого ответа, с изменением поведения пациента, не наблюдается. На данный момент неизвестно, до какой степени на самом деле сохранено осознание у таких пациентов».

Что-то мне подсказывает, что большинство российских врачей согласится с зарубежным коллегой. Человеческий мозг до сих пор не изучен до такой степени, чтобы делать далеко идущие выводы при отсутствии обратной связи от пациента. Более того, даже при наличии обратной связи наш мозг порой выдает сюрпризы, и уж точно его деятельность не попадает ни под какой поверхностный регламент.

«Они всё равно ничего не понимают»

Приведу пример из собственной практики. Мне довелось более пятнадцати лет проработать в так называемой коррекционной школе. Для детей с двигательными нарушениями, в основном — детским церебральным параличом, но сохранным интеллектом. Преподавала иностранный язык, и ученики у меня были, как водится, с разной степенью успеваемости.

Было удивительно в первые же дни заметить, что многие мои коллеги неуспеваемость детей склонны были безапелляционно и сразу списывать на органические поражения мозга, которые бывают при ДЦП. Органические — это, как правило, неизлечимые, когда можно только научить компенсирующему поведению и жизненной тактике, но не преодолеть. Между тем, придя совсем недавно из обычной школы, я помнила, что проблемы с памятью, сообразительностью, логикой встречала среди учеников обычной школы почти в такой же пропорции, что и здесь.

Читайте также:

Как живет единственная в мире частная (но бесплатная!) инклюзивная школа в Серпухове

Более длительное наблюдение за учениками, растянутое на годы, с возможностью видеть отложенные эффекты, привело к убеждению (подкрепленному впоследствии теоретической литературой), что нарушение когнитивных функций бывает последствием не только органических поражений, но и депривации, дистресса, психологических травм, переживаний своего особого состояния, разлада в семье и всех обычных подростковых сложностей вплоть до несчастливой влюбленности. И здесь возможен благоприятный прогноз. Если воздействовать на причину и работать с ребенком индивидуально.

Но с первого взгляда и даже с помощью методик и тестов далеко не всегда можно определить источник и характер проблем

И уж точно — мы подходим к самому главному — невозможно заранее выстроить утвержденную на длительный срок программу обучения. Единственный выход — давать ребенку по максимуму, предоставляя возможность брать или не брать то, что дают.

Однако концепции такого рода входят в непримиримое противоречие с реформами образования, которые развернулась в последние годы, скрываясь под наукообразным словом «оптимизация», а на деле — банальное сокращение расходов. Вот и в нашей школе, задуманной и начатой родителями, педагогами, врачами как пространство максимальной и всесторонней поддержки, услужливая администрация была вынуждена открыть специальное отделение для обучения по программе восьмого вида, предельно сокращающей школьные предметы и с упором на «социализацию» (в основном на навыки домоводства), поместив этих детей в отдельное здание.

Зачем же сложная математика и большая литература ребенку, который не в состоянии их освоить? И поскольку комиссии выдают рекомендации о переходе на программу восьмого вида только с согласия родителей, началось давление, мол, вы же видите: ничего не получается, посмотрите в дневник, ваш ребенок все равно не будет учиться как все, и так далее.

Некоторые родители и сами убеждены, что их ребенок ни к чему не способен, другие сдаются под давлением, от страха, что с ребенком нелояльных родителей все равно заниматься не будут. Таким образом, школа, где вначале каждый ученик рассматривался как самостоятельная личность, достойная всесторонней поддержки, независимо от успехов (не знает математику, зато пишет стихи!), на новом этапе создала уютное гетто с заранее определенными рамками.

Так, на это «особенное» отделение попала моя ученица, у которой был прогресс в кружке журналистики (она научилась писать пусть не блестящие, но довольно складные заметки), но она отставала по основным предметам с очень низким шансом сдачи итоговых экзаменов. Для девочки открытие, что она больше не будет учиться, стало трагедией, но когда через год учителя и мать добились ее перевода обратно, она не смогла догнать ушедших вперед одноклассников.

У нее было мало шансов сдать экзамены успешно, но было большое желание учиться. В этом желании ей было отказано

Не торопитесь обвинять администрацию, их тоже можно понять: на выходе, при итоговой аттестации все «необученные» будут поставлены в вину педагогам и школе. Важно оставить на финише только заведомо успешных, избавившись заблаговременно от всех вариантов непредсказуемости. И это не первый раз, когда отчетность важнее, чем интересы детей. Наблюдение за ребенком со стороны педагогов, его бережное сопровождение и его свобода, «взять» или «не взять» предлагаемое не заложены в алгоритм совсем. Таковы последствия образовательной политики на сегодня.

Образование для всех

Ну а что же Коля? Какое отношение все сказанное имеет к ребенку, состояние которого врачи определили как вегетативное? А это всё та же проблема избыточных впечатлений при посещении школы и уроках, где учитель только рассказывает, а ученик даже и непонятно, слушает или нет. По мнению одних — это лишнее, по мнению других, и в том числе Колиного опекуна Лиды Мониавы — это необходимое.

Никто не знает сегодня, вегетативное состояние у Коли, потому что в его мозгу имеются необратимые органические повреждения или он «такой» вследствие многолетней депривации, на фоне постоянной боли, изобилия лекарств и отсутствия рядом близких людей. Никто не даст такого заключения. Лидия возит его в парк на прогулку, на концерт, в деревню, в другой город и да — в школу на занятия.

Читайте также:

Может ли ребёнок с аутизмом учиться в обычной школе и как ему с этим помочь

Если объяснить термин «инклюзия» в двух словах, то это образование, доступное всем — без исключения по признакам здоровья, способностей, этнических особенностей, условий жизни. Кстати, инклюзия подразумевает и работу с одаренными детьми тоже. В целом это формула внимания к каждому ребенку во всей совокупности его особенностей. Думаю, здравый смысл подскажет любому, что в инклюзивной школе не может быть равных стандартных требований к результатам на выходе. Речь идет о предоставляемых всем возможностях. И о принятии каждого человека как равного независимо от успешности. Для чего необходима безбарьерная среда, специальное оборудование и большой штат взрослых. Потому что учитель должен быть не только хорошо образованным, но и адекватно нагруженным, имеющим возможность длительной подготовки к урокам и множество помощников. Инклюзивная школа — это дорогая школа.

Отечественный опыт инклюзивного образования, на первый взгляд, идет в ногу с мировым. В 1991 году в Москве была открыта первая школа инклюзивного образования «Ковчег». В 1996 году соответствующий предмет был введен в программы педагогических вузов.

Но, похоже, развития данное начинание не получило.

Не видны успешные инклюзивные школы по всей стране. Зато множество жалоб

Со стороны родителей — на отсутствие тьюторов, на отказ принять в школу ребенка с особенностями, на отсутствие доступной среды. Со стороны учителей — на отсутствие времени, чтобы уделить внимание особому ребенку, не непонимание того, к какому результату учитель «должен» его или ее привести и какова будет ответственность за провал и несоответствие стандартом на выходе.

В чем же причины неразвитости инклюзии в России? Причин видится несколько:

1. Дороговизна инклюзии на фоне оптимизации.

2. Нацеленность современной отечественной системы образования на рейтинги, подсчет, расчет и подобные линейно-технологические способы оценивания эффективности, проистекающие от глубокого непонимания управляемой сферы и некомпетентности чиновников.

3. Стереотипы в сознании населения, все еще в большинстве не готового принять человека с особенностями как равного.

Лида Мониава бросает вызов жестокости, невежеству, алчности этого мира, доказывая, что дети должны расти дома при любых обстоятельствах, что инвалидность не делает человека хуже или лучше, что субсидии семье доже при очень большом объеме помощи всегда дешевле содержания в интернате, что в семьях с ребенком-инвалидом возможна полноценная жизнь всех остальных членов семьи. Низкий поклон ей за этот подвиг.

Иллюстрация: Shutterstock / Mooi Design