Мы трудимся, но не учим детей трудиться. И что с этим не так

Сегодня много говорят о том, что детям должно быть интересно учиться, их надо вдохновлять и мотивировать, не создавать стрессовых ситуаций, ведь знания — это счастье. Наш блогер, учитель Марина Балуева, с этим согласна. Но считает, что за всем этим мы забыли об одной важной составляющей — труде, который помогает преодолеть сложности, выстоять и пойти дальше.

Труд сделал из обезьяны человека. Эта концепция, вынесенная из произведения Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», на долгие годы стала базовой идеологической доктриной в Советском Союзе. Дьявол, как всегда в деталях, в игре слов. Классик имел в виду труд творческий, продиктованный задачами выживания и познания. В советской агитации и пропаганде концепция стала служить оправданием принудительному, неоплачиваемому, бессмысленному труду.

Стоит ли говорить, какие коннотации приобрела тема труда в итоге? И стоит ли задаваться вопросом, почему с начала 90-х годов прошлого века она осталась в основном в юриспруденции и трудовом праве? Между тем, никто ведь не отменил фактическую роль труда в познании и выживании. В творческом преобразовании себя и мира вокруг. Мы по-прежнему трудимся (иногда тяжело трудимся), чтобы чего-то добиться. Учим ли мы детей трудиться? Не слышала о таком в последнее время.

Мотивация вместо труда

Слово «труд» прочно вытеснено из педагогического лексикона. Ему на смену пришли мотивация, восприятие, мышление и другие лексические обозначения различных процессов, обеспечивающих получение знаний и «компетенций». И хоть сейчас стало принято считать ученика субъектом процесса обучения (что само по себе не может не радовать) все же не назван (а потому непонятен) остается инструмент, с помощью которого субъект должен эти самые компетенции добывать. Ибо «создавать мотивацию», «соответствовать восприятию», «развивать мышление» и так далее — должен, согласно последнему слову науки, именно учитель. Ученик (простите, «обучающийся») видится в предлагаемой парадигме только потребителем этих элементов образовательной услуги. А потребительская позиция неизбежно ставит ученика в положение объекта.

Субъектность предполагает добровольность. Но объявив субъектность ученика, реформаторы образования не обеспечили добровольность. Известный археолог и коммерсант Генрих Шлиман выучил самостоятельно 12 языков (по некоторым источникам 19). Это при изначально плохой памяти. Его метод прост и труден одновременно: Шлиман читал и заучивал без перевода большие отрезки текста, что позволяло в короткие сроки овладеть фонетическим и грамматическим строем языка и выучить некоторое количество слов. После заучивания он писал эссе на новом языке. Делал он это добровольно.

При достаточной мотивации ребенок будет добиваться результата сам. Но для этого должна быть не подавлена воля, не погашена любознательность

И должна быть свобода отказаться от того, что неинтересно или в данный момент не занимает. На уровне детского сада и начальных классов это хороший подход. Но по мере взросления должно расти осознание того, что иногда за нежеланием маскируется лень и инертность, а достижение целей требует преодоления лени.

Учёба не может и не должна быть простой

Пока у нас в школе царствует принуждение на всех этапах, маскируемое развлекательными приемами и облегченными задачами, за которые педагогика хватается как за соломинку, будет оставаться дилемма — или учёба из-под палки, или учёба без результата. Пока с учителей строго спрашивают «показатели», «планирование» и «технологии», пока учителей наказывают за неуспеваемость учеников, дети будут оставаться в рабстве у этой дилеммы.

Если я сейчас дам задание детям выучить абзац текста, разобранного в классе и дословно понятного, выполнят его от силы два-три ученика, остальные будут канючить, что не могут. А родители станут жаловаться на «скучное» преподавание. Я давно не даю таких заданий. А что уж говорить, если имеется что-то «непонятное». Что-то, что учитель «плохо объяснил» (напомню, Шлиман учил непереведенные тексты на незнакомом языке)!

Читайте также:

«Мне ничего не интересно. И я кайфую от этого». Подростки — про лень и отсутствие мотивации

Требовать в обучении полной ясности на всех этапах — все равно, что готовиться к чемпионату по фигурному катанию, не выходя на лед. Требование всегда и во всем полной ясности доводит до абсурда. Однажды родители пожаловались, что я веду урок английского языка на… английском языке. «Это трудно», — сказали родители и потрясли в воздухе еще и учебником, где — безобразие — все задания были написаны тоже на английском языке. Я попыталась объяснить, что веду диалог с учениками, да, он утомителен, но дети отвечают весь урок, значит, им это доступно. А кому непонятны надписи в учебнике, все можно исправить с помощью словаря, заодно обогатив свой недостаточный лексический запас.

Я не виню этих родителей. Когда учились они, классики марксизма и дореволюционной педагогики уже были основательно забыты. А новых концепций нет. Вернее, их нет в официальном поле. Маргинальные варианты — Монтессори, Вальдорфская педагогика и другие подобные — слишком затратны и слишком трудны для контроля над учителями, а потому для массового применения в бюрократической системе не годны.

Трудиться и ошибаться не стыдно

Когда я начинала школьную карьеру, наивно полагала, что открытый урок должен быть, как есть на самом деле. То есть с ошибками, трудностями, преодолениями. Иначе зачем он нужен? Я ошибалась: открытый урок в современной школе — это срежиссированный и отрепетированный перформанс о том, как все легко и просто. Никаких отступлений от плана, никаких ошибок, никаких неожиданностей. Обучение без труда — показатель профессионализма педагога.

Год назад у меня появился ученик, которому понадобилась помощь в подготовке к сочинению на русском. Смышленый и старательный юноша предвыпускного возраста вставал в тупик перед задачей написать хоть абзац какого-нибудь текста. Как только убирался готовый алгоритм, как только появлялся вызов сочинить что-нибудь самостоятельно, так тут же вопрос решался с помощью копипастинга. На уникальность приходилось проверять все сколько-нибудь сносные тексты. Мама мальчика поговорила с ним и сказала, что ему стыдно, поэтому он так выходит из положения.

С большим трудом мы с ней объяснили подростку, что это не стыдно — испытывать затруднения, что это не стыдно, когда что-нибудь не получается сразу, это не стыдно — трудиться и думать, прежде чем будет результат. После этого процесс пошел. Со срывами и отступлениями, но пошел.

Я так и вижу учителей в его школе, которым внушили на курсах и педсоветах, что все должно получаться быстро и без проблем, для отчетности

И директора, требующего блеска открытых уроков, которые идут всегда гладко, без сучка и задоринки. Где ученики не делают ошибок и понимают все с первого раза. Иначе учитель — не профессионал.

«Умственный труд едва ли не самый тяжелый труд для человека. Мечтать —легко и приятно, но думать — трудно. Не только в детях, но и во взрослых людях мы чаще всего встречаемся с леностью мысли». Это Ушинский Константин Дмитриевич, классик. Статья «Труд в его психическом и воспитательном значении».

Кстати, в той же статье Константин Дмитриевич упоминает о жалкой роли домашнего учителя в семье, где не ценится труд. Труд не должен быть ни бессмысленным, ни чрезмерным, ни принудительным. Но он должен быть. Когда-то в школе была оценка «за прилежание». Теперь от нее осталось только воспоминание. Оценивать прилежание, усердие, трудолюбие нельзя. Непедагогично.

Фото: Shutterstock / granata68