«Чтобы учить детей, нужно быть к ним безразличным. Я поняла это только к середине года»
Учитель Анастасия Гавриленко рассказывает, каким был её первый год работы в школе. Оказалось, что доброта, чувство единения с классом и панибратство совсем не подходят для успешной работы учителя. Особенно с некоторыми учениками.
Ученики бывают разными: умненькими и глупенькими, раздражающими и смешными, медлительными и быстро соображающими, тихими и по-наглому шумными. Есть любимчики и те, кто тебя бесят. Жаль, что приходится писать о последних.
На моей шее висело два класса: один в виде пёстрого мониста, другой в виде булыжника. Если первый класс я могла воспринимать как собрание бусинок, ярких и тусклых, больших и маленьких, цельных и потрескавшихся, то второй класс был единым монолитом, который тянул меня на дно моего психического состояния. Даже нет, почти сразу туда бросил, без подготовки, где-то спустя две недели, и шестнадцатое сентября стало днём знания того, что мне здесь не место.
Помню: еду в метро и реву от безысходности происходящего. У меня мало что получалось, всё раздражало, дисциплина класса на нуле, и всё то, что я себе напридумала перед первым выходом на работу, улетучилось. Произнесённых после очередного срыва урока нотаций хватало лишь на десять-двадцать минут, и потом всё возвращалось на круги своя. Я хотела совершить революцию, убрать иерархические рамки и рассказывать о правилах русского языка в правильной, дружественной обстановке, но сама оказалась в плену своих мечтаний, а когда стала проявлять жесткость, было уже поздно.
Формулу «Чтобы учить детей, нужно быть к ним безразличным» я вывела только к середине года, сидя на дне своего психического состояния
Панибратство ни к чему хорошему не привело. На фоне совершенно обычного хамства (да, обычного) происходили казусы, причиной которым — я. Доброта, понимание, ощущение единства с классом — не те чувства, которыми должен обладать учитель, работающий в общеобразовательной школе.
А как это? Очень просто
Идёт урок, и учитель просит выделить орфограммы в словах. «А как это?». Просит просклонять. «А как это?». Перемена, и учитель просит выйти из класса. «А как это?». Начало урока, учитель просит убрать еду. «А как это?». В конечном счёте от этих трёх слов по моему телу пробегали мурашки, которые в своей погоне догоняли других мурашек, лупили их так, как я хотела бы отлупить этого ученика, который задавал этот вопрос мне снова и снова. Мои остроумные ответы или, наоборот, молчание не ставили его на место, и он продолжал меня акакивать. Ученики бывают разными. Он был умненьким и быстро соображающим, но даже эти качества не помешали ему быть раздражающим.
В один прекрасный момент… Надо уточнить, что ученикам нельзя даже хамить, иначе они пишут докладные, выкрикивают номера статей из конституции и грозят обратиться в суд. И за поведение в журнал оценки ставить нельзя…
В один прекрасный момент этот ученик, улыбаясь, словно он произносит своё «А как это?», спросил у меня: «А что такое падеж?»
Я ухватилась за эту возможность, как за соломинку, и поставила в журнал двойку. Аргумент был прост: оценка знаний учащегося. Мы весь урок склоняли числительные, то есть изменяли их по падежам, а тут он решил спросить, что такое падеж. Вопрос, который в очередной раз должен был меня уколоть, вогнать в бешенство, имел обратный эффект. Внезапно. На что ученик вызвал тяжелую артиллерию — маму.
Родители — отдельная статья… конституции, на которую постоянно ссылаются ученики. У меня небогатый опыт общения с родителями, но одной встречи с мамой того ученика хватило, чтобы задаться простым вопросом: «А как это?».
После нашего разговора я поняла, во-первых, что я ужасно простецкий человек, хоть убей, и так жить нельзя. Во-вторых, стало ясно, насколько абсурдным может быть диалог между учителем и мамой ученика, которая прикрывает своего сына.
«В школу нельзя идти тому, кто не готов к трудностям»
Я слушала её, и меня просто распирало от возмущения и удивления. Обрисовав поведение ученика и даже предоставив весомые доказательства, я сказала, что поставила неудовлетворительную оценку после вопроса «А что такое падеж?», о котором, прости господи, в шестом классе нужно знать. Хотя я и сказала, что вопрос этот носил скорее подстёбывающий характер, мама была уверена, что её сына тогда, на том уроке, осенило, и он задался в действительности философский вопросом! Мол, мы знаем, что их шесть, с начальной школы нас учат этим падежам, но что такое именно падеж — от нас скрывают! Заговор. Зацепившись за форму вопроса (не ситуацию), она, зная, что её сынок лишний раз хотел меня вывести из хрупкого состояния баланса, вылепила из своего чада магистра филологии, достойного наивысшей похвалы.
Каким же отвращением к учителю нужно обладать, чтобы в такой ситуации защищать своего сына?
Я не желала исправлять эту оценку, хотя и понимала, что, будь этот вопрос задан другим учеником, я бы ответила либо проигнорировала, но нельзя было упускать шанс поставить этого красавца на место. Вдобавок исправление двойки под напором родителей — ещё чего? Я и так на дне психического состояния нахожусь, ещё и падать лицом в грязь? Не всё сразу.
Говорят, что учитель должен быть актёром, играющим пьесу. Но сколько их должно быть? Одна — для учеников. Вторая — для их родителей. Третья — для администрации. А где я настоящая? Извините, мне ещё тетрадки проверять.
17 марта 2017
