Молодому писателю Булату Ханову всего 29 лет. В своей книге «Непостоянные величины», которая вышла в издательстве «Эксмо», он рассказывает про недавнего выпускника филфака МГУ Романа. Он приезжает в Казань, чтобы начать работать учителем русского языка и литературы в обычной школе. Публикуем отрывок о его первом знакомстве с учениками.
Роман поклялся, что запираться изнутри он больше не станет. В семь утра он, закрывшись в кабинете, торжественно вывел на доске число и тему и обложился методичками. В половине восьмого за дверью прорезались детские голоса. Шум нарастал, и вскоре молодой специалист решил впустить шестиклассников. Тут и выяснилось, что ключ в замке не поворачивается. Голоса притихли.
— Он там открыть, что ли, не может? — предположил кто-то смелый. Упрямый ключ и вовсе застрял. Против всех правил Роман с первых мгновений доказывал свою несостоятельность. Положение выправила Рузана Гаязовна, завуч по национальному вопросу. Властно постучав, она осведомилась, всё ли в порядке. Роман с трудом выдернул злополучный ключ и, бормоча извинения, просунул его под дверью. То были смятенные пять минут.
Поурочный план рекомендовал вступить в учебный год с отвлеченной беседы. Здравствуйте, дети. Шестой класс — это важный этап в жизни каждого ученика. Ещё шестой класс можно назвать экватором. Кто знает, что такое экватор? Все желали понравиться и наперебой тянули руку. Особенно упорствовал горластый хитроглазый брюнет, предпочевший сидеть один. Не без гордости он сообщил, что его имя Ашер Эткинд. Именно его советовала остерегаться Ирина Ивановна.
Компактный одиннадцатый класс насчитывал всего десять учеников, каждый в милицейской форме болотного цвета. Единственные парни в составе, Митрохин и Аюпов, будто условившись держаться вместе, разместились за одной партой.
Пусть и не так бойко, как шестиклашки, 11-й «А» выразил готовность сотрудничать
Роман сразу дал понять, что легко не будет, загрузив старшеклассников лекцией по русскому модернизму, помянув и крах позитивистских установок, и Ницше с его шизофренией и богоборчеством, и экстравагантного Верлена, который, не рассчитав с абсентом, с топором бегал за женой по дому. Лица учеников выражали заинтересованное недоумение.
Пестрый 8-й «Б», чей урок поставили сдвоенным, поначалу оглушил. Никто не дерзил и не зарывался — ученики элементарно не могли наговориться между собой. Даже во время словарного диктанта. Роман то и дело гасил очаги возгорания, увещевая нерадивых болтунов обратить внимание на доску. На второй урок часть класса явилась после звонка. Группа опоздавших, остановленная учителем, топталась на пороге с недоеденными пирожками.
— Вот кто у нас самый безответственный. — Роман сделал хмурый вид.
— Фамилии? Нарушители назвались.
— Мусатов, читал Бахтина? «Слово в романе», книга такая. Между прочим, на лето задавали. А ты, Идрисов, Бахтина читал?
Дозволив пришибленным восьмиклассникам сесть, Роман завязал разговор о летнем чтении уже со всеми. Обсуждение ожидаемо вышло кратким. Кто-то осилил «Капитанскую дочку», кто-то «Шинель», кто-то нашел дома на полке «Мартина Идена» и необязательную книгу одолел. Один мальчик, по всей видимости, ещё не научившийся лгать взрослым и незнакомцам, якобы нашел в деревне интересную книгу, запамятовав при этом и её название, и фамилию писателя. Фуко с Бартом ни при чем, смерть автора отдельно, катастрофическая память отдельно.
— В литературных произведениях этого года мы не раз встретимся с историческими деятелями — Иваном Грозным, Петром Первым, Емельяном Пугачевым, — сказал Роман.
— Надеюсь, об этих людях вы хотя бы слышали. Например, что вы знаете о Петре Первом? Чем он знаменит?
— Бороды заставил брить! — гаркнул со второй парты низкорослый веснушчатый мальчуган.
— Царь это, — последовал неуверенный ответ с задних рядов.
— Почти угадали. Император. В каком веке он правил?
— В двадцатом…
На перемене, предшествовавшей заключительному уроку, Роман понял, что с 8-м «А» нужно держать ухо востро. Создалось ощущение, что сюда сослали всех отщепенцев, не уместившихся в 8-й «Б», и для баланса разбавили агрессивную компанию несколькими приличными ребятами. К несчастью последних.
Два малолетних бандита с наглыми лицами, один в розовой рубашке, другой в голубой, до вмешательства Романа перекидывались пеналом тощего паренька, который подпрыгивал чуть ли не до потолка, чтобы перехватить пенал в воздухе. Самого учителя, нарочито увлеченного ноутбуком, обступили школьницы в коротких юбках и с беззастенчивыми ухмылками.
— А вы добрый? Крашеная блондинка с распущенными волосами не сводила с Романа бесстыжих глаз. Любой прямой ответ равнялся поражению в микродуэли. Да, добрый. Нет, злой, детей ем на завтрак. Чудовищно неубедительно.
— Собрались обо мне в газету писать? — не сразу отреагировал Роман, мысленно давая себе клятву в ближайшие сорок пять минут быть ироничным, насколько это возможно.
Ученицы не нашлись, как продолжить разговор. Иногда лучше ляпнуть загадочную чушь. После звонка на урок 8-й «А» начал торговаться. Доверенным представителем выступила Хафизова, староста, полная девушка с командирскими нотками в голосе.
— Раньше у нас историк был. Мы не болтали, а он ставил четвёрки.
— Вы советуете мне следовать его примеру?
— Да! Ставьте нам хорошие отметки, мы тоже тихо сидеть будем.
Великодушие делающих первые шаги гангстеров умиляло. В обмен на никчёмный товар — четвертные оценки — эти мастера сделок предлагали безусловную драгоценность — спокойствие учителя.
— А где сейчас этот историк? — поинтересовался Роман.
— Уволился! — объявил хулиган в голубой футболке.
— У нас часто учителя увольняются. По истории уже четыре сменилось.
— С пятого по седьмой класс?
— С пятого по седьмой. Мы такие! — улыбался парнишка, как перевыполнивший норму трудяга. Учебник он вытащил, чистую тетрадь — нет.
— Гордость переполняет, а, рядовой?
— Чего?
— Уволившиеся учителя — типа достижение?
— Типа да.
— Тоже мне, достижение. Если б ты собрал рекордный урожай зерна, тогда да.
Впрочем, какой урожай. Роман был готов биться об заклад, что наглец не отличит пшеничный колос от ржаного. От обсуждения прочитанных летом книг передовые люди 8-го «А» манерно воротили нос. Глядя на них, ученики приличнее тоже избегали открытой беседы. Особняком держался одинокий толстяк, размером с приличный шкаф, в белой сорочке навыпуск. Богатырь меланхолично глядел в окно, отрешившись от происходящего. Поурочный план трещал по швам. Сознание Романа заполонял страх.
Он обязан проявить цепкость на первом занятии. Обязан защитить тех, кто готов учиться и не валять дурака. Иначе в дальнейшем отношения не построить, будь ты хоть первоклассный психолог…
— А сколько вам лет? — осведомилась юная особа с квадратным лицом, расположившаяся рядом с любопытной блондинкой.
— Пятьсот восемьдесят! — заорал Роман.
— Открываем страницу номер три. По цепочке читаем по одному предложению! Спросить могу любого! Кто не следит — двойка в журнал!
И этих Ирина Ивановна отрекомендовала как «неугомонных товарищей».
Ещё чуть-чуть, и Роман выкинул бы парочку отборных негодяев в окно. Для острастки
За секунды до конца урока выяснилось, что он не сообщил свое имя и не отметил присутствующих. Тогда стало известно, что в 8-м «А» два новичка-иностранца — Ислам из Узбекистана и Нурлан из Киргизии. Судя по первому впечатлению, киргиз с русским языком не то чтобы ладил и отделывался невнятными короткими фразами под нос, склеивая слова.
Пришибленного Романа, мрачно потягивающего минеральную воду, обнаружила в кабинете классный руководитель 8-го «А», Энже Ахатовна. Молодой специалист так устал, что не нашёл в себе сил во всех готических красках обрисовать её вампироподобных подопечных.
Энже Ахатовна, сочувственно кивая, обещала завтра же утром разобраться. Вернувшиеся из школьных лагерей, выдернутые из подъездов, оторванные от компьютеров, школьники источали энергию и не намеревались направлять её на созидание. Суровые дети, которые по неведению разбивают в пух и прах идеалистические учебники по педагогике, предписывающие не травмировать нежную детскую психику.
Не знаете истории — будет вам история. Будет вам травматический дискурс. Не хотите жить по анархии, по Бакунину — придется терпеть фашистскую диктатуру и просвещённый абсолютизм. Или непросвещённый. Как получится. А впоследствии, при положительных сдвигах, можно экспериментировать и с самоуправлением.
Дома Роман завалился на диван, последнее пристанище чуткого и ранимого человека, если он родился в России. Учитель мечтал сжаться до размеров халата, чтобы его засунули в стиральную машину и запустили колесо на всю мощь.
Агент под прикрытием
Менее чем за сутки 8-й «А» чудодейственно преобразился. Каждый из детей поздоровался и до звонка приготовил на парте учебник, тетрадь и ручку. Приблатненный Аксёнов в розовой рубашке, давеча кидавшийся чужим пеналом, выразил желание сменить воду в ведре и помыть доску. Толстяк Гаранкин, посвятивший ознакомительный урок созерцанию заоконного пейзажа, предпочел трудиться наравне со всеми. Девочек словно перестали занимать обстоятельства биографии загадочного Романа Павловича. Класс встал на путь перековки.
Неповоротливый Роман долго и нудно записывал на доске огромное правило слитного и раздельного написания «не» со всеми частями речи, обратившись к 8-му «А» беззащитной спиной. Ни единое слово, ни единый смешок не перебивали скрип мела. Роман слышал секундную стрелку над головой.
К доске пойти вызвалась Камилла Залилова, нарядная девочка с собранными в хвостик волосами. Её лукавый взгляд наводил на подозрения, что тонкие белые гетры, скрывающие колени, Камилла надела не в последнюю очередь ради молодого учителя. Впрочем, со сложным заданием она справилась превосходно, лишь однажды допустив ошибку и написав «ещё непроверенный путь».
Когда Роман объявил о пятёрке, Залилова неспешно, с достоинством вернулась на место за дневником и столь же неторопливо принесла его учителю, хлопая ресницами.
— В конце урока надо дневник давать, — сказал Роман, но оценку вывел.
На перемене Энже Ахатовна поинтересовалась, как вел себя её класс. Восторженный Роман рассыпался в благодарностях, уверяя, что прежде не встречал таких метаморфоз. Приходилось внутренне признать долю истины в словах святого апостола Иуды, утверждавшего, что иных следует спасать страхом, исторгая из огня, потому что некоторые расценивают дружелюбие и милость как слабость.
