«Я устала провожать своих пациентов». Детский онколог — о работе в хосписе, страхе смерти и синдроме бога

По данным на 2020 год, в России всего 379 детских онкологов. Тридцатилетняя Фидан Ш. — одна из них. 7 лет она работала в стационарной больнице, полгода назад перешла в хоспис, а сейчас хочет сменить специальность. О причинах этого решения Фидан рассказала в этом интервью.

«Помню, как ехала в метро с человеческим черепом в пакете»

На мое желание стать врачом повлияли родители. С детства они говорили: «Врач — очень хорошая профессия для девушки. Будешь лечить всю семью». Потом я и сама доросла до этой мысли. В школе у меня случилась любовь с биологией и химией, а потом и с медицинскими сериалами, где хирурги в вечной суете спасают пациентов. Я подумала: «Вау, хочу так же».

Поэтому в 2011 году я поступила в Пироговский университет. Сейчас я могу сказать, что учеба была самым счастливым временем — это была как будто маленькая жизнь в моей большой. Конечно, было тяжело: много информации, тестов, контрольных. Но я была свободна от контроля родителей и преподавателей, знакомилась с интересными людьми и получала новые знания.

Я училась хорошо. Единственной проблемой в университете для меня была анатомия. Помню, как не могла сдать зачет по черепу — это самая сложная кость со множеством отверстий, названия которых надо учить на латинице. Однажды преподаватель пожалел меня и сказал: «Возьми череп домой, будешь учить названия». И я помню, как ехала в метро с настоящим человеческим черепом в пакете.

За 6 лет учебы нужно было понять, какой раздел медицины мне интересен, чтобы поступить в ординатуру. С первого курса я заинтересовалась детской онкологией. Поэтому на каждой летней практике я стала проситься в соответствующее отделение детских больниц. Мне очень нравилось, и после университета я поступила в ординатуру детской онкологии им. Н. Н. Блохина.

«Тетя доктор, что у тебя на голове?»

Ординатура — тяжелое время. После университета я была не подготовлена к реалиям медицинской жизни, к дедовщине — негативному отношению старших коллег ко вновь прибывшим докторам, их желанию «проучить молодежь», потому что когда-то над ними так же издевались.

Например, на втором месяце учебы у меня случилось первое в жизни дежурство. Мне достался ребенок в очень тяжелом состоянии — девочка была на кислороде. Врач оставила меня со словами: «Разбирайся сама. Если ребенок будет задыхаться, звони». И пришлось разбираться самой.

Была конкуренция и между ординаторами — старшие врачи часто дразнили и подначивали нас, чтобы посмотреть, кто лидер. Но, оглядываясь назад, могу сказать, что я всему научилась только благодаря такому отношению. Потому что когда меня «кидали» в эти жестокие условия, я понимала, что ответственность лежит только на мне и я должна сделать всё, что могу.

От тяжелой моральной обстановки спасали только дети. Они другие

Они добрые, честные, без ложных установок «как можно» и «как нельзя». Ребенок может сказать: «Тетя доктор, что у тебя на голове? Тебе не идет эта прическа». Поэтому после утренней планерки вместо чая в ординаторской со всеми врачами я шла на повторный обход. Я приходила к детям, и моя жизнь приобретала смысл. Зашла к одному ребенку — он рисует, вторая плетет фенечки, третий ругается с мамой и плюет в нее кашей. Это и есть жизнь.

«Мама иной раз не может даже помыться»

После ординатуры я устроилась в детскую больницу скорой помощи. Там старшие коллеги тоже совсем не помогали, и я могла рассчитывать только на себя. Пробовала, ошибалась: сама узнавала часы работы лаборатории и что определенный антибиотик надо заказывать заранее.

За время работы в больнице я стала более гибкой в общении. Потому что в моей профессии очень важно наладить контакт не только с детьми, но и с родителями. Если мама не будет мне доверять, она исподтишка начнет давать ребенку не те препараты, не станет соблюдать дозировку и другие рекомендации.

Бывают разные родители — озлобленные, невежливые, невнимательные. Но я их понимаю

Жизнь их семьи изменилась в один день. Теперь мама или папа лежат с ребенком в больнице и иной раз не могут даже помыться, а когда-то они тоже строили карьеру и любили смотреть дома кино. Нельзя забывать и о том, что помимо ребенка у них могут быть другие заботы — младший, который остался дома, скатился в учебе или пожилые родители, за которыми надо ухаживать.

Поэтому я всегда ставлю себя на место пациента и родителя и никого не осуждаю. Всегда спрашиваю у родителей, как они себя чувствуют, объясняю им всё по десять, двадцать раз, если нужно. Ведь с появлением онкологического диагноза они учатся ухаживать за ребенком заново. Даже если мама математик, а папа лучший ученый в городе, они всё равно могут не понимать, как правильно мыть ребенка, которому установлен в вену центральный катетер.

«Мне до сих пор тяжело принять тот факт, что я не могу спасти ребенка»

На протяжении года я параллельно работала в больнице и в хосписе, но полгода назад насовсем ушла из больницы в хоспис. В стационаре всё направлено на то, чтобы вылечить ребенка, а в хосписе — чтобы максимально облегчить и сделать комфортным последнее время его жизни.

Я решила уйти в хоспис, потому что захотела посмотреть и на эту сторону детской онкологии. Детский онколог ведь должен пройти разные пути, а не только когда все выписываются счастливые с цветами. Работать в хосписе тяжело, но я стараюсь думать не о смерти, а о том, что делаю жизнь детей максимально комфортной.

Мне до сих пор очень тяжело принять, что я не могу спасти ребенка. Пришлось побороть синдром бога — ощущение, что я могу всё контролировать и всех спасти. Потому что во время работы в больнице в мою смену не погиб ни один ребенок. А в хосписе это невозможно, там лежат тяжелые дети с неизлечимыми диагнозами. Очень сложно принять, что врачи не боги, что невозможно помочь всем. Есть случаи, когда медицина просто бессильна.

После работы в хосписе я очень изменилась. Я перестала бояться смерти и стала более эмпатичной

Еще я стала ценить то, что мне дано, и относиться ко всему не как к должному, а как к благу. Выйти на улицу, сходить в кино, выпить кофе с подружкой — мама, которая лежит в больнице с больным ребенком, не может себе позволить даже этого.

Я стала меньше драматизировать и больше принимать. Проще относиться к жизненным трудностям и заботам. Из-за своей работы я понимаю, что все эти так называемые проблемы — полная ерунда на фоне того, что может происходить в семьях.

«У меня такое ощущение, что я не зря живу»

Сейчас хочу сделать небольшой перерыв в детской онкологии и переучиваюсь на взрослого онколога. Хочу заниматься диагностикой и лечением женщин с раком молочной железы. Потому что профессия детского онколога очень истощает. Все истории трогают мое сердце, я тяжело переношу процесс умирания ребенка. Обычно мне нужен месяц, чтобы прийти в себя.

Еще я устала видеть плохие истории в семьях и продолжать разочаровываться. До работы у меня была определенная картина семьи. Теперь я понимаю, что всё не так. На этот счет могу сказать одно: болезнь ребенка — маркер отношений в семье, который покажет, семья это на самом деле или нет. Кто-то проходит эту проверку, а кто-то расстается.

При этом моя профессия очень благодарная. Я общаюсь с родителями детей, они с радостью и теплотой вспоминают о периоде, когда лежали в больнице с детьми, хотя это было самое тяжелое время. Они пишут мне не просто «спасибо» — они пишут, что я облегчила им жизнь (на этих словах Фидан еле сдерживает слезы. — Прим. ред.).

Сейчас моя профессия дает мне топливо. Я отношусь к ней как к миссии, которую я должна пронести через всю жизнь. Когда я устаю и у меня всё валится из рук, я открываю фотопленку и пересматриваю фотографии своих пациентов — у меня сохранены все.

Да, есть дети, которым я не смогла помочь, но скольким сотням детей я помогла! Например, недавно одна мама прислала мне фотографию мальчика. Он заболел в два года, но вылечился и сейчас идет в первый класс. И вот я смотрю на эти фотографии, и у меня появляется ощущение, что я не зря живу.

Фото: личный архив Фидан Ш.