Блокада, морозы, голод, карточки на хлеб, подозрительные соседи, которые время от времени исчезают. «Краденый город» — вторая книга из цикла «Ленинградские сказки» Юлии Яковлевой (всего запланировано пять книг), посвящённая блокаде Ленинграда. И о ней рассказывают не взрослые, а 12-летняя Таня и двое её младших братьев Шурка и Бобка.
Первая порция клейстера кончилась. Первый слой полосок уже был положен наискосок. И теперь в комнате лежала решетчатая тень. А Шурка всё не возвращался.
— Ну я ему задам! — пообещала тётя Вера.
Таня хотела спросить: кто эти Парамоновы?
Но тётя Вера словно почувствовала и решила уйти от ответа.
— Давай сразу и второе окно оклеим так же — сперва наискосок, а потом в обратную сторону пройдёмся, — энергично распоряжалась тётя Вера, будто в жизни не было у неё дела интереснее. — Только клейстер нужен.
Таня хотела спросить: почему мы здесь?
Но тётя Вера торопливо предложила:
— Сваришь клейстер? А я ещё бумаги у соседей спрошу. Только помешивай всё время, пока не загустеет, —не давала она вставить слово.
Таня взяла опустевший таз. Тётя Вера хрустела ножницами. Последние полоски с тихим шелестом падали из-под железного клюва, закрывая тёти-Верины туфли. Бобка складывал эти полоски охапками
— Какой примус её, помнишь?
— У окна, — кивнула Таня, осторожно лавируя с клейким тазом среди стульев, диванчиков, козеток, пуфиков, столиков, толстощёких ваз, сервантов с посудой. Огромные шкафы норовили ткнуть её вбок.
— Только не испачкай здесь ничего!
Таня боднула тазом этажерку; опасно накренился бронзовый подсвечник, но тут же встал на место.
— Не разбей! — ахнула тётя Вера в сотый раз.
А Таня в девяносто девятый раз буркнула:
— Знаю.
После солнечной комнаты в коридоре казалось особенно темно и прохладно. За дверью неандертальской соседки слышались хрякающие удары: видно, она разделывала топориком добычу.
Таня не подслушивала, просто на обратном пути из кухни заметила, что дверь в эту комнату приоткрыта.
Она вовсе не собиралась шпионить. Но услышала мужской голос:
— А это ещё кто такие тут шастают?
И неандертальская соседка ответила:
— Это Парамоновых. Родственники.
— Она сказала?
— Дворничиха. А ей домоуправ. А ему, знамо дело, Парамоновы.
«Это же о нас», — поняла Таня. И затаилась.
Ее собеседник не поверил.
— Ясно, какие родственнички, — многозначительно сказал он и добавил загадочно: — Заявят куда следует—и привет.
Таню задел его тон. Она бесшумно поставила тяжелый таз. Скользнула к самой двери. Увидела, как мужчина в сапогах и пиджаке стоит над красноватыми кусками. Радости на его лице не наблюдалось.
— Чтоб духу этого мяса здесь не было! — сурово велел он. Но так, чтобы за стенкой не услышали.
— Так ведь припасы… — вякнула неандертальская соседка.
— Припасы?! — вознегодовал Пиджак. Таня решила, что муж. — Ты что, радио не слушаешь? Глухая ты, что ли? В Ленинграде полно продовольствия! Ленинград защищён! Припасы делаешь — значит, сеешь в городе антисоветскую панику! А панику сеять — это статья.
Неужели он имел в виду, что про соседку с её ногой напишут в газете? В последнее время печаталось много статей про диверсантов, которые пробирались в город, чтобы подавать сигналы немецким самолетам. Но писать в газете про какую-то коровью ногу? Таня закатила глаза.
И тут взгляд её упал на картину. Что-то серенькое, мутное. Тане показалось, что картина тоже посмотрела на неё.
Сапоги заскрипели и двинулись к двери. Таня поспешно схватила таз и ринулась в свою комнату, удерживая на бегу бушующее море клейстера.
Сосед высунулся в коридор, но там было уже пусто и тихо.
Тётя Вера стояла на подоконнике, Таня подавала ей мокрую бумажную ленту, с которой капал клейстер. Бобка отправлял в таз следующую, сухую, притапливал её пальцем, вылавливал, протягивал Шурке. К Шурке уже тянула руки Таня. Работать конвейером Форда оказалось гораздо сподручнее.
Шурка как раз держал этого капающего плоского червя, когда в дверь стукнули и просунулась голова с низким лобиком и с выпуклыми, мощными бровями.
— А вы всё работаете? — весело заговорила голова. — А у меня котлеты скоро будут. И пирожки с мясом. И колбаски. И отбивные. Приходите, посидим, поедим, еды — во! — натужно улыбалась она.
— Спасибо, ну что вы, — принялась отказываться тётя Вера. — Да у нас и времени нет рассиживаться. Вот окна заклеим и уйдём.
Соседка побледнела, замахала руками.
— Ни-ни! Не выпущу, пока не накормлю! Котлетки! Колбаски! И пирожки с мясом! — завопила она. — Я быстро сварганю! Все приходите!
И Таня, Шурка, Бобка, тётя Вера услышали, как она кричит во все двери поочередно:
— Всех угощаю! Мы же соседи! Советские люди! Друг другу помогаем! Верно я говорю?
Тётя Вера встретилась с Таниным взглядом.
— Бывают добрые люди, — сказала она.
И нахмурилась. Тётя Вера не любила врать.
— Понимаешь, Таня, —поправилась, — иногда люди делают плохие вещи из добрых побуждений—и наоборот. Мы с тобой про неё ничего не знаем. Может, она добрая. А может, хотела убрать мясо в ледник и обнаружила, что лёд растаял или коты туда забрались.
Таня ничего не сказала.
— Или крысы, — добавила тётя Вера.
— Пирожки? — с интересом уточнил Бобка. Он сразу почувствовал, как живот булькнул: да-да, пирожки!
— Все равно в результате она угощает всех соседей и даже совершенно незнакомых ей людей. И это хороший поступок. Понимаешь?
А Таня подумала: «Хорошо, что это не наша квартира». Хотелось поскорее отсюда уйти.
— Не пущу! Голодными не выпущу! — радушно кричала Коровья Нога (так Таня мысленно прозвала соседку).
На «котлетки, колбаски, пирожки» сошлась вся квартира. Сгрудились на общей кухне. В середине составили несколько столов.
Соседка с короткой стрижкой и в очках, похожая на учительницу, высматривала что-то на блюде с пирожками, а потом спросила:
— Это гигиенично? Мясо точно прожарено? В нём нет цепней?
Таня узнала голос: это она недавно кричала про бактерии.
Мужчин было всего трое. Старичок с белой бородкой сидел возле Тани, ел молча и быстро. Тётю Веру усадили между усачом в пиджаке и человечком в круглых очках и тюбетейке. Шурка посмотрел на них и отвернулся. Оба это заметили.
— Меня по прошлому ранению сейчас не взяли, —почему-то принялся рассказывать усач. — ёще в финскую войну пришибло. Дырка в лёгком.—Он всё взмахивал вилкой. Потянулся рукой к мутной бутыли в центре стола.
А человечек в тюбетейке пил небольшими глоточками из рюмки, вытянув губы трубочкой.
— Я специалист, у меня бронь, — тоненьким голоском пояснил он.
Оба словно оправдывались.
В общем шуме слова раскалывались на кусочки. Тётя Вера кивала, как китайский болванчик, и смотрела на Таню и Шурку через стол.
Соседка в очках — та, что боялась бактерий, — нервно вытирала платком вилку. Потом принялась тереть нож.
— А вы Парамоновым родственники? — не унимался сосед в тюбетейке.
— Да, — кивнула тётя Вера.
— Двоюродные, — отчеканила Таня.
Тётя Вера послала ей благодарный взгляд, а Шурка—удивлённый.
Под потолком булькали голоса и висел чад — пухлое одеяло пара и дыма, над которым трудились несколько сковородок и кастрюль сразу. Пахло жареной едой. Все раскраснелись. Колбасок, котлет и пирожков было столько, что тарелок и мисок не хватило, и мясо клали на обрывки газет. Ели женщины и дети, ели кошки. Губы лоснились, рты жевали. Урчали объевшиеся кошки.
Шурка на еду уже смотреть не мог: ему казалось, что последний пирожок застрял в горле. Или это был кусок котлеты?
— Ешьте, ешьте. Ну ещё кусочек, — уговаривали всех Пиджак с женой.
Неандертальская соседка раскраснелась, глаза её блестели. Она ткнула Таню локтем вбок. Таня отодвинулась, но тут же поняла, что соседке просто поговорить охота.
— Я это, — дружелюбно начала она, — иду, лопата на плече. Все бабы, значит, идут. Мы идём.
— Да слышали уже! — крикнула с другого конца стола соседка с косой, уложенной вокруг головы.
Шурка и на косу смотреть не мог — она тоже напоминала колбаску. А соседка с косой не унималась:
— Хватит! Аппетит только портишь.
— Твой испортишь, как же, — заткнули её.
Здесь, видно, все друг друга давно и хорошо знали.
— Она не слышала! — махнула в сторону Тани вилкой Коровья Нога. На вилке был кусок котлеты. — Слышишь? — соседка снова ткнула её вбок. — И тут он прямо к земле — вжик! Аж кресты на крыльях видать, чёрные. И харю его. И все по канавам — прыг! А он — бабах! Мне только землёй по спине сыпануло.
Шурка слушал с волнением.
— Самолёт? Немецкий?!
Соседка кивнула. Ей льстило внимание.
— А модель какая? — не унимался Шурка. — Мессер? Юнкерс?
— Да откудова мне его, дьявола, знать? Шпионка я тебе, что ли, немецкая? Кресты только — во!
— Шурка, иди в комнату, — неожиданно прервала его тётя Вера.
Он гордо послушался.
Соседка будто не заметила.
— Ну, думаю, пришиб. Трогаю башку — нет, вроде цела.
— Где это вас так? — сочувственно спросила тётя Вера.
— Да нас за город траншеи копать возили. Тут он и вынырнул, фашист проклятый. Я не растерялась, — подхватила она историю с прерванного конца, — прыг наружу. А корову, значит, убило.
— Скажи спасибо —корову по башке двинуло, а не тебя! — захохотала соседка с треугольными бровями, ещё больше раздувая ноздри.
Соседка в очках на неё покосилась. Она одна не говорила ни слова—после того, конечно, как убедилась, что бактерий не видно. И единственная из всех ела вилкой и ножом.
— Корову? — перестала жевать Таня.
— Разорвало прямо! — оживилась соседка. — Да ты ешь, ешь. У меня мяса ещё полно… Все «ах», «ох»… А я думаю: чего ж добру пропадать? Хвать! На моё счастье, грузовик до города ехал. Ну что-то шофёру за подмогу пришлось отдать. Но… Припасов наделаю.
Таню передернуло. Тетя Вера сделала ей страшные глаза.
Женщина с тоской оглядела стол:
— Да вы ешьте! Ешьте! Всё ешьте! — крикнула она. И опрокинула в себя рюмку.
Лица соседей выражали разное.
— Везёт некоторым, — протянула одна, скрестив руки на груди.
— Ишь ты, прямо за городом, значит, уже палят, — тихо сказал кто-то.
Все тотчас умолкли, тихо обступив эту мысль, как неразорвавшуюся бомбу.
— Но в город-то фашист не сунется! — как-то слишком громко и радостно объявил усач. Истол опять зашумел.
Даже для Бублика завернули угощение. И он тотчас залез с косточкой под диван.
— Она добрая, — сказал Бобка, слушая, как Бублик хрумкает. — Вот с Бубликом поделилась.
Шурке казалось, что он больше не захочет есть никогда.
— Она странная, — Таня вспомнила подслушанный разговор Коровьей Ноги с мужем.
Приятно было снова оказаться дома.
— Гораздо важнее, как люди поступают, а не что они при этом думают, —возразила тётя Вера. — Эта женщина могла всё мясо продать потихоньку. Или даже выбросить. Но она поделилась с нами, совсем незнакомыми ей людьми. Потому что война.
— Не знаю, — пожала плечами Таня.
«Значит, война делает людей лучше?» —подумал Шурка. И понял, что принял верное решение. Так будет лучше всего.
