«Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих»
«Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих»
«Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих»

«Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих»

Жестокая книга о детских конфликтах и дружбе в семье

КомпасГид

03.01.2019

В издательстве КомпасГид вышел перевод книги Андреаса Штайнхёфеля «В центре Вселенной», опубликованный в Германии еще в 1998 году. История о двух подростках — Диане и Филе — и их молодой матери Глэсс стала классическим примером литературы в стиле young adult. Это книга о взрослении и принятии мира во всем его разнообразии, о травле и невыносимой жестокости детей.

Каждый знал, что представляет собой Обломок. В школе он всегда выделялся, причем не только невыносимо писклявым голосом, но и резко контрастирующими с ним отнюдь не лучшими своими качествами: большим весом и большой силой, а в особенности тем, что он был беспощадным драчуном, которого боялись все, кто не удостоился чести быть его другом. Мы с Дианой к их числу не принадлежали, однако до недавних пор я ошибочно предполагал, что и врагами его мы не были тоже.

— Диана? — прошептал я.

Она наверняка видела их, слышала их голоса, но она исчезла за поворотом реки, и я остался совсем один.

Бежать, промелькнуло у меня в голове, но ноги у меня вдруг стали словно ватные, будто вмерзли в воду, в один миг из теплой превратившуюся в ледяную. Группа детей рассредоточилась, и теперь я мог их сосчитать. Вместе с Обломком их было семеро. Некоторых я уже встречал.

— Девчонка смылась!

— Ничего, найдем.

Обломок выступил вперед. Он был предводителем стаи — ему и доставалась честь забить загнанную в угол добычу; остальным пришлось бы довольствоваться тем, что останется. Обломок соскользнул с песчаной насыпи и, постепенно замедляя шаг, почти величественно перешел брод и приблизился ко мне. Он был на голову выше меня, так что, когда он подошел, я вынужден был смотреть на него снизу вверх.

— Твоя мать — грязная шлюха, ты знаешь об этом?

Когда он говорил тихо, его голос был не настолько невыносим. Я заметил, что от одного из резцов у него откололся угол. Нос Обломка был сплошь усеян мелкими веснушками.

— Повтори: моя мать — грязная шлюха.

Я отрицательно помотал головой. Меня в любом случае ждали побои, причем побои совершенно бесчестные; в самом страшном сне я не мог представить себе, как он со мной обойдется. Обломок попросту сотрет меня с лица земли, а я, не в силах справиться с ужасавшей меня мыслью о том, что я мог кому-либо причинить боль — пусть даже ему, — не стал бы защищаться. Но и все это разом не могло сравниться с мыслью о том, что сестра моя бросила меня и сбежала.

— Ну же, давай! — нетерпеливо толкнул он меня в плечо. — Повтори: моя мать…

Остальные — две девочки и четверо мальчишек — тем временем столпились на берегу. Маленькие человечки, злобно ухмылявшиеся палачи, ожидавшие вынесения приговора. Внезапно я ощутил, как меня охватывает гнев.

— Хорошо. — Я глубоко вдохнул и посмотрел Обломку прямо в глаза. — Твоя мать — грязная шлюха.

И будь что будет. За обломанным зубом раздался нарастающий клекот. В долю секунды вокруг моей шеи сомкнулась железная хватка, сдавив горло. В живот врезался кулак — один раз, второй, третий. Боль и подступавшая следом за ней дурнота были еще не самым страшным — гораздо страшнее было чувствовать, что задыхаешься. Я захрипел. Обломок заставил меня опуститься на колени, свернув мне голову так, что земля поменялась с небом: надо мной блестело солнце, отражавшееся в реке, а снизу слепили настоящие лучи. Где-то посередине, расплываясь, колыхалась темная зеленая масса листвы. На фоне листвы выделялся белый силуэт Дианы.

Она, словно из ниоткуда, возникла на противоположном берегу реки, в пяти метрах от того места, где стояли мы. Ветер шумел в кронах деревьев, однако Диана стояла совершенно неподвижно, слегка приподняв голову, подставив лицо его порывам, словно стараясь учуять запах схватки. Она выловила стрелу и теперь натягивала тетиву, целясь в Обломка.

— Оставь моего брата в покое.

Я не мог видеть его лица, но реакцию ощутил моментально — руки Обломка еще крепче сжали мое горло. Я попытался вырваться, но в глазах у меня потемнело, и я не видел ничего, кроме сгущавшейся пурпурно-красной завесы. Про себя я молил, чтобы Диана поторопилась. Я молил, чтобы она убила его.

— Почему я должен оставить его в покое?

— Потому что я буду стрелять.

— А если ты в него попадешь?

Поступок Дианы потряс как его, так и меня. Может быть, ей не хотелось вступать в пререкания, бросаясь пустыми угрозами и дерзкими ответами, а может, она просто считала, что одного предупреждения вполне достаточно, чтобы понять, что она не собирается шутить. Что-то просвистело в воздухе, и я услышал испуганный стон. Тиски, сжимавшие мою шею, разомкнулись, и воздух со свистом обжег мои легкие, я отшатнулся и, когда пелена спала с моих глаз, увидел, как по руке Обломка в воду стекает кровь. Он уставился на стрелу, вонзившуюся в его безжизненно повисшее левое предплечье, словно марионетка в ожидании того, что кто-то дернет за веревочку.

Диана, в мгновение ока оказавшаяся возле меня, сунула мне в руку мокрый камень.

— Держи, — спокойно сказала она.

Мне больше не было страшно — напротив, я хотел причинить этим детям боль и поэтому молотил кулаками без разбору, едва держась на ногах от подступающей головокружительной, опьяняющей дурноты. Каждый раз, когда мой удар достигал цели, я испускал победоносный крик. Рядом со мной Диана, шипя, как дикая кошка, направо и налево размахивала луком. Только после того, как мои кулаки несколько раз ударили в пустоту, я понял, что противник отступил. Глотнув воздуха, я огляделся и понял почему.

Один из мальчишек, лохматый и рыжеволосый, с зелеными глазами, на которых не было видно ресниц, выхватил нож. Я не мог подумать, что он и вправду ударит им — настолько испуганно он вперил взгляд в пространство, ослабив напряжение, готовый вот-вот сдаться и пуститься наутек. Но что-то внутри него уже нанесло удар. Как заведенный мотор, остановить который уже было не под силу, он неожиданно двумя резкими скачками приблизился к моей сестре.

— Не смей! — закричал я.

Блеснуло лезвие. Рядом с бретелькой от платья пяти- или шестисантиметровый клинок до самого основания вошел в ее плечо. Раздался отвратительный крякающий звук, как будто проткнули вилкой недоваренную картофелину.

— Черт подери, — выдохнул кто-то у меня за спиной. Лохматый парень отступил назад и беспомощно поднял руки.

Зрачки Дианы сузились. Поперек лба появилась жесткая морщина, словно она искала ответ на особенно сложный вопрос. Ее правая рука по-прежнему сжимала лук, а левая удивленно ощупала раненое плечо. Пальцы сжали рукоять, торчавшую у нее над ключицей.

— Диана, — прошептал я, увидев, что она наклонила руку не в ту сторону, но было слишком поздно. Она вырвала нож из своего плеча, дернув в противоположную удару сторону и распоров его при этом до самой шеи. Ее плоть разомкнулась, как расколотый гранат, обнажающий свои багряные внутренности. Диана разжала пальцы и бросила оружие в воду.

— Это не больно, Фил, — произнесла она.

— Она…

— О…

— Сматываемся!

То, как неожиданно пострадал Обломок, притянуло остальных, как непреодолимая магнетическая сила; она же оттолкнула их, когда на плече Дианы появилась зияющая рана. Раздались испуганные крики, засверкали брызги, в воздух поднялись клубы песка и пыли. Дети, таща за собой Обломка, схватив его за уцелевшую руку, бросились в сторону холма. Как привидения, настигнутые дневным светом, за несколько секунд они растворились в воздухе.

Диана подняла голову и посмотрела на насыпь, на вершине которой наших обидчиков поглотило яркое пламя солнца.

— Мне нужна новая стрела, — сказала она. — Он забрал ее с собой. Она моя.

— Диана, из тебя льется кровь! Нам надо домой.

— Знаешь что, Фил?

— Диана, нам…

— В следующий раз я возьму с собой свой нож.

Ее голос звучал тихо. Она была бледна, а ее некогда белое платье выглядело так, как будто на него рассыпали истекающую соком клубнику. Когда мы добрались до дома, она почти не могла идти. Я поддерживал ее, и на меня текла ее кровь. Я бормотал какую-то нелепицу, пытаясь успокоить ее, хотя скорее эти слова были обращены ко мне самому. На лестнице, ведущей на веранду, Диана споткнулась, осела на нижнюю ступеньку и замерла. Еще на подходе к дому я судорожно звал Глэсс. Вылетев из дома, она мгновенно поняла, в чем дело.

— Потом расскажешь, Фил. Диана, вставай, быстро в машину — ну, давай же, давай. Фил, Фил, иди сюда скорее.

Одним движением она стянула с меня футболку.

— Прижми ее к ране и не отпускай, пока мы не доберемся до врача.

Глэсс всеми силами старалась сохранять спокойствие, однако я чувствовал, что она в панике: срывая футболку, она набросилась на меня, как налетает на человека тяжелая, заразная болезнь. Машина пронеслась через лес, перелетела через мост и въехала в город. Футболка в моих руках оставалась сухой, но я не решался приподнять ее. «Все потому, что она хотела мне помочь», — думал я, надеясь, что Диана, безучастно уставившаяся куда-то прямо перед собой, не вздумает закрыть глаза, ведь тогда она может умереть… тогда она совершенно точно умрет. Слезы капали на мою обнаженную грудь, стекая по животу и, щекоча пупок, собирались в нем соленой влагой.

Как выяснилось в больнице, она потеряла гораздо меньше крови, чем могло показаться. Действительно глубокой рана была лишь в том месте, куда вошло лезвие, а, вытаскивая нож, Диана по счастливой случайности лишь распорола себе мышцу.

— Могло быть гораздо хуже, барышня, — склонившись над ней, сказал врач. — Войди нож вертикально, он бы проткнул вам левое легкое.

Лицо Дианы постепенно обретало здоровый оттенок, но теперь бледным, как смерть, был я — я чувствовал, как бледнею, наблюдая вместе с Глэсс за тем, как врач уверенными движениями сшивал края раны, вонзаясь острием огромной блестящей иглы в плоть моей сестры, и хотя она была под наркозом, я ощущал каждый укол, как будто игла вонзалась в мое собственное тело. Плечо перевязали, Глэсс обменялась с врачом парой фраз, и мы отправились обратно. Войдя в дом, она опустилась на диван в зале, уставившись в холодное и пустое чрево камина, и Диана свернулась калачиком у нее на коленях и закрыла глаза, а я прижался к ней сбоку. Глэсс гладила меня и сестру по голове.

— Что случилось? — спросила она.

Я все рассказал. Как я и ожидал, она спокойно слушала, не прервав меня ни единым упреком, лишь изредка издавая неясные понимающие звуки, похожие на слабые стоны, доносившиеся из ее комнаты по ночам, когда в Визибле были гости.

— Ясно, — сказала она, когда я закончил. — Вы защищались, и это было абсолютно правильно. Мы ни перед кем не должны отчитываться. Никому ничего не должны. Вы меня поняли?

Я ничего не понял, но в ответ кивнул с серьезным видом. Диана ничего не ответила — возможно, она спала, а возможно, просто очень устала. Я бросил взгляд на ее лицо, наполовину закрытое темными, влажно спадающими на лоб волосами, и внезапно вспомнил, что уже несколько часов в моей голове вертится один вопрос.

— Глэсс, — поднял голову я. — А что такое «шлюха»?

Как бы странно это ни звучало, но события того дня стали прелюдией к затяжному периоду взаимной недолюбви-недоненависти Глэсс к этим там.

Поздно вечером, когда мы с Дианой уже переоделись ко сну, снаружи раздался яростный стук. Мы спрятались за спиной матери, решительно распахнувшей дверь. На пороге стояла одетая в дешевый сарафан маленькая жилистая женщина с резкими чертами лица, неубранные волосы которой прядями свисали то тут, то там.

— Ваша дочь ранила моего ребенка! — завопила она, набросившись на Глэсс. Резкий голос, который унаследовал от нее Обломок, срывался. — Я заявлю на вас в полицию — уже давно пора было, вы…

— Грязная шлюха? — спокойно перебила ее Глэсс. — Это вы научили своего сына таким словам? Мой мальчик спросил меня, что это значит. Может быть, вы ему объясните?

Не дожидаясь ответа, она подозвала Диану, стянула с нее пижамную кофточку и, быстро освободив плечо от повязки, выставила на обозрение ошарашенной женщины зашитую рану, на которой запеклась корка крови, в слабом свете лампочки в прихожей казавшаяся бездонным рвом.

— Как видите, моя дочь тоже пострадала. Еще немного — и она лишилась бы левого легкого. Или истекла бы кровью, если бы нож попал в сонную артерию, вы что, не понимаете?

Глэсс осторожно закрепила повязку и отодвинула Диану в сторону. Ее голос зазвучал нараспев, и слова, слетавшие с ее уст и покачивавшиеся в воздухе, как корабли на беспокойных волнах, против воли заставляли прислушаться.

— Знаете, что я думаю? Я думаю, что проблема не в вашем сыне, не в моей дочери и не в каком-то грязном ругательстве. Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих. Я думаю, истинная проблема в том, что вы несчастны. Очень несчастны. Настолько, что вам приходится опускать и обзывать других людей отвратительными словами, которым от вас учатся ваши такие же несчастные сыновья, и от этого страдают мои дети, чего я терпеть не намерена!

Мать Обломка молча уставилась в землю. Я не знал, почему она пришла именно сейчас, через много часов после происшествия у Большого Глаза. Была ли она слабой женщиной или просто долго собиралась с силами, чтобы решиться выступить против Глэсс, я не знал тоже. Но было очевидно, что все ее мужество улетучилось в один миг.

— У меня есть к вам предложение, — сказала Глэсс, в мгновение ока вновь обретя спокойствие. Я никогда не видел, чтобы так резко менялось ее настроение, и от этого мне стало не по себе. За спиной у матери я нащупал руку Дианы и схватился за нее.

— Я поставлю чайник, и мы с вами сядем на кухне и поговорим.

— Нет, не надо, — поспешно ответила женщина, хотя под властью голоса Глэсс она, словно одурманенная пением сирены, уже вошла в прихожую.

— А вы, — обернулась Глэсс к нам с сестрой, — идите чистить зубы — и марш в кровать. И не забудьте выключить свет! Я потом проверю.

Последнее, что я помню из этого вечера, — удаляющуюся сухощавую спину матери Осколка.

Читайте также
Комментариев пока нет
Больше статей