Россия с недавних пор стала страной практически всеобщего высшего образования. Мимо вуза проходит лишь каждый пятый выпускник школы. Естественно, общий уровень абитуриентов стремительно падает. На это жалуются все: от педагогов до министра образования. Ректор Московского городского педагогического университета Игорь Реморенко рассуждает, как сохранить качество высшего образования в новых реалиях.
Разросшееся высшее образование в стране стало темой для переживания буквально всех. Дети и родители трясутся перед ЕГЭ и комплексуют по поводу престижности выбранного вуза; преподаватели в вузах переживают, что толковых ребят все меньше; начальники проводят непопулярные меры по слиянию и поглощению вузов, лишают их лицензий или аккредитаций.
В самом деле, в советское время до вузов едва доходила треть выпускников школ, а сейчас — более 80%. И это при том, что некоторая часть детей уходит в техникумы и колледжи после девятого класса
Теперь в одной группе зачастую оказываются и студенты, которые на самом деле заинтересованы и мотивированы учиться, и те, кто отбывают номер, толком не понимая, зачем им именно этот вуз и эта специальность. В результате преподаватели вынуждены тратить время на «повышение общего среднего уровня». Большинство из них ликвидируют пробелы школьного знания, обсуждая базовые вопросы истории, литературы, обществознания, географии и прочие важные, с точки зрения общей эрудиции, вещи. Времени на обсуждение серьезных вопросов науки, вовлечение студентов в исследовательскую работу или элементарно на глубокий разговор о будущей профессии практически не остается.
Почему нельзя разом ликвидировать избыточную подготовку студентов? Ведь говорят же, что нужны, мол, рабочие руки: строители, дворники, плотники, слесари и прочие вежливые мерчандайзеры. Что мешает искусственно ограничить высшее образование?
Дело в том, что в 1993 году мы приняли такую конституцию, где согласно 43 статье «каждый имеет право на образование», причем бесплатное — на конкурсной основе
Его-то еще удается как-то контролировать, а вот платное образование ограничить уже куда сложнее. Разве что через запрещение вузам выдавать дипломы государственного образца. Потому-то мы и слышим довольно часто о лишении некоторых (чаще негосударственных) вузов аккредитации или даже лицензии, что автоматически запрещает им выдавать государственные дипломы. Но и это не помогает. Уже сейчас есть студенты, закончившие частный вуз и получившие диплом негосударственного образца. И даже на таких условиях некоторые абитуриенты выбирают частные вузы. Слишком престижно иметь высшее образование.
Откуда взялся такой невиданный престиж? Это происходит во всех странах со сколь-нибудь значимым экономическим ростом. Здесь играет роль и растущая технологичность экономики: ручной труд вытесняется интеллектуальным, индустрия — сферой услуг, заводы со станками и пролетариями — многотысячными лофтами с хипстерскими программистами. Но сильнее всего престиж. Принято считать, что самый большой спрос при росте экономики возникает именно в тех отраслях, где у граждан самое острое потребительское желание: мечты давно сформировались, но возможностей их воплотить не было. Отсюда огромный спрос на электронику, дорогие машины и рестораны в период «первоначального накопления капитала». Люди могли жить в старой квартире и не мечтать накопить на коттедж, но уже купить дорогой автомобиль.
То же самое и с образованием: как только появились соизмеримые финансовые возможности, все кинулись получать корочки. И остановить этот процесс — все равно что попытаться преобразовать нынешний общепит в стандартные советские столовки
Что же делать вузам? Как сохранить качество при условии массового высшего образования? С одной стороны, этот процесс уже идет. Министерство старается сконцентрировать финансы именно в сильных вузах, привлекая туда и сильных выпускников школ. С другой стороны, иные неплохие вузы массово отчисляют двоечников. После третьего курса достаточно много студентов уходит, бросая учебу. Правда, многие из них переводятся в негосударственный сектор или в слабые государственные вузы, где можно не ходить на занятия. Есть и другие меры:
Развивать программы магистратуры. Мы это делаем и видим, что с каждым годом спрос на них растет. Если бакалавриат становится своего рода продолжением школы, массовым высшим образованием, то магистратура уже дает устойчивые исследовательские навыки. Для учителей это умение действовать в неожиданных ситуациях, самостоятельно проектировать уроки, подбирать литературу, добиваться хороших результатов обучения в целом. Для учителей старшей школы, где теперь есть углубленное обучение, также важно научиться хорошо разбираться в предмете, решать задачи повышенного уровня, работать с индивидуальными программами обучения. Все это — в магистратуре.
Подтягивать двоечников. Приходится как бы надстраивать над обучением разные «пространства осмысления» всего, что происходит в вузе. Это неформальные студенческие клубы, вечерние мероприятия, летние походы, выездные интенсивные семинары, практика и в школе, и в учреждениях культуры и многое другое. Все это разнообразит рутинную учебу и помогает найти себя, развить свой интерес с помощью неформальных занятий.
Привлекать к исследованиям. Генри Розовски, один из деканов факультета Гарварда, рекомендовал своим студентам при выборе преподавателя ориентироваться не на тех, кто блестяще рассказывает, а на тех, кто силен прежде всего в исследовательской работе. Именно они, даже если иногда скучно бурчат у доски, владеют навыками отбора самых современных научных данных и свежих исследований. Именно у них впоследствии можно научиться работать с новыми технологиями.
Индивидуализация. Мне кажется, что это главное. Если человек пришел учиться, если он хотя бы в малой степени чего-то хочет, то, опираясь на его интерес, можно построить образовательную программу под него. Осмыслить и выбрать в самом деле интересный курс по выбору, подобрать тему курсовой работы, увлекательную практику в каком-либо учреждении. Это действительно важно и позволит студентам преодолеть себя и получить настоящее высшее образование. Причем сейчас, когда появляется так много доступных электронных курсов, возможности, в том числе и индивидуализации, многократно возросли.
Можно, конечно, не предпринимать никаких усилий и халтурить. Некоторые именно так и поступают. Преподаватели делают вид, что учат, а студенты — что учатся. Но мы пойдем другими путем: будем требовательны, предоставим выбор, сделаем интересные курсы и практику. И студентов сохраним, и сами получим удовлетворение от работы.
Далее «рекомендовал своим студентам при выборе преподавателя ориентироваться не на тех, кто блестяще рассказывает, а на тех, кто силен прежде всего в исследовательской работе. Именно они, даже если иногда скучно бурчат у доски, владеют навыками отбора самых современных научных данных и свежих исследований. Именно у них впоследствии можно научиться работать с новыми технологиями».
Вы как это видите в наших реалиях, когда по факту тебе, преподавателю, просто «вручают» группу, и, соответственно, никто и у студентов не спрашивает, к кому им хочется пойти учиться? Или если на данной кафедре, я, например, единственный преподающий данную дисциплину? По моим наблюдениям, хороший исследователь и хороший педагог чаще всего объединяются в одном лице. Тут вопрос другой — как у нас, в России, в провинции в частности, финансируется вузовская наука, особенно, если речь идет о прикладных, естественно-научных исследованиях. В этом случае много не на теоретизируешь, надо ставить эксперимент и делать выводы. А на чем? Мы работали на оборудовании даже 70-80 годов 6-10 лет назад, для «чистой» науки вообще не предусматривалась тогда покупка приборов. Новое закрывалось в лабораториях, куда доступ имело ограниченное число людей (например, 3-5 на 80 работающих по данной научной специальности) и предназначалось только для т. н. хоздоговоров, которые решали сиюминутную практическую задачу. А какие-то другие разработки, требующие не одного года исследований, направленные на будущий вклад в разработку тех же лекарственных препаратов, просто не рассматривались. По принципу — занимайтесь сами (т.е. ищите реактивы, оборудование, деньги на публикации и т. д.). И бизнес не заинтересован в таких проектах, они долгосрочные в плане перспектив дохода. А сейчас и это оборудование «сдохло». И в каком нынче состоянии наша, например, фармнаука? Чтоб ответить на это вопрос, достаточно уточнить в аптеке по нескольким препаратам производителя, чтоб убедиться, что почти мертва, т. к. на полках-почти один импорт. И что мы можем показать обучающимся студентам? Это оборудование допотопное, стоящее как у музее? Сначала нужно пересмотреть в корне существующие подходы к вузовской науке, а потом учить студентов выбирать преподавателя по этому критерию.
«Преподаватели делают вид, что учат, а студенты — что учатся. Но мы пойдем другими путем: будем требовательны, предоставим выбор, сделаем интересные курсы и практику». Тех преподавателей, которые делают вид, что преподают, никто не заставит сделать практику и курсы интересными, это внутренняя мотивация преподавателя. И кто будет что-то альтернативное предлагать — сгнобят, как показывает практика, чтоб не мешал жить, делая вид. А проводить жесткий отбор преподавателей в вузах можно лишь на фоне соответствующей достойной оплаты труда. А пока очень печальная картина — все более-менее приличное, креативное, заряженное на работу и исследование уходить из вуза и оббегает его десятой дорогой. И что можно при таком раскладе провозглашать?
Мы безвозвратно очень много потеряли за эти 10-15 лет, и именно в кадровом направлении. Высшее образование, в частности наше фармацевтическое, устаревшее, мхом покрытое, его качество, соответствие современным реалиям рынка труда, востребованность должны обсуждаться в более широком формате, чем ныне существующий — министерство-руководитель вуза. Хотелось бы, чтоб и мнение преподавателей, работодателей и самих обучающихся учитывались в открытом диалоге, а не по принципу того, что кто-то «встал не стой ноги».