Её первую книгу — бестселлер «Зулейха открывает глаза» — многие называют манифестом об освобождении женщины. О своём детстве в Казани, где начинается история Зулейхи, писательница рассказала Юле Варшавской. Вопреки пугающему образу традиционной татарской семьи, выведенной в романе, они пропитаны любовью и нежностью.
«Мои детские воспоминания противоречат клише о традиционной семье»
Воспоминания — это палитра, с неё ты берёшь краски для жизни и творчества. Если красок много, то это богатая палитра. Если мало — бедная. Поэтому очень важно, чтобы человек в детстве видел разные семьи и дома, впитывал разные правила и постигал разные миры. Только тогда может сформироваться широко мыслящая личность. В моём детстве было это счастье.
Один дом — деревенский — принадлежал бабушке и дедушке со стороны мамы. Это был большой деревянный дом с огородом, садом, баней, богатым хозяйством, скотом и домашней птицей. Уклад жизни там был совершенно деревенский, даже сохранялись в обиходе остатки языческих верований: к примеру, над колодцем висели черепа домашних животных — конечно, не в качестве оберега, а просто как привычный по тому времени элемент декора деревенских дворов. И это совершенно спокойно существовало в домах на окраине Казани середины 80-х.
В стране полным ходом шла перестройка, а у нас в окно черепа глядели
Хлеб мы брали только правой рукой, а когда входили в избу, первым делом заглядывали в устье печи и никогда не наступали на порог.
Был в моём детстве ещё один дом — городской. Это была квартира казанских татар (родителей со стороны папы), их образ жизни был довольно буржуазным. Бабушка была домохозяйкой, изумительно готовила блюда национальной кухни. Семья ела всегда строго в одно и то же время, на обед непременно — три блюда с компотом, на полдник — яблочко, на ночь — обязательно кефир. Много красивых столовых приборов, фарфоровая супница, тарелки всегда только с подтарельниками, старинный молочник, сахарница с серебряными щипчиками. Фортепианные вечера, семейные разговоры о музыке и политике.
А ещё был дом моих родителей — очень простой и демократичный — крошечная однокомнатная квартира, куда каждый вечер приходили безумно уставшие мама и папа. Там всё было очень просто, бедно, весело — по-другому.
Распределение гендерных ролей было забавным. Например, в деревенском доме оно — вопреки стереотипам — было не так заметно. Если поднимали дом, укрепляя фундамент, то вёдра с песком таскали все: и мужчины, и женщины. Дрова колоть умели все. И баню топить. И землю копать. И за конями-коровами ходить.
Если бабушка уезжала, то дедушка совершенно спокойно брал на себя домашние заботы — и супы варил, и тесто ставил, и полы драил, и стирал в тазике
Все умели делать всё, каждый мог заменить каждого — это было нормой. В городском буржуазном доме распределение было намного строже. Там дедушка никогда не мыл посуду и не готовил. У него был стёганый бархатный халат с кистями, в котором он садился после обеда читать свежие газеты — и никто не смел его беспокоить в этот «святой» час. Бабушка вела хозяйство и никогда не занималась мужскими делами. На моей памяти ни разу не сходила в магазин, к примеру, это всегда делали мужчины.
«Детей в каждом доме воспитывали по-разному»
В первом, деревенском, доме было очень строгое традиционное воспитание. Запрещалось вступать в разговор, пока беседуют взрослые. Запрещалось не то что возражать, а даже перебивать. А уж ослушаться старшего вообще никому не пришло бы в голову.
Ребёнок всегда ощущал эту серьёзную границу между взрослыми и детьми — непреодолимую границу, чуть ли не пропасть.
Только в юности подростков начинали постепенно считать взрослыми, но и тогда сохранялась жёсткая иерархия
Младшие всегда почитали старших и уступали им, даже если разница в возрасте измерялась парой лет или месяцев. У моей мамы, к примеру, есть брат-близнец: он родился вторым, несколько минут спустя после мамы, поэтому всю жизнь считался (и считается) младшим братом, а маму почтительно называет «старшей сестрой» (в татарском языке есть разные слова для обозначения старших и младших сестёр-братьев).
Во втором — городском — доме, напротив, царили необыкновенное баловство, любовь и вседозволенность — там всё крутилось вокруг детей и для детей. Только строевое воспитание в семье маминых родителей не позволило мне стать жутко избалованным ребёнком.
В родительском доме был очень демократичный вариант воспитания: у мамы и папы просто не было времени излишне баловать меня или строжить, да и сил на это после рабочего дня не оставалось. Это была просто обычная, нормальная семейная жизнь без заморочек. В каждом из этих трёх домов я вела себя по-разному. Дети вообще очень гибкие, могут переключаться хоть между десятью семьями, если необходимо.
Конечно, многие вещи в романе я намеренно утрировала, сгущала краски, чтобы создать нужные эмоции. Но из этой палитры родилась моя первая книга «Зулейха открывает глаза», многие сцены в ней правдивы. К примеру, когда она с мужем едет колоть дрова и боится, что бревно упадёт на ногу и оставит её калекой — эта сцена описана по воспоминаниям бабушки, всё именно так и было в жизни.
Для меня история Зулейхи, в первую очередь, история о женщине. Можно сказать, это роман об освобождении женщины. Процесс эмансипации в то время уже активно шёл в Советском Союзе, это соответствует исторической правде. В 1917 году, весной, женщины в России получили избирательное право одними из первых в мире. Идеологическая машина всячески поддерживала этот процесс — укрепляла идею равноправия полов в Советском Союзе.
Женская эмансипация в ранние советские годы была также поддержана — страшной ценой, но всё же — и большой историей: Гражданская война, несколько волн репрессий, Вторая мировая война — всё это унесло миллионы жизней, преимущественно мужских. Мужчины погибали, а женщины были вынуждены вставать на их место. Несколько лет назад было проведено исследование в разных странах мира — изучали количество женщин на топовых управленческих позициях. Первое место заняла Россия: у нас 40% топ-менеджмента — женщины. Вполне себе такое наследие советского прошлого.
«Главное — дать детям безусловную любовь и палитру возможностей»
Тема отрыва детей от родителей, отпускания их во взрослую жизнь, отказа от права собственности на детей — очень важная для меня. Она нашла отражение в обоих моих романах. Это подарок, который я получила от своих родителей — они отпускали меня не раз. В 18 лет я уехала в Германию учиться на полгода (а случилось это в середине девяностых, когда отъезд ребёнка за границу был чем-то совершенно удивительным), потом, уже в конце девяностых, — переехала из родной Казани в Москву, как выяснилось позже, уже навсегда. Я ценю эти подарки.
Мне вообще кажется, что по большому счёту родители могут дать ребёнку только две вещи. Первое — это безусловная любовь. Любовь, очищенная от родительских страхов, комплексов, ожиданий, проекций. Ничего не требующая от ребёнка. Это чувство невозможно имитировать, его невозможно воспитать в себе усилием воли — оно либо есть, либо нет. Такая безусловная любовь формирует у ребёнка базовое доверие к миру. И когда ребёнок вырастет, он сможет сам любить и разрешит другим любить себя, это тоже очень важно. Часто такую любовь не могут дать родители, но дают бабушки и дедушки. У меня был дедушка, которому я посвятила второй роман, я знала, что он меня любит безусловно.
У него было очень много внуков, среди них был даже самый любимый (а это очень тяжёлый крест — быть самым любимым внуком)
Я же была просто любимой — безо всяких приставок. Знала, что когда бы ни приехала к нему, он будет счастлив. Знала, что любой мой подарок его обрадует, что любое моё слово будет услышано. Это невероятно важно. Проверить, была ли такая любовь у вас, можно только одним способом — повзрослев, оглянуться на своё детство и узнать, разглядеть эту любовь через годы.
Второе, что могут дать родители детям, — это создать поле для интеллектуального и духовного развития. Нельзя, как бы мы ни старались, заставить ребёнка любить чтение, но можно купить шкаф и заставить его важными книгами, можно сделать книги предметом взрослого обсуждения (а дети пусть подслушивают эти разговоры из детской). Нельзя задаться целью и привить любовь к живописи, но можно ходить с ребёнком в картинную галерею. Или в театр. Или в поход… Просто создать некую палитру возможностей, исходных точек для развития интересов — максимально широкую, чтобы был выбор. По большому счёту, во всем остальном мы не властны над нашими детьми.
Мы с мужем стараемся, чтобы наша дочь была вхожа в разные дома — постигала разные правила, знакомилась с разными укладами. Что-то она знает и о татарских традициях, но, в целом, для неё это абстракция — просто потому, что этот мир уже уходит. Практически уже ушёл: тот деревенский дом, о котором я рассказывала, стоит пустой, бабушки и дедушки больше нет. Какие-то вещи можно рассказать, но, если ты это всё не прожил сам, слова останутся словами и скоро позабудутся.
29 сентября Гузель Яхина примет участие в фестивале «Немецкий в Иностранке», организованном Библиотекой иностранной литературы, посольством Федеративной Республики Германия и Гёте-Институтом. Гостей всех возрастов ждут бесплатные лекции, мастер-классы, выставки, презентации, кинопоказы, посвящённые немецкому языку, литературе, культуре и образованию в Германии.
Фото: РИА Новости (Владимир Астапкович), Wikimedia Commons (Nazaretujs)
