«Он совсем больной, вы с ним настрадаетесь»: честный рассказ приемной мамы об усыновлении

Говорить о сложностях родительства в принципе сложно. Сразу обрушивается вал возмущений и советов. Говорить о сложностях приемного родительства еще сложнее. Кажется, поток осуждения будет еще активнее. Но это важно — рассказывать честные истории и помогать тем, кто проходит этот путь сейчас. Своей историей в блоге поделилась Диана Ибрагимова. А записала её Светлана Жданович.

«Зачем тебе это нужно?»

На момент усыновления у меня уже был кровный ребенок — четырехлетняя дочка. Мы планировали еще детей, но своих, не приемных. Но однажды мы с мужем сидели в комнате, и вдруг, ни с того ни с сего, меня посетила мысль: какая разница, чей ребенок — свой или приемный? Муж сидел за компьютером, спиной ко мне. Я подошла и сказала: «Давай не будем рожать, а возьмем ребенка из детского дома?» Он спокойно ответил: «Давай». Все произошло без подготовки. Я думала, приемные дети не отличаются от кровных.

Шел 2009-й год. Я ничего не знала про семейное устройство: не знала, что есть специальные банки данных детей-сирот и какие-то органы опеки, куда нужно идти. Я была молодой девушкой (мне было 28, но выглядела на 16) в розовых очках, с иллюзорными представлениями о приемном родительстве. Мне казалось, все устроено просто: приходишь и берешь.

Когда я ходила по инстанциям, докторам и комиссиям, чтобы собрать справки и бумаги для усыновления, люди реагировали на меня как на очень глупого человека, который вбил себе в голову мысль, что ему нужен какой-то непонятный ребёнок.

Много разных фраз я слышала от окружающих: «А что, вы сами не можете родить?», “ У вас что, проблемы?», “ Да зачем вам это нужно?» Такое отношение стало для меня неожиданностью. По моим наивным представлениям, люди должны были быть за мир во всем мире, они должны были меня поддерживать. А тут реакции наподобие: «Вы что, с ума сошли, девушка?»

«Выбирают как товар в магазине»

Я получила разрешение стать усыновителем и отправилась дальше. Своего ребенка я нашла в федеральном банке данных. Сейчас всё достаточно хорошо компьютеризировано, но тогда этих технологий не было. Мы обозначили возраст ребенка: до 3 лет, чтобы младше нашей дочери. Со своим заключением я приехала в небольшое помещение, в котором находились огромные стенды с анкетами детей.

Далее процедура такая: тебе назначают стол, ты садишься. Затем сотрудница выносит огромную кипу анкет. За соседними столами сидят такие же кандидаты в приемные родители. К вопросу о тайне усыновления: если я хочу ее сохранить — не получится.

Я смотрела на анкеты, но что там написано, не понимала. Помню, были указаны диагнозы и прикреплены фотографии плохого качества. Очень много фотографий, где лица детей искажены, растянуты: не из-за проблем с внешностью, а именно из-за плохой фотосъемки. Поэтому, даже если бы я ждала внутреннего отклика на фотографию, ничего не получилось бы: фотографии не передавали, какие дети на самом деле. Причем фото могли быть в возрасте месяцев трех, а ребенку уже год исполнился, например.

Я себя чувствовала как в магазине. Хотелось сбежать — было жутко неприятно. Возможно, это ощущение и заставило меня схватиться за первого попавшегося мальчика: я взяла анкету, посмотрела группу здоровья — третья. Подумала: третья, наверное, нормальная. Я не проходила ШПР и не знала, что такое группы здоровья, какие из них «нормальные».

Меня удивило, что мальчику уже 4 месяца, но на него не было выдано ни одного направления на знакомство. Маленький здоровый ребенок в Москве. На таких обычно очередь! Я спросила у сотрудницы, почему же такой малыш один. Она ответила: «Никто не хочет брать „национальных“ детей. Всем нужна славянская внешность».

«Двойной удар для ребенка»

Звали мальчика Ваня. Мне выдали направление на знакомство. Я приехала в дом ребенка. Снова услышала: «Куда ты такая молоденькая идешь, зачем тебе это надо?». Но сотрудники в учреждении мне всё показали, рассказали. Нянечки называли Ивана каким-то очень ласковым именем. У него была любимая нянечка. Она была очень заинтересована, чтобы у него всё получилось, выделяла его из всех и очень переживала за него.

Я начала ездить к нему каждый день, чтобы гулять. Однажды на прогулку мне разрешили привезти дочку и мужа, несмотря на то, что обычно никого не пускают. У меня даже фото осталось, где мы всей семьей гуляем, в первый раз.

Потом был суд по усыновлению. Мы ждали вступление решения в силу. Все это время — две недели — Ваня должен был оставаться в Доме ребенка. Как раз в это время ему исполнилось 6 месяцев. По правилам, в этом возрасте детей переводят в старшую группу. Мы просили оставить мальчика в своей группе, чтобы не было двойного стресса. Персонал согласился. Но когда мы снова пришли к ребенку, в младшей группе его не оказалось. Вокруг ребенка были новые дети и новые воспитатели. Через две недели мы его забрали. А это снова перемены. Ребенок, к сожалению, получил двойной удар.

Мое главное упущение, о котором я сейчас жалею: мы не сделали ни одной фотографии в день, когда забирали его. Со мной тогда была мама, мы были на машине, все случилось сумбурно, быстро, будто в забытьи. Когда ребенка забирают из роддома, церемония обычно сопровождается шариками, видеосъемкой, цветами. А тут всё так стремительно: я только привезла какую-то одежду (мне его голым выдали), быстро запихнула в машину, и мы уехали.

«Думала, моя жизнь пошла под откос»

Мы привезли мальчика домой. Первый день он спал. Сейчас я понимаю, что от стресса: когда дети переезжают, они сильно переживают, им тревожно. Его буквально «вырубило», он спал около суток. И это был единственный день спокойствия. Потом он перестал спать вообще. Практически всё время плакал и не сидел на ручках. Несмотря на то, что в доме ребенка у него была любимая нянечка, руки не были для него утешением.

Я не понимала, что с ребенком: почему он всё время кричит, почему ест и срыгивает, почему синеет, когда плачет. Я не знала, от чего это происходит, и мне казалось, что с ним что-то не так. Он начал себя укачивать (так обычно делают дети в учреждениях, чтобы себя поддержать, так как у них нет близкого контакта. Они качаются в разные стороны, ударяются головой, руками, ногами о кроватку.) Для неподготовленного человека это страшное зрелище. Позже я узнала, что для приемных это норма, что с этим можно работать, но на тот момент это был сущий кошмар. Я думала, что моя жизнь пошла под откос. Мне стало казаться, что я испортила жизнь всем на свете: в первую очередь — своим близким.

Говорят, розовые очки бьются стеклами внутрь. Это правда

Никакие мои ожидания со вторым ребенком не оправдались. Принятия, о котором я мечтала, не случилось. Я ждала, что с появлением малыша у меня вновь, как со старшей дочерью, запорхают бабочки в животе. Но этого не произошло. Напротив, его поведение меня пугало.

Когда он стал подрастать, у него стали случаться очень сильные «закатывания», вплоть до потери возможности дышать. Он закатывался и синел, не мог вдохнуть — пару раз мы с мужем трясли его изо всей силы, чтобы он пришел в себя. Потом, конечно, это закончилось. Но когда с этим сталкиваешься в первый раз, это, безусловно, повергает в ужас и страх за жизнь ребенка, потому что он совсем не дышит.

«Никто вокруг ничего не знал»

Мне никто не говорил, что есть Школа приемных родителей. Даже сотрудники опеки не ввели нас в курс дела, не сказали, что между приемными и кровными детьми очень большая разница. Собственно, об это я и ударилась, когда началась адаптация.

Из-за последствий депривации ребенок, например, очень много ел — выпивал бутылочку с молоком за секунду, как маленький пылесос. Я была в шоке. У меня не было никого из знакомых, с кем я могла поговорить о своих переживаниях, я была зациклена сама на себе.

Было очень тяжело, так как я не получала никакой поддержки. Муж много работал, мне не хотелось его дергать своими психологическими проблемами, потому что он обеспечивал семью. Пробовала говорить об этом с мамой — но и мама тоже об этом ничего не знала. И никто вокруг ничего не знал.

Казалось, это была какая-то отдельная жизнь, в которой мы просто столкнулись с болью. И так теперь будет всегда

Я ничего не знала про привязанность. Я не понимала, что ребенку нужно время, чтобы он привязался как будто с рождения, несмотря на то, что ему уже 6 месяцев. Что с ним нужно, как с младенцем, достаточно долго быть вместе. У нас все совпало удачно: в мае мы уехали на дачу, и почти 4 месяца были с ребенком в симбиозе. Потихоньку мы начали привыкать.

Надо отдать должное моим родителям, которые мне очень помогали. Мы забрали нашего малыша в апреле, и практически всё лето я провела с ними, на даче. Иван не спал целыми ночами, моя мама вставала в 5 утра, чтобы дать поспать мне. Супруг тоже очень помогал. Мне кажется, если бы у меня не было такой сильной поддержки близких, то у меня бы точно случилась депрессия, это был очень сложный период.

К тому же у меня была старшая дочка, с ней тоже нужно было проводить время, оставаясь хорошим родителем, а мое состояние абсолютно к этому не располагало. С ней мы нашли выход, потому что ее тоже «колбасило» — когда в семье появляется новый ребенок, всех «колбасит». Мы выделили один день в неделю только для нас двоих. У нас была целая программа. Я забирала ее из садика, мы ехали на машине в бассейн, потом ужинали. Она знала, что у нее точно есть день, который мы с ней проводим вместе.

«Вы вообще знаете, кого взяли?»

Когда Ивану было 2 года, я частично вышла на работу и отдала его в частный сад на 2 дня в неделю. Это был небольшой уютный садик, детей в группе было мало. Сейчас я понимаю, что делать этого было нельзя, но тогда мне казалось, что в этом нет ничего страшного — ребенок, должно быть, уже к нам привык. Но это вновь была новая среда для него: новые нянечки, люди, дети…

Однажды, когда я уходила из сада, он сильно заплакал. В этот же день мне позвонила воспитательница со словами: «Он у вас больной! Вы вообще знаете, кого взяли? Ваш ребенок …» — я услышала много нелестных слов о том, что когда он вырастет, станет чуть ли не маньяком или что-то в этом духе. Девушка, видимо, никогда с такими не сталкивалась, либо просто была некомпетентна, не принимала во внимание, что такое случается, и это нормально, учитывая историю ребенка.

Оказалось, что Иван кого-то укусил, она начала его ругать, а он не смог успокоиться. Воспитательница несла какую-то чушь. А Ване, напомню, было 2 годика — дети вообще-то кусаются в таком возрасте. Я пришла в сад, воспитатель продолжала говорить: «Он у вас совсем больной, кривой, вы с ним настрадаетесь, он неадекватный». Конечно, ребенка из сада я забрала сразу же.

«Кажется, что я сама его родила. Просто забыла когда»

Когда Ване исполнилось 3, он пошел в обычный детский сад. К тому времени он уже подрос, заговорил. По поводу речи мы тоже переживали: старшая дочка начала болтать в 1,5, а Ваня до трех молчал. Мне всё казалось, что с ним что-то не так, часто эти мысли подкреплялись социумом (той же воспитательницей). Но врач нам сказал: «Вы подождите, мальчики часто тормозят, вот будет ему три, и вы его не заткнете». Так и произошло. Сначала Иван долго говорил звуками, а потом сразу заговорил предложениями. Это было удивительно.

До сих пор он разговаривает очень много. Даже иногда, когда с умной колонкой играет в города, он ее порой так забалтывает, что она ему говорит: «Я немного устала». Мы смеемся, что даже техника не выдерживает этой многословности.

Сейчас Ване 14. Он очень эмпатичный и добрый. Он вырос прекрасным ребенком, хотя в начале наших отношений его поведение было порой невыносимо. У меня возникало много разных мыслей о том, что я испортила жизнь себе, мужу, ребенку, но ни разу не возникло мысли его вернуть, никогда. Теперь мне кажется, что я сама его родила, просто забыла когда.

Со старшей дочкой, когда мы только задумались об усыновлении, я ходила к психологу. Интуиция мне подсказывала, что мою девочку надо готовить к приходу нового ребенка. Мы целенаправленно с ней разговаривали: обсуждали, что брат будет не только «прекрасный», но еще и «ужасный»: он может портить книжки, тетрадки, он может быть неудобным, кричать. Мне кажется, это было важно, потому что сейчас, оглядываясь на их отношения как сиблингов, я могу сказать, что они действительно брат и сестра. Этот фундамент, подготовка к реальности (что брат вообще-то может быть разный), помог ей избавиться от розовых очков, которые были у меня.

Да, впоследствии дети дрались, могли наговорить друг другу гадостей, но ни у кого из них никогда не было ощущения, что мы не родные. Они могли кричать, верещать, швыряться друг в друга тетрадями, но слов «ты чужой», или, как еще иногда бывает, «я от вас уйду» (с посылом, что я не принадлежу семье) — такого не было никогда.

Вместо эпилога

В 2016 году кто-то из знакомых рассказал мне о Людмиле Петрановской и ее работе с приемными детьми. Я зашла на сайт ИРСУ и увидела, что Людмила Владимировна открывает группу «Уже вместе» для приемных родителей. Я туда пришла и просто обалдела от того, что там происходит: оказалось, существует еще как минимум 20 человек, похожих на меня.

Мы много разного обсуждали на занятиях, это очень мне помогало. Группа длилась полгода. Впоследствии я самостоятельно пришла к психологу. У меня не было никаких инструментов для самоподдержки — я была как котенок, которого бросили в море со словами: «Давай, выбирайся сам».

Для меня словно открылось окно в Нарнию, в новый мир, который вот «про это». Заглянув туда раньше, я избежала бы чувства вины, угрызений совести и огромного количества переживаний. Тогда-то у меня появилась мысль, что людям необходимо про это рассказывать.

Нельзя допустить, чтобы родители попадали в такую же ситуацию, как я, когда можно в нее не попадать

Сейчас я тоже работаю в ИРСУ. Наши дети чаще всего приходят с травмой, а родители — с сильными переживаниями, страданиями. Важно самой не сломаться, чтобы помогать. Я стараюсь всегда восполнять силы: рисую, мы ездим с семьей на море. В общем-то это может быть любая, совершенно не связанная с темой сиротства, деятельность.

Я общаюсь с новыми людьми. Я обожаю своих коллег, но стараюсь общаться с людьми не только из нашей сферы. Все-таки это сфера горя, переживаний, и для меня очень важно видеть другой мир тоже.

Мне нравится помогать людям, делать им хорошо. Мне нравится, что я могу помочь человеку почувствовать себя лучше. Мне нравится, когда я вижу, что результат занятий закрепился. Мне нравится, что люди не попадают на те же грабли, на которые наступала я. Что этого можно избежать и так помочь детям. Если родители в ресурсе, детям тоже хорошо.

Фото: ChompooSuppa / shutterstock / fotodom