«Только Сутеев — и ничего больше». Почему российские родители так консервативны при выборе детских книг

Многие европейские книги перерисовывают специально для России, а мы часто по инерции покупаем детям то, что сами читали в детстве. Почему нам так сложно принять новое и какой должна быть современная детская иллюстрация, рассказывает Виктория Семыкина — художница и обладательница Гран-при международного конкурса иллюстраций NAMI 2021.

В чем уникальность советской иллюстрации и что происходит сейчас

Советская детская книга — абсолютный феномен. Потому что в нее приходили гениальные авторы из взрослой литературы, пытаясь избежать цензуры. Можно вспомнить Хармса, Введенского, Заболоцкого. Лучшие детские книжки того времени были многослойными, со множеством подтекстов и смыслов, интересны и детям, и взрослым. У Чуковского есть очень точная фраза о том, что, если детская книга интересна только взрослому, это не детская книга, а если она интересна только ребёнку, то это не книга вообще.

В 60–80-е книги выходили миллионными тиражами, у художника была и мастерская, и хорошая зарплата, и возможность рисовать даже тонюсенькие книжечки по полгода. В 90-е годы вся структура этого книжного организма рухнула. Сейчас таких возможностей просто нет. Есть потрясающие писатели, самобытные художники, но у издателей нет инструмента выйти с уникальной книгой на миллионную аудиторию.

Если книга выходит тиражом 10 тысяч экземпляров, это уже победа. И тем не менее я вижу, что современная детская иллюстрация развивается и с каждым годом становится все интереснее.

Чем наши художники отличаются от европейских

Если я зайду в Болонье в книжный и возьму первую попавшуюся книгу в детском отделе, я примерно буду знать, чего от нее ожидать. Почти наверняка это будет цельный дизайнерский объект: продуманное цветовое решение, хорошая бумага, прекрасная печать. Иллюстрации, прекрасно работающие с типографикой. Но в западной книге мне часто не хватает более эмоционального рисования и погружения в персонажей. Чтобы мне как зрителю хотелось себя с ними ассоциировать.

А в российской книге при общей сильной рисовальной традиции я пока не вижу какого-то вектора, что ли, школы. Я абсолютно не понимаю, что происходит, но это-то как раз меня и завораживает. Непредсказуемость.

Мне кажется, если современный иллюстратор возьмёт лучшее из прошлого века и откроется для современных тенденций века нынешнего, это будет настоящая бомба.

И если наши издательства и читатели начнут чуть больше раскрываться тому, что происходит в мире, а авторы — экспериментировать, опираясь на наши традиции, то русская книга может выйти на новый виток расцвета.

Почему нам не хватает смелости

В Италии, где я училась и живу, меня поразило то, что в самой обычной школе учитель рисования преподаёт историю искусства. Я не помню, чтобы в моей обычной школе что-то говорили про авангард, кубизм, концептуализм, — это была какая-то серая зона. Даже в Суриковском институте, где я училась живописи, вся история искусства стыдливо обрывалась на авангарде. А моим итальянским и французским друзьям в игровой форме рассказывали, что был футуризм, кубизм, сюрреализм. Поговорили они, допустим, про Пауля Клее — и тут же начали делать какие-то аппликации. Поэтому вместо страха у ребенка появлялся живой интерес.

Откуда идёт наша консервативность? Мы боимся того, чего не понимаем. Сам по себе авангард ничего страшного из себя не представляет, но он пугает нас, потому что мы ничего о нём не знаем. И поскольку в советской традиции эта тема была табуирована, у нас до сих пор бродят эти фантомные боли.

Можно провести эксперимент. Возьмите книгу «Цирк» Владимира Лебедева, которую он сделал сто лет назад в стиле конструктивной графики. И покажите её обычным родителям без художественного образования. Если у них не было этой книжки в детстве, то они и не поймут, что этой книге сто лет. Скорее всего, они скажут: «Ой, это что-то очень условное, очень современное! Нет, дайте нам реалистичное и понятное». А родители, у которых эта книга была в детстве, будут пищать от восторга:

«Это же мамзель Фрикасе! Это моя самая любимая детская книжка! Надо ее срочно купить и показать детям!»

Почему так? Потому что здесь сработал эффект узнавания. А по форме это может быть очень новаторски остро. Дело не в стиле, а в недостатке информации. Если мы возьмём человека с улицы и расскажем ему интересную историю про Пикассо и покажем десяток его картин, то потом он, увидев эти работы, скажет: «О-о-о, я знаю этого дядьку, он интересные штуки делал».

В Европе я часто вижу родителей в книжном, которые говорят детям: «Выбери себе книжку!» И, к примеру, девочка идёт и выбирает что-то абсолютно непредсказуемое (а не принцессу или розового единорога, как может предположить консервативный читатель). Когда родители дают свободу выбора ребёнку, они воспринимают его как самостоятельного человека, и это очень круто. Есть доверие, и нет страха: «О ужас, в мой дом просочатся какие-то авангардные книги!»

А российский родитель часто всего боится, ему нужно принести в дом проверенные книги с правильными картинками и текстами. И это очень комично, потому что ты не можешь изолировать ребёнка от всего визуального мусора вокруг. Я думаю, это просто недостаток доверия к собственному ребёнку. Желание заклеить все острые углы: «Боже мой, только Сутеев — и ничего больше!»

И тем не менее за последние 20 лет детская иллюстрация сильно изменилась. Из России кажется, что наше общество и зритель до сих пор очень консервативны, а когда ты смотришь извне, видишь огромный рывок. Это естественный процесс, он точно не будет быстрым, но я верю, что лет через десять наша книжная иллюстрация сможет здорово удивить.

Что такое «добрая» иллюстрация

Честно? Я никогда не стараюсь свои книги делать добрыми. Или светлыми. Или детскими. Эти понятия абсолютно абстрактные, субъективные и часто надуманные самими взрослыми. Допустим, Юрий Васнецов для меня — самый добрый художник. А кто-то, может, его ненавидит и скажет, что это непонятная стилизация.

Когда я делаю книжку, у меня есть только один камертон, на который я могу опираться, — мой внутренний ребенок. Если бы у меня были дети-близнецы, с большой вероятностью одному бы нравилась копченая колбаса, а другому — арбуз. И спрашивать их мнение не имело бы никакого смысла. Поэтому мне важно, чтобы меня теребил мой внутренний ребенок: «Расскажи, что, что, что, что, что там будет дальше?» Если я с ним не говорю, то ничего не получится.

У меня была очень забавная история: у нас с Артуром Гиваргизовым вышла книжка «Переход». Я, конечно, волновалась, как её воспримут дети прежде всего. Вдруг мне приходит письмо от одного дядьки: «Виктория, я очень вас уважаю. Вы, конечно, талантливый художник, но то, что вы делаете, — абсолютно недетские вещи. Дети этого никогда не поймут». Я спрашиваю автора: «Простите, а сколько вам лет?» Он говорит: «Пятьдесят».

Ирония в том, что в тот же вечер мне прислали видео, в котором шестилетняя девочка впервые читает книжку «Переход». Кристально чистая, честная реакция, которую невозможно сыграть.

Девочка открывает книгу и начинает очень сильно смеяться

Внимательно разглядывает каждую страницу и разговаривает с героями. Даже те иллюстрации, которые, как мне казалось, были «на вырост», она поняла. И стала объяснять маме, что там происходит: «Вот здесь люди думают, что это дождь, а это не дождь — это пожарные поливают из шланга! А здесь собака вверх ногами нарисована — это так надо, понимаешь?»

В этот момент я очень точно вспомнила себя в детстве. Когда ты ребёнок, тебе кажется, что все взрослые — это такие скучные, унылые зануды, которые ничего не понимают. Им нужно объяснять, во что ты играешь, что в подвале на самом деле живут гномы, а в саду под качелями зарыты секретики.

Между этой девочкой и 50-летним дядькой — пропасть, потому что он всерьёз считает, что за полвека ничего не изменилось. Ни в жизни, ни в детях, ни в восприятии времени. Мы часто считаем, что детское или доброе — это что-то универсальное. А на самом деле мы забываем о том, что каждый ребёнок — это отдельный маленький человек.

Я думаю, что детская книжка прежде всего должна увлечь тебя эмоционально. Чтобы в нее хотелось нырнуть, жить в ней и возвращаться снова и снова. Если в книге много слоёв, то с каждым годом ребёнок будет открывать в ней что-то новое. Это высшая точка, которую может достичь и автор, и иллюстратор. Самое главное — это искренний, дистиллированный и неподдельный драйв.

Потому что уж кого-кого, а ребенка вы не проведете никогда.

На обложке: иллюстрации Виктории Семыкиной к книге «Переход»