Тем, кто годами пытается разобраться в английских временах или вообще учит французский, сейчас будет обидно: в некоторых языках времён нет. Ну как — они есть, но выражаются лексически. Словами «раньше» или «сейчас». О таких особенностях языка в своей книге «Языкознание. От Аристотеля до компьютерной лингвистики» рассказывает лингвист Владимир Алпатов. Мы публикуем отрывок о японском языке.
Каждый, кто учил западные языки, знает, что одну из грамматических трудностей составляет употребление времён. И английская, и французская система времён (значительно отличающиеся и друг от друга) сложнее русской системы, времён там больше. Однако во всех индоевропейских языках Европы есть общее свойство: глаголы имеют разные формы для обозначения прошлых, настоящих и будущих действий и состояний. Везде можно говорить, что есть грамматическая категория времени в глаголе (притом что существительные и прилагательные по временам не изменяются). Самое первое в Европе определение глагола, принадлежащее Аристотелю (IV век до н. э.), было: «сочетание звуков, обозначающее время». И очень долго казалось, что так должно быть в любом языке. Но в других языках всё может быть иначе.
Например, в японском языке, во-первых, времён всего два: прошедшее и непрошедшее (настояще-будущее), во-вторых, по временам изменяются не только глаголы, но и прилагательные. В этом языке, помимо форм со значением «большой» или «красный», есть формы тех же прилагательных со значением «был большим», «был красным». Но там всё-таки имеется грамматическая категория времени (так в современном языке; в древнеяпонском языке, скорее всего, её не было, а была лишь категория вида). Однако на севере той же Японии (Хоккайдо), на Сахалине и на Курильских островах ещё недавно существовал загадочный по происхождению айнский язык, чьи родственные связи остаются неизвестными. Сейчас он исчез, полностью вытесненный японским языком, однако исследователи успели его описать. И в этом языке, обладавшим довольно сложной морфологией, вовсе не было категории времени; одна и та же грамматическая форма могла относиться и к прошлому, и к настоящему, и к будущему.
Нет такой категории и в китайском, и в других изолирующих языках, где грамматические категории в обычном смысле отсутствуют или почти отсутствуют. Это, конечно, не надо понимать в том смысле, что значения, связанные с прошлым, настоящим или будущим, нельзя выразить в таких языках. Там может быть сколько угодно слов со значениями «раньше», «сейчас» или «завтра». Но это лексика, а не грамматика.
Однако очень многие авторы грамматических описаний «экзотических» языков исходили из того, что в любом языке глаголы обязательно изменяются по временам, которых должно быть не меньше трёх. И в изолирующих языках, скажем, служебное слово со значением законченности действия могли трактовать как окончание прошедшего времени. А выдающийся отечественный японист Николай Иосифович Конрад (1891–1970) в грамматике 1937 года выделил в японском языке грамматические формы трёх времен. При этом он указывал, что формы будущего времени могут иметь также значение некатегорического настоящего, а формы настоящего времени — значение категорического будущего. То есть и те и другие формы могут употребляться и в отношении настоящего, и в отношении будущего, различаясь степенью категоричности. Кроме того, существуют (хотя употребляются редко) и формы некатегорического прошедшего, которые Конрад проигнорировал. Как сейчас уже признали в большинстве японских грамматик, там существуют две грамматические категории. Одна из них действительно время, но времён только два. Другая категория обозначает степень реальности действия с точки зрения говорящего (он читает, он читал — он, наверно, читает; он, наверно, читал). Но она отсутствует как грамматическая в европейских языках, поэтому её долго игнорировали.
Как быть здесь типологу, если он не специалист по японскому языку? Если бы по японскому языку существовала лишь одна грамматика, где выделялась одна категория с тремя временами, то он, скорее всего, использовал бы эту информацию в своих построениях. Правда, из самого текста грамматики можно понять, что значение форм — не временное (хотя очевидно, что значение будущего часто совмещается со значением предположения). Однако Конрад не упоминал о формах предположительного (некатегорического) прошедшего, существование которых типолог никак не мог бы восстановить. Для японского языка всё можно скорректировать на основании других грамматик, которых, к счастью, много. Но для очень многих языков существует лишь по одному описанию, часто составленному ещё миссионерами в XIX в. или в начале ХХ в., исходившими из европейских шаблонов.
А бывало и так, что данные о языке просто оказывались неверными. Например, ещё недавно типологи часто использовали данные языка аранта, одного из языков австралийских аборигенов, введённые в научный оборот в 1920-е годы норвежским лингвистом А. Соммерфельтом. Казалось, что этот язык даёт очень важную типологическую информацию. В частности, утверждалось, что в нём только одна гласная фонема, что более не было зафиксировано ни в одном языке мира. И некоторые индоевропеисты предлагали реконструкцию индоевропейского праязыка с одной гласной, полагая, что раз так есть в аранта, то так могло быть и в языке древних индоевропейцев. Но потом выяснилось, что данные по языку аранта просто недостоверны и там нет такой особенности.
Тем не менее, несмотря на все такого рода помехи, лингвистика ХХ века значительно расширила свои горизонты за счёт материала большого числа языков разного строя. Крупнейший французский лингвист Эмиль Бенвенист (1902–1976) писал об этом: «Теперь уже не поддаются так легко, как прежде, соблазну возвести особенности какого-либо языка или типа языков в универсальные свойства языка вообще. Все типы языков приобрели равное право представлять человеческий язык. Индоевропейский тип языков отнюдь не представляется больше нормой, но, напротив, является скорее исключением».
