Море цветов (которые потом грустно увядают в классах), слова директора, построение на линейку. Все знают, как сегодня проходит 1 сентября. А когда-то всё было по-другому — и не всегда в нарядной форме и с концертами. Соня Болотина поговорила с теми, кто в первый раз пошёл в школу в 30-е, 40-е и 50-е годы.
Татьяна Наймушина, 66 лет, инженер
1959 год. Мой первый класс. Мне повезло родиться в прекрасной семье, мама и папа были учителями. Учителями с большой буквы. Поэтому 1 сентября стало праздником на всю жизнь. В Пудеме, где я родилась (село в Удмуртской республике — Прим. ред), была традиция собираться в школе 31 августа на торжественную линейку, знакомиться с учительницей. Ощущения живы до сих пор: астры, георгины, солнце, августовский прохладный воздух и долгожданное коричневое платье с белым фартуком. Школа была в трёх минутах ходьбы от дома. В ней было 1200 учеников, как сейчас в московских школах.
1 сентября был обычный осенний день. К 8 утра надо было прийти вовремя и самостоятельно — родители нас в школу не водили. Было четыре урока и домашние задания. Всё выполнила и пошла записываться в библиотеки: школьную, детскую и заводскую. Набрала книг. Да, перед школой ещё отдала младшему брату всех кукол и игрушки. Сказала, что я взрослая, первоклассница и играть мне ни к чему. Брат огорчился.
Моей первой учительницей была Зоя Прокопьевна Жучкова. Молодая, обаятельная и жизнерадостная, пела прекрасно. Она и её муж Александр Михайлович были прекрасной парой. Он вёл у нас уроки музыки.
Поколение наших учителей, на мой взгляд, было особенным. Все мужчины-учителя были фронтовики. Наш учитель истории прошёл всю войну, был в плену несколько месяцев, бежал и вернулся в действующую армию.
Мой учитель литературы встретил войну 18-летним в Брестской крепости. Был взят в плен, работал в Германии у хозяев в сельской местности
После войны был осуждён и сослан на Дальний Восток. Там встретился с будущей женой, тоже из семьи репрессированных. Она позже стала нашей учительницей химии. У неё было прозвище Маркиза — шляпки с вуалями, бесконечные брошки, манера говорить красивым низким голосом, правильной литературной речью.
Дело было не только в их непростых историях. Они любили и знали свой предмет на «отлично». У всех моих учителей была важная особенность — они относились к нам с большим вниманием и уважением.
Мои родители тоже работали в нашей школе. Папа после фронта преподавал немецкий язык. Многие его ученики заканчивали потом университеты в Москве, Казани, Перми и Ижевске по его специальности — «иностранные языки». Мама была прекрасным учителем географии.
В следующем году будет 50 лет, как мы закончили школу. Встретимся, надеюсь, с одноклассниками. С теми, кто жив.
Валентина Семёнова, 81 год, учитель химии
Я пошла в школу в 1944 году в Полоцке. В июле освободили Белоруссию от немцев, и мы 1 сентября пошли в школу. Не было тетрадей, ручек, чернил, карандашей — не было ничего. Поэтому тетради мы шили из бумажных мешков, а ручки делали так: к прутикам нитками пришивали пёрышки. Чернила у нас были из марганцовки, которую мы просили в госпитале. В общем, абсолютная нищета.
В классе было 56-60 детей, потому что четыре года никто не учился. Поэтому кому-то было семь лет, а другим детям уже по 12
У меня была подруга. Я Котова, она — Дроздова. Мальчишки нас дразнили Кот и Дрозд. Мы в отместку ябедничали на них учительнице — они курили. Причём курили всякую траву, в большинстве своём мох. Мы все дружили. Потом вместе поступали в пединститут. Кто-то стал учителем математики, истории, русского, а я стала учителем химии.
Все дети в классе сидели одетыми в верхнюю одежду, потому что не было ни света, ни тепла. Где-то классе в пятом-шестом уже стало полегче. Стали присылать тетради, карандаши, ручки, которые нужно было макать в чернила — опять же из таблеток марганцовки. В первом и во втором классах нам не ставили оценок — просто хвалили и учили читать. Читать и писать в школе я любила больше всего.
В первых классах до школы было недалеко, а потом мы переехали в военный городок. Идти до школы приходилось пять километров. Учились в деревянном домике в четыре смены. Учителя ходили к нам за восемь-десять километров пешком. Ночевать им приходилось в школе, потому что добираться домой вечером было уже невозможно.
Лев Рубинштейн, 71 год, поэт, публицист
Обобщать собственный опыт неправильно. Но что делать, если собственный опыт у тебя есть, а чужого нет.
Понятно, что есть школа и школа. Моя жена, например, вспоминает свои школьные годы с отчётливым удовольствием. Я ей не то чтобы завидую, а как-то, скорее, изумляюсь.
Я пошёл в школу первого, ясное дело, сентября 1954 года. Кажется, именно в этот год ввели школьные формы. Я сейчас рассматриваю свою тогдашнюю фотографию и очень жалею, что не могу показать её вам. Вы бы всё сразу поняли, если бы увидели это стриженое лопоухое существо в фуражке и мышиного цвета гимнастёрке с ремнём и пряжкой. Поверьте, вполне слезоточивая фотка.
В первый же день случился ужас. Всех рассадили по партам. Я как маленький и близорукий был посажен на первую парту в средний ряд. Входит представительный мужчина в коричневом костюме, выдерживает дидактическую паузу и говорит:
«Здравствуйте, ребята. Садитесь. Я директор вашей школы». Пауза. «Зовут меня Семён Григорьевич». Пауза. «Фамилия моя… (пауза)… Тёпленький»
И он даже не торжественно, а как-то победоносно приосанился. Боже! Что со мной было! И это на первой-то парте!
Подобная истерика случалась со мною ещё дважды: в четвёртом классе на торжественной линейке, посвящённой дружбе народов (повода не помню), и в шестом — на спектакле «Овод», причём в том самом месте, где главного героя, представьте себе, расстреливают. Там я тоже сидел в первом ряду и тоже подвергся публичному изгнанию. О том, насколько роковым образом повлиял этот эпизод на мою устойчивую неприязнь к театральному искусству, поговорим как-нибудь в другой раз.
А в тот раз, то есть в первый день моей школьной жизни, меня вывели за ухо в коридор и сказали: «Завтра придёшь в школу с родителями».
Назавтра я пришел с мамой. Маме пришлось объяснять учительнице Марии Васильевне, что я очень впечатлительный.
Но в этот же, то есть второй день опять случился ужас, может быть, и поужасней первого. Дело в том, что я постеснялся попроситься в уборную. Я терпел и ёрзал, ёрзал и терпел. Я, как сна голубого, ждал спасительного звонка, но я его не дождался. Предательская струйка выползла из-под первой парты и торжественно двинулась в сторону учительницы Марии Васильевны. Это было тоже очень смешно, но на этот раз — уже не мне. На переменке Мария Васильевна мне сказала: «Завтра придёшь в школу с родителями». На следующий день мама снова объясняла ей, что я впечатлительный.
Так, по словам известной песни, начинаются школьные годы.
Из всего этого логично было бы предположить, что школу я — при такой своей впечатлительности — так и не закончил. Да нет, закончил и даже не так уж и плохо.
Но когда я слышу припев о том, что нет, мол, не забудет никто никогда школьные годы, я с этим очень даже соглашаюсь. Я тоже не забуду школьные годы. Я никогда их не забуду. К сожалению.
Очень многим снится время от времени один и тот же тягостный сон. Примерно о том, что вот мне, уже взрослому человеку по какой-то там непонятной причине необходимо сдать экзамен по — допустим — тригонометрии за девятый класс. Такие сны знакомы многим. А мне ещё постоянно снится фраза: «Рубинштейн, завтра придёшь в школу с родителями». Я просыпаюсь и с очень сложным чувством медленно и мучительно вспоминаю, что родителей моих давно уже нет, и что хотя бы по этой причине в школу я не пойду. Не пойду я в школу. Ни завтра, ни послезавтра, ни когда-либо ещё.
Впервые опубликовано в «Еженедельном журнале», № 34, 02.09.2002.
Анна Петрова, 88 лет, преподаватель сценической речи, профессор Школы-студии МХАТ
Я пошла в школу 1 сентября 1937 года. Ничего про время я не знала, была счастливым маленьким ребёнком, жила в Москве. Формы у нас не было, все были одеты как попало — в основном в то, что мамы и бабушки нам сшили к праздничному дню. Это был очень большой праздник, счастливый день для таких детей, как я. Первый раз в первый класс! Звучала музыка из всех репродукторов. Было очень весело, очень много красных флажков — красный цвет вообще был самым актуальным.
Первый класс мне запомнился этим праздничным замечательным днём, а ещё тем, что я встретилась с новыми детьми. Дети были разные. Были как я — обычные домашние. Ещё были странные дети, совершенно по-другому одетые. Девочки были в нарядных, «не наших» платьях, а мальчики в гольфах и штанишках по колено и в клетчатых джемперах. То есть это были не наши дети, вроде такие же, как мы, но совсем другие. Наверное, поэтому я их и запомнила. Потом я подружилась с одной девочкой из этой компании. Оказалось, они жили в соседнем доме.
Это были дети политэмигрантов. Тех, которые бежали от фашизма в Россию. Их поселили в центре Москвы, и несколько детей оказались в моём классе. Одна девочка была из Англии. Меня удивило то, что она плохо говорила по-русски, и ещё то, что к ним в дом нельзя было приходить — встречались только во дворе. Она была очень застенчивая, добрая и испуганная новой жизнью.
У нас был большой класс, все сидели за этими прекрасными партами с откидными крышками, куда можно было уютно уложить все свои вещи и даже разные чудеса (вроде пенала и пера номер 86 — особое перо, которым писали в школе).
У меня есть одно невероятное воспоминание. Очевидно, это уже был третий класс. Был урок истории, и первое, что сказала нам учительница: дети, откройте учебники на странице (назвала страницу). Там были изображены мужчины в военной форме. И дальше она сказала: «Вот это — враги нашей страны, возьмите ручки и выколите им всем глаза». Прошло 80 лет, а я до сих пор это помню — момент борьбы с врагами, которые хотят испортить жизнь в нашей прекрасной советской стране. Мы выкалывали глаза, а это были наши военачальники — Блюхер, Тухачевский, кто-то ещё.
И ещё одно печальное впечатление. К третьему классу, почти перед началом войны, в нашем классе осталось совсем мало детей. Все остальные куда-то исчезли. Потом я узнала, что были репрессированы их родители, но в детстве же не понимаешь таких вещей. Жизнь казалась прекрасной, состоящей только из радостей и во всех смыслах удивительной.
Руки у него были красные, гноились и он их сильно чесал. Это было реальным для меня наказанием.Во-первых, мне было жалко его. Во-вторых, неприятно. И тогда я принесла в школу стрептоцид. Мы с ним присыпали его руки. Когда учительница узнала об этом, то меня поставила в угол, я должна была приходить в школу и становиться в угол. Сама. Учительница пробовала натравливать на меня учеников. Кто- то поддавался и тогда они пачкали руки мелом и вытирали руки о мое платье Честно, я не понимала, зачем они это делают.
Продолжение и завершение той истории неожиданное, но я уже много места заняла своим рассказом.
Так начинались и продолжались мои годы чудесные…инициатива что то менять так и не пропала:)