От плохой отметки он мог упасть в обморок. Как учился и учил Солженицын
От плохой отметки он мог упасть в обморок. Как учился и учил Солженицын
От плохой отметки он мог упасть в обморок. Как учился и учил Солженицын

От плохой отметки он мог упасть в обморок. Как учился и учил Солженицын

Халимат Текеева

11

11.12.2021

Изображение на обложке: РИА Новости / А. Натрускин

Писатель Александр Солженицын, будущий лауреат Нобелевской премии по литературе, после заключения в ГУЛАГе работал учителем математики, физики и астрономии в школах в разных регионах Советского Союза. Коллеги удивлялись открытости и таланту бывшего зека в классе и нелюдимости за пределами школы. Он спешил домой и после школьных занятий вечерами работал над своими главными книгами.

Школьные проработки и страсть к литературе

В советской школе православному Солженицыну было тяжело. Мать вообще долгое время не хотела отдавать сына в безбожную советскую школу, поэтому тянула год, а потом еще несколько месяцев, и отдала только во второй четверти. «В детстве он получил в какой-то мере религиозное воспитание. Но школа все зачеркивала. Я помню, как в третьем классе нас попросили поднять руки, у кого были рождественские елки, и какой стыд было тянуть руку. Родители просто щадили детей, чтобы они не раздваивались. Школа главенствовала», — вспоминает его жена и землячка Наталия Решетовская.

Александр Солженицын в детстве

Солженицын вообще был впечатлительным юношей и плохо переносил критику: от плохой отметки мальчик менялся в лице, бледнел и мог упасть в обморок. «Такая болезненная реакция Сани на малейший раздражитель удерживала и нас, его друзей, от какой бы то ни было критики в его адрес», — вспоминали друзья.

А уж учиться вместе с детьми-пионерами (хотя он и сам был пионером) было еще сложнее. Солженицын с детства приучился не говорить лишнего: приходилось утаивать свою религиозность, в церковь они с матерью ходили тайком. Но его все равно уличили: «Было устроено судилище с проработками и оргвыводами, и был случай, когда силой сорвали с пионера крестильный крест».

Учился Солженицын хорошо, хотя и сбегал с уроков математики играть в футбол. Он с детства готовился к литературной карьере: «В девять лет я твёрдо решил, что буду писателем, — хотя что я мог писать? Но вот я чувствовал, что должен что-то такое написать. Откуда в нас появляется такой — это загадка, загадка». «Первый толчок к тому, чтобы написать крупное произведение, я получил десяти лет от роду: я прочел „Войну и мир“ Толстого и сразу почувствовал какое-то особенное тяготение к большому охвату», — вспоминал он.

И физик, и лирик

К выпускному у Александра Солженицына был уже впечатляющий литературный опыт: стихи, первые пробы прозы, работа в стенгазете. Казалось бы, ему стоит поступить в литературный. Как утверждает биограф Людмила Сараскина, «будь в РГУ (Ростовский государственный университет. — Прим. ред.) литературный факультет, он пошел бы туда и, несомненно, поступил бы». Но литфак имелся только в местном пединституте, что считалось ниже по уровню. Уезжать ему тоже не хотелось, поэтому он остался учиться в РГУ. Физико-математический факультет был славен своими преподавательским составом, поэтому Солженицыну там нравилось. Среди преподавателей был и почетный член Сорбонны и Нью-Йоркской академии Дмитрий Мордухай-Болтовской (он будет выведен как «живой анекдот» Дмитрий Горяинов-Шаховской в романе «В круге первом»).

Позже Солженицын поступил на заочное отделение в Московский институт философии, литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского (МИФЛИ, был выделен из состава МГУ и потом снова возвращен туда). Солженицын в одно и то же время был отличником на математическом факультете, учился на пятерки в гуманитарном институте на заочном, был старостой группы и редактором стенгазеты, его стихи читались со сцены, а еще он был сталинским стипендиатом. РГУ он окончил в 1941 году с отличием, ему была присвоена квалификация научного работника II разряда в области математики и преподавателя. МИФЛИ он так и не закончит: начнется война, он сделает все, чтобы попасть на фронт, — а потом будет тюрьма и ссылка.

Солженицын со своей первой женой Натальей Решетовской

Учитель и бывший зек

После тюрьмы его сослали в вечную ссылку в Южный Казахстан. Целый месяц он пытался устроиться в школу учителем в ауле Кок-Тереке, но бывшего зека, который на вопрос о статье отказывался отвечать со ссылкой на гостайну, брать нигде не хотели. Помог случай — точнее, знакомый. В марте ему отказали, а в апреле, за три недели до выпускных экзаменов, назначили физиком и математиком в двух выпускных классах. В следующем году у него было почти две ставки, свыше 30 часов в неделю, он преподавал математику, физику и астрономию.

В Казахстане было много ссыльных, у Солженицына учились опальные немцы, украинцы, корейцы, греки и, конечно, казахи. Им нравилось учиться, потому что другого способа выбиться в люди у них не было. И Солженицын полюбил учить: «Я в Кок-Тереке захлебнулся преподаванием и три года (а может быть, много бы еще лет) был счастлив даже им одним. Мне не хватало часов расписания, чтоб исправить и восполнить недоданное им раньше, я назначал им вечерние дополнительные занятия, кружки, полевые занятия, астрономические наблюдения, — и они являлись с такой дружностью и азартом, как не ходили в кино».

Солженицын с классом, 1955 год

Биограф Людмила Сараскина приводит слова его ученика Скокова, адресованные бывшему учителю: «Мне, вашему ученику, который получал тройки и четверки по математике, удалось получить отличные оценки при поступлении в Новосибирский институт торговли и с отличием его окончить».

«Все светлое было ограничено классными дверьми и звонком», — вспоминал писатель. Ему не нравились разговоры ни о чем в учительской, раздражала унылая атмосфера. Он жестко клеймил недоинтеллигенцию (впрочем, интеллигенцию он тоже ругал) и в своей «Образованщине» называл учителей искалеченными людьми: «Школьные учителя настолько задерганные, заспешенные, униженные люди, да еще а в бытовой нужде, что не оставлено им времени, простора и свободы формулировать собственное мнение о чем бы то ни было, даже находить и поглощать неповрежденную духовную пищу. И же от природы и не от слабости образования вся эта бедствующая провинциальная масса так проигрывает в „одушевленности“ по сравнению с привилегированной столично-научной, а именно от нужды и бесправия».

В «Письме вождям Советского Союза» Солженицын после рассказов о будущей войне с Китаем и близком мировом экономическом крахе писал и об образовании. «Достаточно поработав в школах — и городских, и сельских, могу утверждать, что школа наша плохо учит и дурно воспитывает, а лишь разменивает и мельчит юные годы и души. Всё поставлено так, что ученикам не за что уважать свой педсовет. Школа будет истинной тогда, когда в учителя пойдут люди отборные и к тому призванные. Но для этого — сколько средств и усилий надо потратить! — не так оплачивать их труд и не так унизительно держать их», — писал он.

И это сочетается с тем, что ему всегда, в любой школе нравилось преподавать. Про казахстанские времена он вообще вспоминает так: «Никогда я, кажется, так хорошо не жил». Любили его и лети: «Все дети в нашей школе были влюблены в математику и в Солженицына». Что в Казахстане, что во Владимире и в Рязани, картина была одна: дети «бегают стайкой за учителем, который ходит по поселку в поношенных ботинках и таких же поношенных брюках».

«В класс не входил, а врывался»

Из Казахстана же он уехал, как только с него сняли клеймо ссыльного. Его тут же потянуло в Россию, он прибыл во Владимирскую область, зажил в Мезиновском селе неподалеку от станции со звучным названием Торфопродукт. «Торфопродукт? Ах, Тургенев не знал, что можно по-русски составить такое!» — удивлялся герой Солженицына в «Матренином дворе» (рассказ он написал под впечатлением от «Мезиновки»). Так в Центральной России называли станции и населенные пункты близ торфпредприятий. Разработка торфа ко времени Солженицына была уже неприбыльным делом, предприятия поросли травой, деревни были нищие. Это отразилось на школе: «Я был глубоко огорчен нищетой, запущенностью русской деревни. Были у нас ребята, которые приходили в школу, живя от нее в шести километрах, чтобы заодно купить буханку хлеба для своей семьи. А некоторые специально на второй год оставались, чтобы лишний год получать пенсию по убитому отцу. Здесь, в Мезиновке, я встретил совершенно другую школьную атмосферу».

Но в классах было по сорок учеников, школа была многолюдной: в ней учились более тысячи детей. Помимо обычных школьных уроков, Солженицын вел кружок по прикладной математике. Условия были суровые: пропустил одно занятие — выбыл. Солженицын рассказывал о лучших математиках, с детьми мастерили астролябии, рассматривали звезды. Ученики и в Мезиновке полюбили своего учителя: «В класс не входил, а врывался. И с этой минуты мы жили в ускоренном ритме. Он всех зажигал своей энергией, умел построить урок так, что скучать или дремать было некогда». Он не вел журнал, на первом занятии давал контрольную, делил учеников на сильных и посредственных, потом работал индивидуально. На учеников не повышал голос.

Позже в характеристике у него будет записано учительским языком, что дети на уроках Солженицына «полюбили математику как предмет». Впрочем, с учителями он и здесь не наладил отношений: на посиделки не оставался, пустых разговоров не любил, после школы уходил домой и сидел там. Он и не мог, после работы он работал над книгами. Он не хотел ни с кем сближаться: лагерная жизнь научила его скрытности.

Он должен был высказать всё, что видел, что знал. Разговоры в учительской подождут

Поэтому он был одинок, пока к нему не вернулась Решетовская: женщина, которой он мог доверять. Возобновив отношения, он решил уехать к ней в Рязань. И там тоже занимался педагогикой. Он отказался быть завучем, работал учителем физики и астрономии средней школы № 2. Не пошел в аспирантуру в Академии педагогических наук, хотя учителям и казалось, он мог бы поделиться методикой, по которой работал. А она была интересная: оценки с плюсами и минусам, отрывки из литературы, где упоминались звезды (попробуй угадать созвездия!), умение навести жесткую дисциплину и при этом полюбиться ученикам.

«Мне кажется, он с таким же успехом мог бы преподавать литературу. Главное было в том, как он это делал», — вспоминала одна из учениц. Но как раз литературу бывший студент-заочник профильного института преподавать не мог: боялся выдать себя. Он уверял на Лубянке, забирая свои вещи, что хочет просто жить и преподавать математику, не хотел рисковать, упоминая о литературе, деле своей жизни.

Изображение на обложке: РИА Новости / А. Натрускин
Комментарии(11)
Статья несколько противоречит самому же Солженицыну. В Матренином дворе он описывает своего ученика, почитайте. Я не представляю такого бегущим по деревне за своим учителем.
Очень интересная статья. И про положение учителей как точно — ничего не изменилось. Но очень досадно, что «Мел» экономит на корректоре. Столько опечаток, что глаза режет.
Мне кажется тут не хватает обратной стороны, статья явно однобока. Почему, например, не говориться, что он был однозначным предателем и диссидентом? Чего только стоит одна из его цитат:
Поеду в США, буду говорить в сенате, буду беседовать с президентом, хочу уничтожить Фулбрайта и всех сенаторов, которые намереваются идти на соглашения с коммунистами. Я должен добиться, чтобы американцы усилили давление во Вьетнаме.
Показать все комментарии
Больше статей