9 самых читаемых, обсуждаемых и интересных текстов «Мела» в январе

«Глагол „сверлить“ очень похож на другой вредный глагол „звонить“. Да-да, тот самый. В настоящем времени ударение в глаголах, похожих на „звонить“ (наш случай), падает всегда на последний слог: сверлЮ, сверлИшь, сверлИт, сверлИм, сверлИте, сверлЯт. А в прошедшем на последнюю гласную основы: сверлИл, сверлИла, сверлИли и так далее. Сверлите, в общем, грамотно. И не в выходные. И не утром».

«Чем можно пронять взрослых пьющих людей? Воспитательными беседами? Да, если они захотят их слушать (что зависит от количества выпитого). Они даже согласятся, что да, плохо вели себя, но ведь это же исправимо, правда? Они немедленно начнут новую жизнь. Когда? Да сию же минуту, как только воспитатели уйдут. Что? Девочки не учатся? Да они болеют, но выздоровеют и придут. И не стоит волноваться. Всё будет хорошо и просто–таки замечательно. Ну да, конечно. И мы уходили. И всё повторялось, как в ночном кошмаре».

Тут действительно слова, которые, честно признаёмся, лучше никогда не писать и произносить. А если сил нет, вот вам «чёрт-те что» и «дрищ». Главное, не перепутайте с «чортом» и «дрыщом». И прекратите уже писать «нафиг», «типо» и ставить запятую после «ну». Бесит!

«Хозяин, обрюхативший служанку, имел над несчастной женщиной огромную власть. В глазах общества он был наместником короля, если не самого Господа Бога в миниатюрном королевстве собственного дома. Подвергнуть его критике значило поставить под сомнение общественный уклад, что было недопустимо. В 1593 году Палата общин рассматривала предложение о том, чтобы наказывать мужчин за рождение внебрачных детей так же, как и женщин. Однако, как прямо высказался один из депутатов парламента, из этого всё равно ничего не вышло бы: под закон о наказании поркой ««могут попасть джентльмены или другие достойные господа, коих негоже подвергать такому позору»».

«872 дня блокады — это вопрос исторической точности, а не образности. Формулировка „900 дней блокады“ закрепилась в публицистической и исторической литературе — причём, что советской, что западной (например, книга американского историка Гаррисона Солсбери, выпущенная в 1969 году, так и называлась „The 900 days. The Siege of Leningrad“). В любом случае, 872 или 900 — это не уменьшает значение подвига ленинградцев и защитников города».

«Отчаянный тиран/мучительница. Вводит разные практики, которые не снились всем диктаторам XX века. Его/её боятся все. И даже директор. Репутация — на всю школу. Прозвища разные, но подошло бы „чекист“. Вызов к доске похож на вызов в Гестапо. После допроса по параграфу девочки выбегают в слезах размазывать сопли в туалете. Способ воздействия пока не придумали. Ругаться — портить оценки. Сидит в своём кабинете крепко, наводит ужас, уходить на пенсию не собирается».

«Закрывая кабинет, учитель не должен обречённо думать: „Дома проверю 30 сочинений, 25 контрольных диктантов, подготовлю 8 презентаций, заполню журнал, а там, глядишь, три часика на сон останется“. Нет! Ведь это не жизнь, а мука. За пределами насыщенной школьной жизни должна быть не менее насыщенная личная жизнь: семья, дети, друзья, хобби, путешествия. Нельзя жить одной лишь работой, нужно на что-то переключаться. Так с любой работой, а с нашей — особенно. Ученикам приятнее видеть, что их учитель — человек с реальной интересной жизнью, а не тот, кто цепляется по поводу и без».

«Учитель не имеет никакого права навешивать какие-то ярлыки. Да пусть он будет хоть трижды кривой и косой, этот снеговичок. Может, обратимся к произведениям искусства? Например, работы Поллока. Как бы учительница оценила его картины? А Пикассо?».

«Родитель готовится к тому, что сейчас при всём классе о его ребёнке опять скажут какую-нибудь гадость и придётся сидеть и краснеть. И тут неважно, кто у нас ребёнок — „чадо ненаглядное“ или „бездельник и хулиган“ — краснеть-то в любом случае придётся. Не менее неприятно тратить время на то, чтобы слушать, какие все остальные дети хорошие. Ребёнок напрягается, само собой. Сидит и ждёт, расскажет Марьиванна про его драку с Петровым или нет».