Она не плакала, когда началась война. И когда папу забрали на фронт. Не плакала, даже когда от голода не было сил ходить. Слезы на глазах 12-летней Нины выступили лишь однажды: когда их с сестрой отправляли в эвакуацию из родного Ленинграда. Сейчас девочке, которую из-за истощения до вокзала несли на носилках, 92 года. Журналист Дарья Боровских рассказывает ее историю — в честь 78-й годовщины снятия блокады Ленинграда.
Было золотое детство
Дверь мне открывает улыбчивая пожилая женщина. Аккуратная стрижка, маникюр, звонкий голос. По моим подсчетам, Нине Александровне Панфиленок сейчас 92 года. Но она совершенно не выглядит на свой возраст. «Так, пальто кладите вот сюда, руки можно помыть там… И проходите в мой кабинет».
«Кабинетом» Нина Александровна называет свою уютную кухню на девятом этаже новостройки в Мурино — районе на границе Санкт-Петербурга и Ленинградской области. Книги, рисунки праправнучки, старые фотографии и маленькая резиновая уточка в стеклянной чаше с водой. «Это мой питомец», — шутит про уточку Нина Александровна.
Пока я готовлюсь к интервью, проверяю звук, она фотографирует меня на планшет. «Покажу вас в Совете ветеранов, я первый раз вообще с журналистами общаюсь».
Я тоже не часто брала интервью у блокадников, поэтому волнуюсь — думаю, как аккуратно перейти к нужной нам теме. Не окажутся ли воспоминания слишком тяжелыми? Не расстрою ли я человека своими расспросами. Какая наивность! Плакать после нашего разговора буду только я.
«У меня было золотое детство, — рассказывает Нина Александровна. — Мое самое яркое воспоминание: папа сажает меня на плечи, и мы идем к Зимнему дворцу в Ленинграде слушать с трибун Сергея Кирова. Мои родители были в разводе, и так получилось, что я жила с папой, а моя младшая сестра Майка — с мамой. А еще я помню тетю Анечку — папину сестру. Она работала на „Ленфильме“ и постоянно водила нас на шикарные новогодние елки на киностудию. Зоопарк, цирк, парки — где только мы с ней не были. Я до сих пор не понимаю, как она ухитрялась нас везде водить на свою скромную зарплату. Но дети были привилегированным классом в Ленинграде. Детям всегда и везде были рады», — вспоминает Нина Александровна.
Не могли ходить от голода
«На лето 1941-го у меня было много планов, — продолжает свой рассказ моя героиня. — Я собиралась ехать на Валдай отдыхать, 22 июня еще была дома. И, честно говоря, я сначала не поняла, что за война началась. Я знала про Советско-финскую войну, и это было не страшно. Мы ничего не видели, сражения происходили далеко. У нас даже был тайный уголок во дворе дома, где мы играли в Русско-финскую войну. Не было никакого телевизора, мы ничего не понимали. И вот на чердаки в Ленинграде начали затаскивать воду и песок. Честно сказать, сначала мне было так интересно. Я все время туда бегала, на эти чердаки. А потом начались обстрелы. И стало страшно».
Отца Нины очень скоро заберут на фронт, а маму — работать на военный завод
Покидать режимный объект будет нельзя, и Нина останется со своей младшей сестрой. «Так и жили в нашей квартире в Ленинграде. Мне двенадцать, Майке девять… Мне нужно было присматривать за младшей, и я еще и командовать ухитрялась. Маму с завода не отпускали. Ни на один день. А как нам жить? Волонтеров, как сейчас, не было. Но были соседи. Они какое-то время подкармливали нас, заходили, проверяли. Да еще военнослужащий от мамы нам передавал продукты. Потом все соседи стали потихоньку эвакуироваться. И мы остались одни. Одни во всем подъезде. Я сначала каши какие-то пыталась из круп варить. Но все, что можно было найти дома, мы съели. И начали голодать.
Время шло, наступил сентябрь. Маму с завода не отпускали, но ей удалось договориться о нашей эвакуации. Всех детей уже вывезли к тому времени, это были группы из детских садов, детских домов. А мы, получается, были сами по себе. Нас так и называли: «неорганизованные». Но нам к тому времени было уже все равно, эвакуируют нас или нет. Мы уже не могли ходить от голода. И все время лежали. Никогда в жизни ни до, ни после я не испытывала вот этого ощущения полного равнодушия ко всему.
И только когда нас положили на носилки и привезли на вокзал, что-то вдруг перевернулось. Мы как будто ожили. И вместе с сестрой начали плакать. Потому что поняли, что нас увозят непонятно куда из любимого города, от мамы, от папы».
Девочки из Уржума
В эвакуацию сестры отправились в вагоне-теплушке. И именно под Валдаем, куда и собиралась на отдых Нина, случилось то, что она называет самым страшным днем в ее жизни.
«Бомба попала в хвост поезда. Всего через один вагон от нас… Страшный грохот, пожар, крики… Майка плакала не переставая. Я пыталась ее утешать, говорила, чтобы она успокоилась. Да куда там! Я выглянула в маленькое окошко, и на моих глазах еще одна бомба попала в водонапорную башню. Она начала медленно разваливаться. Я до сих пор все это очень ярко помню. А еще помню, как все старались друг другу помогать. С нами ехала незнакомая женщина со своими детьми. На одной станции ей разрешили взять продукты, вот она и нам принесла еды. Да еще и книжку где-то нашла „Мальчик из Уржума“, мы ее читали в дороге».
По удивительному совпадению, Нину и Майю привезли как раз в Уржум — небольшой городок в Кировской области. Там сестер определили в детдом. Нина в октябре 1941 года пошла в шестой класс уржумской школы.
«У нас даже обуви нормальной не было. Выдали нам носки шерстяные, велели туда соломы натолкать и галоши сверху. Так и ходили. Но какой это был богатый край! Леса, поля, ягоды, грибы! Даже пасека у нас была, мы туда за 10 километров пешком ходили. Правда, мед нам давали только по праздникам. Однажды мы там с ребятами медведя встретили. Он держал лапами куст малины, засовывал его себе в пасть и так ягоды ел. Мы, конечно, перепугались. Я к ребятам повернулась и молча рукой показываю, что надо бежать. Как мы припустили оттуда!
А еще мы на лошадях катались. Но недолго, потому что из них потом делали нам котлеты. Мы знали это, многие дети плакали, когда ели. Лошадей было очень жалко».
Там же, в Уржуме, девочек неожиданно навестил папа. Нина Александровна до сих пор не понимает, как ему это удалось. Он не знал точно, где его дети, но каким-то образом нашел нужную информацию.
«Сарафанное радио работало на отлично. Поэтому еще до его приезда весь Уржум знал, что сюда едет папа повидаться с дочками. День его приезда я помню очень хорошо. К нам прибежал мальчишка со двора и сказал, что на улице Красной в парикмахерской сидит мужчина в военной форме и стрижется. Наши воспитательницы забегали. Переодели нас понаряднее. Мы уже обедали, но нас посадили за стол и еще раз накормили. Папа пришел и забрал нас погулять. Он купил на рынке яиц, сладостей и тоже стал нас кормить. А мы довольные и едим. А он смотрел, смотрел на нас и вдруг заплакал. Так и сидели. Мы с Майкой едим, а папа плачет…
Тогда же папа подарил мне свою капитанскую сумку. Я ее очень долго хранила и даже в техникум с ней ходила потом на занятия.
Я папу очень любила, просто до невозможности. Он был очень скромным человеком. Немногословным. После войны мы просили его рассказать, как там на фронте. Но папа молчал.
Но я помню, что говорили о войне другие люди. Что, например, у нашей страны мало вооружения. А еще вот эту фразу «За Родину, за Сталина» — ее постоянно везде говорили. Но Сталин для меня был образ далекий. Я только Кирова знала. Кто-то мне тогда объяснил, что Сталин — это друг Кирова, значит, достойный человек».
Мама, где кони?
Наш разговор ненадолго прерывается: из школы приходит девятилетняя Танюша. Нина Александровна быстро узнает школьные новости правнучки, интересуется отметками и продолжает.
«Вы знаете, как их сейчас учат? — кивает она на Таню. — Они таблицу умножения прямо на пальцах считают. Не зубрят. Как это так? Нам учителя в Уржуме говорили: „Каждая ваша четверка и пятерка — это огонь по врагу!“ И мы так старались хорошо учиться. Но честно скажу, поведение у меня было не очень. Шебутная я была, постоянно выдумывала что-то».
Вдали от дома сестры Нина и Майя прожили два с половиной года. Как только блокада была снята, мама девочек забрала их в Ленинград.
«Я не знала, как сильно пострадал город, — качает головой Нина Александровна, — у меня был шок. Когда мы ехали по Невскому проспекту на трамвае, я увидела, что нет коней (скульптуры на Аничковом мосту по проекту П. К. Клодта — один из символов Петербурга. - Прим. ред.). И я не выдержала и стала кричать: „Мама! Где кони? Где кони?“ Мама тогда объяснила мне, что скульптуры зарыли, чтобы уберечь от бомбежек».
Нина снова пошла в школу в Ленинграде. Помогала расчищать город от завалов
«Мама мне запрещала ходить на завалы, но я, конечно, не слушалась уже. Бегала на канал Грибоедова, там все было разбомблено. Скверик там рядом есть. Я когда мимо него проходила уже взрослая, все время вспоминала, как мы его восстанавливали. Еще мы ездили в госпитали. Кто умел петь, тот пел, кто-то читал стихи».
День Победы, как и начало войны, Нина встретила дома.
«Слышу шум на улице. Вышла, думаю: что случилось? Тут и мама с завода прибежала, обнимает нас, говорит, война закончилась. Я так обрадовалась! Значит, папа скоро вернется, я его очень ждала».
Папа захотел сделать сюрприз и не предупредил, когда приедет домой. Дверь ему открыла Нина: «Я так громко закричала от радости, наверное, на том свете было слышно! — смеется Нина Александровна. — Мы решили пойти гулять все вместе. Это тоже одно из самых теплых воспоминаний моего детства. Папа в орденах, в капитанской форме, я буквально висну на нем, рядом идут мама и Майка. И мы обнимаемся. Тогда я стала мечтать, что теперь мы будем жить все вместе, одной семьей. Так в итоге и получилось».
Нас не победить
«Я такая активная была, а еще упрямая. Если задумала что-то, то все, меня не отговорить, сделаю даже себе во вред, — снова смеясь, рассказывает Нина Александровна. — И я решила после школы не идти в институт. Как родители ни уговаривали, нет, и все. Мне хотелось новизны. И я решила рискнуть, просто положиться на случай. Поехать в центр Ленинграда гулять. Подумала: какое первое учебное заведение увижу, туда и поступлю».
Так Нина оказалась в строительном техникуме. А после окончания уехала на Север.
«Мама была в слезах, папа отговаривал. Говорил, что на Севере темно, там невозможно жить. Но разве я послушала? Уехала. И прожила там 70 лет! Строила города. И у меня в жизни две большие любви: Ленинград и Север. Много где я побывала. А один раз в Ялте даже увидела Индиру Ганди и Неру. Они ехали в открытой машине. Индира была в красивой зеленой одежде. И она такая… одновременно статная, но при этом очень простая. И, верите ли, там стоял всего один милиционер, следил за порядком. Не то что наши депутаты сейчас ездят с таким сопровождением. Я когда эти кортежи вижу, думаю все время: да кому вы нужны?
Там же, на Севере, Нина вышла замуж, родила троих сыновей. Но очень рада, что вернулась в город детства. Сейчас она живет одна, не жалуется на болезни, не ругает молодежь. Мы пьем чай с тортом на ее светлой кухне и смеемся.
«А вы приходите ко мне в гости просто так, без интервью, — говорит Нина Александровна, — я вам еще столько расскажу!»
За окном темнеет, она напоминает правнучке, что пора идти на занятия к логопеду. В прихожей меня окликает Танюша.
«Вы и правда приходите к ней, — шепчет она мне, — тут новый район, у нее почти нет друзей. А друзья — это важно!»
Напоследок я спрашиваю у Нины Александровны, сомневалась ли она хоть раз в нашей победе, была ли мысль, что нам не выиграть войну.
«Да вы что?! — запальчиво, совсем по-подростковому отвечает она. — Никогда в жизни! Слышите, никогда! Мы были такие дружные, нас было никому не победить!»
У меня щиплет в глазах, я наспех прощаюсь и выхожу за дверь. Оборачиваюсь у лифта. На пороге квартиры стоит двенадцатилетняя Нина — звонкая, улыбчивая — и машет мне вслед.
