«Очень огорчена: у меня начало цинги». Дневник учительницы из блокадного Ленинграда

Ксения Ползикова-Рубец работала учительницей истории в Ленинграде. Когда началась Великая Отечественная война, ей было 55 лет. Она вела личный дневник, где писала про жизнь школьников и учителей в блокадном городе. Сайт «Прожито» опубликовал полный текст её книги «Дневник учителя блокадной школы», а мы выбрали несколько фрагментов.

22 июня: «Война! Трудно передать особую тревогу, силу ненависти к врагу и чувство огромной ответственности перед Родиной. Все должны быть на высоте в этот ответственный момент. Сейчас и учителя держат строгий экзамен — кого они вырастили и воспитали? Будет ли хорошим бойцом мечтатель и музыкант Боря (сын учительницы. — Прим. ред.)? Как встретит известие о войне рассудительный Юра? Будет больно, если он, такой вдумчивый и глубокий, не поймёт всего.

Дома тишина пустой квартиры. Все куда-то исчезли. Быть одной немыслимо. Хочется видеть близких людей, говорить с ними…»

25 июня: «Дети из города будут эвакуированы вглубь страны. Школе поручено всё подготовить. Надо убедить родителей, что дети будут в лучших условиях вдали от фронта. По городу бегают многочисленные связисты — ученики и ученицы пятых и шестых классов, разнося повестки родителям школьников. Учащиеся старших классов помогают учителям сносить вещи детей на сборные пункты.

Наши мальчики энергично сбрасывают с чердаков всякий хлам, ломают чердачные перегородки, белят чердаки каким-то противопожарным составом: враг может сбрасывать зажигательные бомбы. Дети работают дружно, хорошо и весело. Ужас войны ещё далёк от их сознания».

3 июля: «Я как историк хорошо знаю, что, когда наш великий народ весь поднимался против врагов, он всегда одерживал победу. Победит и теперь!»

9 сентября: «Теперь я знаю, что значит «бомбёжка». Вчера вечером все были дома. В квартире шла обычная жизнь после трудового дня. «Воздушная тревога, воздушная тревога, воздушная тревога!» — громко оповещает радио.

Сирены воют во дворах домов, слышатся протяжные гудки, свистят тревожно паровозы

Мы понимаем — враг над городом. Двенадцатилетняя Нина спешно гасит в кухне примус, её мать хватает противогаз и спешит на чердак; кто-то бежит по коридору и напоминает: «Проверьте светомаскировку!» Я спешу одеться.

И вдруг дом сотрясается от взрыва… Дверь в коридор открывается сама собой. Гул самолётов в воздухе. Вновь отвратительный свист падающей бомбы…»

12 сентября: «8 сентября я видела много плачущих ленинградцев. В этот день по городу были расклеены плакаты со стихами старого Джамбула:

Ленинградцы, дети мои!

Ленинградцы, гордость моя!

Мне в струе степного ручья

Виден отблеск невской струи.

Если вдоль снеговых хребтов

Взором старческим я скользну, —

Вижу своды ваших мостов,

Зорь балтийских голубизну,

Фонарей вечерних рои,

Золоченых крыш острия…

Ленинградцы, дети мои!

Ленинградцы, гордость моя!

Люди стояли молча и читали. Многие плакали. Плакала и я. Было что-то глубоко сердечное в привете оттуда, где люди не знают, как свистит падающая бомба, врываясь в жилой дом. Им больно за нас. Они с нами…»

27 октября: «В школе начались занятия. Младшие классы занимаются в домохозяйствах. Где есть достаточно сухие и тёплые бомбоубежища, занятия будут проходить в них, а если в этих помещениях сыро, то управхозы обязаны предоставить хорошую, светлую комнату в одной из квартир, по возможности ближе к бомбоубежищу.

<…> Я обращаюсь ко всем собравшимся в большом зале:

— Товарищи, мы начинаем занятия в необыкновенной обстановке: страна наша ведёт тяжёлую, упорную войну с сильным врагом; город наш окружён со всех сторон огромным числом фашистских дивизий; он стал фронтом.

Читайте также:

5 спорных фактов о блокаде Ленинграда, которым мы верим. И очень напрасно

<…> В самом факте, что вы сегодня начинаете учиться, смелый вызов врагу.

«Город в блокаде, город окружен врагами, а мы выполняем свой долг и садимся за книги», — говорите вы всему миру.

А наши друзья скажут:

— Мужественные дети растут в Советской стране. Они учатся в городе, который бомбят, обстреливают из пушек и лишают продовольствия».

24 ноября: «В классах отсутствует много учащихся… В начальной школе уже прекратили занятия: в бомбоубежищах так холодно, что заниматься стало невозможно. Самые энергичные наши учительницы попробовали организовать занятия в квартирах первых этажей, поближе к бомбоубежищу. Они обходили родителей, прося посылать детей на занятия с поленом дров для топки печурки».

15 декабря: «Дома очень холодно. Сидеть в комнате, после того как перестаём топить печурку, немыслимо. А топливо надо экономить. Дров нет, и я давно жгу мебель. Буфет красного дерева нас поддержал почти месяц. Письменный стол Бориса (а мне его было жалко жечь: ведь Борис провел за ним все свои школьные годы) дал очень мало тепла — очевидно, плохой сорт дерева».

3 января: «Вчера с восьми часов утра дежурила в школе. Увы, и там нет электричества. Комнату освещает коптилочка, сделанная из чернильницы. Очень холодно, так как окна забиты фанерой. Нужно было распределить среди детей, не учащихся в школах, 400 платных, пятирублёвых, билетов на ёлку. Дети и взрослые шли за ними непрерывным потоком, и билетов на всех желающих не хватило. Отказ в билете вызывал тихое и глубокое огорчение у одних и резкий протест у других».

15 января: «Враг бессилен одолеть наш город, так как он — часть нашей огромной, могучей страны. Сегодня возобновились занятия в 7–10-х классах.

В школу пришло 79 человек. Явилось и 12 человек из 6-го класса.

Ребята, зачем вы пришли? — спрашиваю я как воспитательница класса. — Ведь занятия начнутся только для старших. — А почему нам не заниматься? Смотрите, нас в классе больше, чем в девятом! Мы все, все хотим учиться! — решительно говорит Аня».

29 января:

«Наконец получила письмо от сына. В конверте маленькая любительская фотография: Борис в тулупе, шапке-ушанке, на лыжах. На заднем фоне траншея, и выглядывает чья-то голова. Вокруг белый снег и серые суровые скалы. Мне кажется, что Борис вырос, стал шире в плечах. Письмо, как всегда, коротенькое:

Значит, они там не знают, как мы живём. Как это хорошо!»

5 марта: «Сегодня в школе продолжительно и резко зазвучал электрический звонок.

— Звонок! Звонок! До чего хорошо! — кричали дети. Учителя радостно улыбались, школьная жизнь входила в свою колею».

12 апреля: «Очень огорчена: у меня начало цинги. На правой ноге выше щиколотки как блестящий браслет от ожога, на левой в том же месте, но слабее. Зуда нет. В коленях тяжесть».

11 января: «Январь в Ленинграде «сильно озвучен», как говорят старшие мальчики: длительные тревоги, постоянная пальба зениток и грохот разрывов. Но мы бодры. Ведь радио приносит такие хорошие вести с фронта. Мы теперь его никогда не выключаем. Не простишь себе, если узнаешь об очередной победе хотя бы на час позже. В школе в перемену бежим в канцелярию, чтобы узнать, нет ли «особых известий».

19 января: «Родина помогла нам разорвать вражеское кольцо. Блокада Ленинграда прорвана. Моя приятельница обнимает меня и плачет. Плачу и я. Сбылось то, о чём мы мечтали в суровые дни, чего ждали, не уставая ждать. Хочется побежать в школу, позвонить по телефону друзьям. Но вечером ходить по городу нельзя, а телефоны выключены.

Мы сидим вдвоём и говорим только о том, что сейчас услышали по радио, и слушаем, слушаем ещё и ещё раз эти замечательные слова: «блокада прорвана!»

18 апреля: «Воскресенье. Иду обедать в школу. По дороге захожу в кооператив на углу улицы Герцена и Дзержинского. Выхожу и попадаю в ужасный обстрел. Я первый раз вижу бегущих ленинградцев. Бегут все: военные, женщины и наши бесстрашные ребята.

Такой картины я ещё не видела в Ленинграде. Что делать? Мне стало страшно. Но куда бежать?

В такие минуты неудержимо хочется домой или в школу. Бежать такое расстояние я не могу. Выстрелы следуют один за другим. Разрывы близко, и каждый раз такой грохот, точно рушится дом. Впечатления страшно ярки: сходно поведение людей под обстрелом с поведением во время грозы: боятся удара грома, так и сейчас прячутся за выступы домов после разрыва».

20 мая: «Я теперь отлично понимаю, что такое голод. Раньше я себе точно не представляла этого ощущения. Правда, меня немного тошнит, когда я ем мясо кошки, но т. к. я хочу есть, то и противное кажется вкусным. Да я ли одна так голодна? Кто же в этом виноват? Это проклятая германская раса извергов. Я никогда не была злой. Я всем старалась сделать что-нибудь хорошее. А теперь я ненавижу этих сволочей немцев за то, что они исковеркали нашу жизнь, изуродовали город.

Читайте также:

Что говорил Левитан? Тест: помните ли вы историю Великой отечественной войны

Город пустеет. Все эвакуируются, а я уговариваю маму остаться. Она очень боится бомбёжек, а я нисколько, и не потому, что смелая, а просто верю, что меня не могут убить. Сегодня осколками от бомб разорвало на куски мою подругу Аню М. Жаль её, она так хотела увидеть конец войны».

7 декабря: «Опять обстрел, и мы в коридорах. Но мы уже приспособились: скамейки поставлены друг против друга, и учителя проводят уроки. Я смотрю на эту картину с чувством гордости».

20 января: «Сегодня впервые за все время блокады — нет, вообще за всё время своей педагогической работы — я не могла давать урока истории, не могла говорить о прошлом, когда так радостно настоящее.

И никого из учащихся это не удивило. Мы только что пришли со школьного митинга. Лица у девочек были возбуждённые, глаза ярко блестели.

— Скоро конец войны, и наши близкие вернутся с фронта!»

13 октября: «Ленинградцы, и прежде всего ленинградские женщины, могут гордиться тем, что в условиях блокады они сохранили детей… И самый великий подвиг школьников Ленинграда в том, что они учились. Да, они учились, несмотря ни на что, а вместе и рядом с ними навеки сохранится в истории обороны города мужественный облик ленинградского учителя. Они стоят одни других — учителя и ученики. И те и другие из мёрзлых квартир, сквозь стужу и снежные заносы, шли иногда километров за 5–6, а то и 10, в такие же мёрзлые, оледеневшие классы, и одни учили, а другие учились».

Фото: РИА Новости / Борис Кудояров, Shutterstock / Orini