«Чистейшее, безмятежное счастье». Павловец, Юзефович, Лукьянова, Борисенко — о Новом годе в детстве и сейчас

Если бы где-то давали премию за самый трепетный текст этого года, то мы бы точно номинировали на нее этот материал. Просто почитайте, как отмечали (и отмечают) Новый год любимые авторы и эксперты «Мела». И вы тут же буквально провалитесь в детство — то самое, где на елке был дождик, костюмы снежинок делали из марли, а дом украшали гирляндами из цветной бумаги.

«Здравствуй, Красная Шапочка! И ты, желтая белка!»

Ирина Лукьянова, журналист, учитель литературы московской школы «Интеллектуал»:

Недавно я купила мандаринов. Мы с сыном почистили их и положили на тарелку рядом с нарезанным яблоками. И оба ахнули оттого, что на кухне сразу запахло Новым годом. Он всегда начинался с запахов.

А детстве сначала всегда привозили елку. Сосну — в детский сад или школу. Пихту — домой. У нас в Новосибирске часто вместо елок продавали пихты. Пихты были высокие, пушистые и не колючие. И волшебно пахли — лесом, снегом, сказкой «Двенадцать месяцев».

Елку покупали загодя, и еще какое-то время она, спеленутая и связанная, лежала на балконе. Потом ее доставали, развязывали. Она лежала на полу, похожая на длинную зеленую рыбу в сетях, и постепенно поднимала и расправляла примятые ветки.

Когда я это вспоминаю, откуда-то из памяти выплывают и строятся рядком строчки:

Елка плакала сначала
От домашнего тепла,
Утром плакать перестала,
Задышала, ожила.

Мама вешала бумажные флажки. А потом доставала коробки с елочными игрушками. Они лежали в вате с застрявшими сухими иголками прошлогодних елок. Открываешь коробку — открывается что-то почти забытое за год. Ой, здравствуй, Красная Шапочка! И ты, желтая белочка на прищепке! И ты, заяц с барабаном!

Наряжать елку — это было счастье. Мы доставали елочные игрушки: прожектора, грибки, ягодки, сосульки, шарики. Там еще была совсем древняя медная канитель, медная мишура на бечевке, бусы из стекляруса, картонажные медведи и попугаи. А еще были несколько шариков с фосфорной краской, они светились в темноте: один — тонкими узорами, а два, синий и фиолетовый, — зеленоватыми звездами. Так приходило волшебство.

Ведро, в котором стояла елка, родители всегда оборачивали простыней, и там вырастал «сугроб»: в этот сугроб все старались тихонько подсунуть подарки друг для друга. Подарки разбирали, когда пробьют часы.

Под елкой всегда стоял большой пластмассовый Дед Мороз и маленькая картонная Снегурочка с бумажной юбкой-фонариком. Она лежала в коробке сложенная и плоская, ее доставали, разворачивали фонарик и завязывали на веревочку.

Старая гирлянда светила простыми лампочками, темноватыми и таинственными: густо-синим, бордовым, темно-зеленым. А новая — ясными звездочками: оранжевыми, голубыми, золотыми, травяными.

Мы всегда праздновали вчетвером: папа, мама и мы с сестрой. Нам никто не был нужен

Когда мы были маленькие, к нам один раз пришел Дед Мороз. Он был совсем не похож на роскошного красно-белого Деда Мороза из детского сада. Он был какой-то неправильный и оттого опасный: в черной кроличьей ушанке, черной телогрейке, черных валенках, в ватной бороде до глаз. И у него был большой страшный мешок. Вероятно, такой, в котором уносят непослушных детей. Он говорил густым, но высоким голосом. Мы быстро его разоблачили, стоило только ему к нам прикоснуться; мы облегченно заорали: «Мама, это ты, у тебя руки добрые!»

Что было на столе, я не помню — может быть, копченая колбаса, я ее любила в детстве. Может быть, и оливье — это было неважно. Важно было — свечки, шампанское, бой часов. Когда открывали шампанское, пробка хлопала, и в старом пианино струны повторяли эхом: «Пуххх…»

А еще у мамы была ее собственная иллюминация: она смешивала яблоки, мандарины, грейпфруты, консервированные ананасы и персики во фруктовый салат, по его краям выкладывала корочки грейпфрута, а на них — по кусочку сухого горючего. И в темноте вносила десерт, пылающий синими огнями.

Остатки торта обычно не влезали в холодильник, и их ставили под балконную дверь: возле нее было очень холодно. Утром 1 января мы с сестрой вылезали из кроватей и, поеживаясь от холода, крались мимо спящих родителей к балкону за тортом. И там же его поедали, а потом ползли на кухню за мандаринками. А балконное стекло было все замерзшее, расписное, в дед-морозовских узорах, и где-то за ним уже светило позднее утреннее солнце, и впереди были еще длинные каникулы. И это было чистейшее, беспримесное, безмятежное счастье.

Иногда я приезжаю к маме на Новый год. И мы достаем старые игрушки, и медную мишуру, и я заглядываю в коробку и говорю: «Здравствуй, Красная Шапочка! И ты, желтая белка! И ты, заяц-барабанщик! И вы, волшебные шары со звездами».

И мы сидим у елки, и пьем шампанское, и слушаем бой часов. Папы уже нет, сестра в другой стране, дети мои выросли. А елка пахнет, часы бьют, шампанское пузырится, и впереди еще длинные каникулы.

Доктор (пиро)технических наук и мамина «шуба»

Михаил Павловец, доцент ВШЭ, учитель Лицея ВШЭ, один из организаторов Всероссийского чемпионата сочинений «Своими словами»:

Новый год для нашей семьи играет примерно ту же роль, что и Рождество для семьи европейской: по сложившейся традиции мы собираемся в этот день за большим столом в одном и том же месте — в загородном подмосковном доме, где постоянно живут родители жены и куда мы ездим каждую неделю как на дачу.

Новый год мы там отмечаем на протяжении 15 лет, и лишь пару раз традиция была нарушена. Приходилось дважды отмечать его при свечах, без электричества, под бой настенных часов и треск печки, но всегда было весело. Собираются обычно те, кто может приехать.

Вокруг Нового года сложилось несколько постоянных уже традиций. Во-первых, это поедание «шубы», приготовленной моей мамой (над этим блюдом, как и над оливье, принято иронизировать, но я никогда и нигде не пробовал «шубы» вкуснее этой: мама владеет секретом придания «шубе» воздушности и использует только настоящую селедку, почищенную папой).

Второй ритуал — вручение всем подарков в последний час перед Новым годом: кто-то из детей достает из мешков и пакетов сложенные под елкой подарки, и все угадывают, кому они предназначены. Сразу после боя курантов и новогоднего «ура» сперва звонки родственникам — тем, кто не смог или не планировал быть с нами, — а потом выход на улицу, где уже начинается праздничная канонада.

Лично я равнодушен к фейерверкам, но для Нового года делаю исключение: мой отец — доктор (пиро)технических наук, как я его поддразниваю, и он всегда приезжает с большой сумкой отборной пиротехники, которой его снабжают коллеги. На этой ярмарке тщеславия, в которую обычно превращаются фейерверки, мы выглядим весьма достойно — и наши состоятельные соседи почтенно замолкают, когда с нашего участка в небо уходят первые ракеты. Наутро же — еще две традиции: первая — приготовление отцом новогоднего бешбармака из утки, по рецепту корейского мужа моей двоюродной бабушки. Блины и утка для блюда заранее готовятся им и привозятся в специальных кастрюлях. Вторая — катание с горки на ледянках, самокатах и просто по́пах. После такого катания горячий бешбармак кажется особенно вкусным — и есть серьезные проблемы, как оставить место еще и для торта, приготовленного тёщей.

«По всему дому пахнет корицей, ванилью, мандаринами и имбирем»

Галина Юзефович, литературный критик, преподаватель:

На Руси Новый год, как известно, бывал сентябрьский, мартовский и даже ультрамартовский (это когда в марте наступал не тот год, который у других уже наступил, а тот, который во всем остальном мире придет только через девять месяцев, в январе). У нас в семье Новый год — декабрьский: главная часть праздника всегда приходится на начало декабря.

В какой-нибудь из выходных дней мы устраиваем ритуал наряжания елки — и именно он для нас воплощает в себе все новогоднее волшебство. С утра я замешиваю тесто для нескольких сортов печенья и шоколадный ганаш для трюфелей. В обед муж ставит на плиту большой чан с глинтвейном, а дети достают с антресолей елку (у нас искусственная, но очень красивая) и коробку с игрушками. Часам к четырем-пяти приходят гости: обычно всего несколько человек, очень близких и домашних — наши семейные друзья, дети друзей и друзья детей. Все вместе мы принимаемся за дело: кто-то лепит трюфели, кто-то наряжает елку, кто-то формует печенье, а кто-то просто сворачивается на диване с пледом, мандаринами и глинтвейном.

Постепенно первых становится меньше, вторых — больше, и в какой-то момент все уже располагаются на диване или прямо на подушках под елкой, дегустируют и сравнивают разные сорта печенья, болтают, смотрят на елочные огоньки и снег за окном (в этом году нам повезло и наряжание елки совпало с роскошным сказочным снегопадом). Расходимся обычно не поздно — к полуночи я всегда уже в постели. Утром же, проснувшись, первым делом вижу в гостиной елочку, а по всему дому пахнет корицей, ванилью, мандаринами и имбирем.

Сам же Новый год мы почти не празднуем — признаться, мне сложно адаптироваться к отечественным традициям новогоднего застолья: я безнадежный жаворонок и к 12 часам ночи уверенно превращаюсь в тыкву, а еще я не пью алкоголь (не из принципа — просто мне невкусно и голова болит даже от небольшого количества), не люблю оливье и побаиваюсь фейерверков. Поэтому обычно, как только позволяют дела, мы стараемся всей семьей куда-то уехать: в доковидные времена сбегали в Юго-Восточную Азию, пару раз встречали Новый год на Кубе (моя лучшая подруга была некоторое время замужем за кубинцем), в прошлом году оказались в Турции, в этом надеемся попасть в Грецию. И там ночь с 31 декабря на 1 января становится просто обычной ночью — даже до полуночи не всегда удается досидеть: часов в десять мы дарим друг другу подарки, а после тихо расходимся по своим углам. И честно говоря, я об этом совершенно не жалею. А когда к середине января мы возвращаемся из своих странствий домой, в гостиной нас ждет наряженная елка, которую мы не убираем до начала февраля, и немного новогоднего печенья: в жестяных банках с плотно прилегающими крышками оно прекрасно хранится.

Старорежимный наивный праздник, портал в детство

Александра Борисенко, переводчик, преподаватель, доцент МГУ:

Я очень, очень люблю Новый год. Хотя в моем личном — академическом — календаре он знаменует не начало года, а середину: переход от первого семестра ко второму, движение к весне. Мой Новый год — внеконфессиональный, языческий, немного советский. Старорежимный наивный праздник, портал в детство.

Повелителем Нового года у нас в семье всегда был папа. Правда, под елкой стоял игрушечный Дед Мороз в комплекте со Снегурочкой в кокошнике, но, кажется, даже в самом раннем детстве я понимала, что это символ, игрушка, пусть и волшебная. У меня не было сомнений в том, кто на самом деле распоряжается праздником.

Папа очень серьезно относился к елке. Тут надо упомянуть, что жили мы в Крыму, а в Крыму ставят сосны. Я потом в Москве так и не привыкла к русской ели — тонким веточкам, мелким иголочкам. Сосна довольно долго стоит, на ее большие лапы очень удобно вешать шары, а огоньки таинственно горят в глубине хвои. Единственная проблема состояла в том, что на елочных базарах часто продавали кривые лысоватые деревья, а найти ровную пушистую сосну было очень непросто.

Однажды, когда мне было лет семь, папа от отчаяния купил две жиденькие сосенки и попытался связать их в одну. Увидев получившееся чудище, я заплакала (а папа сдержался только потому, что суровые геологи не плачут). На другой день папа поехал к каким-то лесникам и вернулся с такой сосной, которая едва поместилась в моей комнате и стояла враспор от пола до потолка — к своей кровати я пробиралась бочком и целый месяц прожила как будто в лесной чаще. Я до сих пор вспоминаю это как квинтэссенцию счастья.

В нашем симферопольском дворе жила старенькая учительница музыки Ирина Яковлевна, которая ходила осматривать елки у всех соседей — хорошо ли наряжены. И ставила оценки! Причем очень строго — у некоторых больше тройки не выходило. Но мы-то с папой получали одни пятерки.

При этом игрушки у нас были самые обыкновенные, советские. К сожалению, не сохранились самодельные украшения, которые мастерила своим детям в послевоенные годы папина мама, баба Женя. Баба Женя рассказывала, что ее мама под Рождество делала на продажу целые маленькие городки с домиками и сверкающим снегом (вата и бертолетова соль). Я в жизни не видела бертолетовой соли, но она ассоциируется у меня с какой-то неземной красотой.

В Москве мы ставим датские пихты. Каждый год мы с сыном торжественно едем за елкой — и каждый раз я волнуюсь, вдруг не будет именно такой как надо, густой, до самого потолка? Но, конечно, чудо совершается по расписанию, елка находится, мы возвращаемся с победой.

На моей нынешней елке висят украшения из разных стран, которые я отовсюду привожу и которые привозят мне друзья. Винтажный шарик из Палермо, кротик из Праги, хрустальные коньки из Калифорнии, фонарщик из Франкфурта, множество чудесных игрушек из Англии: лондонская телефонная будка, оксфордский дон на велосипеде и так далее. Еще у меня есть самодельные игрушки, подаренные студентами: стопка книг, Щелкунчик, нахохлившийся Бонапарт. Однажды я даже зажигала на елке настоящие свечи — как в папином послевоенном детстве. В общем, думаю, строгая соседка осталась бы довольна.

В маминой еврейской семье никаких старых рождественских традиций, понятное дело, не было, зато у дедушки были твердые представления о том, что такое праздничный стол. Только несладкие пироги обязательно пекли трех видов: с мясом, с капустой и с рыбой. Какие-то специально-праздничные салаты, соленья, огромная миска оливье (в кладовке заранее припасали дефицитный майонез в баночках). И, конечно, холодец. На горячее мама готовила гуся или утку, это считалось настоящей роскошью. Ну а дальше, понятное дело, сладкие пироги, тоже штуки три.

За столом нас обычно было довольно много: к нам приходили друзья и родственники, приезжали из других городов, все много смеялись, рассказывали истории, играли в шарады, и наш крымский бесснежный Новый год сверкал всеми красками. А еще у нас была стенгазета.

Стенгазеты мы делали с папой — лет пятнадцать подряд, наверное. Они до сих пор хранятся у меня, по ним я могу проследить, с кем мы встречали тот или иной год. Папа приносил с работы большой лист ватмана, я фломастером рисовала с краю елку, мы вместе придумывали, как кого изобразим. А потом папа всех рисовал, а я сочиняла подписи в стихах. Смешнее всего у папы получался дедушка и моя третья бабушка по кличке Капибара. На самом деле она была известный крымский писатель, но папу это не удерживало от непочтительных карикатур.

Увы, стенгазет мы больше не делаем, хотя обросли всякими новыми традициями. Например, мы с мужем уже много лет устраиваем под елкой чаепитие для наших студентов (из-за пандемии пришлось сделать паузу, и это очень обидно).

Ну и, конечно, остаются вечные ценности — мамин холодец, таз салата оливье с самодельным майонезом, пирог с капустой. И даже кухонная возня 31 декабря — часть праздника, магический ритуал. Жарить, нарезать соломкой и квадратиками, вынимать из духовки. Вспоминать прошлое, верить в будущее, ждать гостей.