«Моя работа посвящена отсутствию отцовской любви»: почему дети лучше понимают (и создают) современное искусство
24.07.2024
В городе Выксе Нижегородской области с 12 по 14 июля состоялся тринадцатый фестиваль новой культуры «Выкса-фестиваль». За три дня здесь прошло более 30 событий. Мы расскажем о двух из них — выставке объектов современного искусства, созданных подростками, и театральном спектакле «Сочинение будущего», большинство ролей в котором исполнили дети.
Из зала на сцену молча поднимаются пятеро
Вообще, это не то чтобы прямо спектакль. Скорее самодеятельность — коллективное художественное высказывание петербургского режиссера и жителей Выксы. И эта многосоставная, многоуровневая, искренняя, трогательная и даже не пытающаяся казаться профессиональной постановка — лучшее, что предложил гостям «Выкса-фестиваль».
Представьте: обычная школа в небольшом городке средней России — стены, крыша, вокруг тертые пятиэтажки, битые тротуары, на балконах сушатся ковры. На пороге школы — человек в белом комбинезоне и желтых очках. Это режиссер «Сочинения будущего», Борис Павлович. В руках его — мегафон, он, поторапливая, сообщает, что занятия в Институте летания имени Сухово-Кобылина начнутся с минуты на минуту.
Поначалу всё традиционно — зрители рассаживаются в актовом зале, уверенные, что так все два часа и просидят. Но когда свет гаснет, из зала на сцену молча поднимаются пятеро, одетые в стилистике стимпанк. Им от пяти до двенадцати. Очки древних сталеваров, провода на алюминиевых касках, лампочки на макушках. Они рассаживаются по стульям. Всё еще молча. Потом на сцене появляется женщина в костюме, который могли бы сочинить дети, если бы им дали задание одеть учительницу в космическое, и произносит небольшую сюрреалистическую речь.
Здесь мы понимаем, что без абсурда сегодня не обойдется. И без него действительно не обходится
Нас приглашают покинуть зал и распределиться по комнатам, где ждут начала 14 мини-спектаклей. И за два часа получится посмотреть максимум треть из них. Предполагается, что путешествовать по мирам Бориса Павловича мы будем рядами — в эту комнату отправляется первый, в эту — третий.
Но все перемешиваются уже на выходе из зала. Есть карта, но она мало что объясняет. Поэтому действовать приходится по интуиции. Это вообще самая правильная стратегия, когда имеешь дело с наивным искусством, — и академизм, и то, что некоторые называют странным словом «насмотренность», здесь только мешают, это спектакль не для театралов, а для души. Не надо понимать. Не надо стараться понять. Надо расслабиться и на пару часов отдаться этому разноцветному потоку самодеятельного творчества, в котором детского гораздо больше, чем взрослого.
Шероховатости и импровизация — это часть замысла
Каждая комната — маленький любительский театрик. Самодельные декорации, наивные, богатые пространством для импровизации сценарии. Например, в Зале содержания космических преступников, стены которого наскоро задекорированы фольгой, отражающей фиолетовый свет флюороламп, допрашивают двоих пацанов. У дознавателей — серебряные космические комбинезоны, пилотки, игрушечные автоматы. Всем актерам не больше пятнадцати. Все немного переигрывают. Но это переигрывание, в отличие от переигрывания взрослых, ни капли не раздражает — даже наоборот, добавляет происходящему искренности и домашнего уюта. А изрядная доля абсурда, которая присутствует в каждой из четырнадцати историй спектакля, способна скрасить шероховатости любой постановки. В «Сочинении будущего» шероховатости и импровизация — часть замысла, как асимметрия и трещинки в японском искусстве.
В каждой комнате зритель проводит минут по десять-пятнадцать. Например, в «Мемориальном кабинете В. Г. Шухова» нас встречает сам ученый — он сидит в кресле-качалке и, активно коммуницируя со зрителями, рассказывает о своей жизни и изобретениях. Варит кофе. Заводит граммофон.
А в «Отделе трансплантологии мозга» — девочка, которой пересадили мозг обезьяны бонобо, в располагающем к мрачноватым экспериментам полумраке произносит пронзительный монолог, упрекающий человечество в жестокости (не всё, впрочем, человечество — только ученых, которые проверяют гипотезы на животных).
Мы в целом согласны с девочкой-бонобо, но, с другой стороны, — а как иначе изобрести пенициллин? А с третьей — обезьяны ведь действительно не виноваты в том, что мы способны изобрести пенициллин, но сразу проверять его на себе побаиваемся. И, возможно, гораздо гуманнее было бы проводить исследования сразу на людях. Каждый из нас с легкостью набросает список из десяти потенциальных реципиентов, просто вспомнив вчерашнюю ленту новостей.
Через полтора часа путешествия по сюжетам и комнатам нас приглашают в спортзал — здесь состоится финальная сцена, церемония запуска. Мы — все вместе, и с Шуховым, и с дознавателями, и с теми милыми детишками в стимпанк-шлемах — куда-то полетим. Куда полетим? Да разве это важно? Главное — вместе. И греческий хор женщин в космических шлемах споет нам об этом красивую песню. И по рукам, подпрыгивая, пойдут гигантские надувные планеты. Пение всё громче, движение шаров всё хаотичнее — летим.
«Я была той самой девочкой, которая отрезала волосы куклам»
Если разобраться — современное искусство как раз подросткам больше всего и подходит. Оно не требует специальных навыков вроде рудиментарного умения рисовать — всё, что нужно для создания объекта современного искусства, — идея, эмоция. Или боль, которую не знаешь, куда деть. А боли у подростков с избытком. И идей. И эмоций. И выставленные в галерее «Волна» работы подростков производят впечатление кровоточащих кусков души, заключенных в рамку и снабженных экспликациями.
Вокруг те же пятиэтажки, пьяные зомби на дырявых дорогах, у черного, распахнутого, как мертвый рот, входа в подвал — надпись розовым баллоном: «Смотрю я на тебя — кудрявый, красивый». Бесшумно текущая мимо речка, собака с зеленым резиновым кругом в зубах.
«Моя работа называется Daddy, и она посвящена отсутствию отцовской любви. В моем детстве не было папы и не было модели такого человека, который мог бы мне рассказать, что это такое. Тут много деталей. Есть наушники: нажимаем на большую кнопочку, играет музыка (песня Мэрилин Монро) — если покопаться в ее архивах, можно понять, что у нее тоже не было отцовской любви, да и женской тоже не было, она всё время искала человека, который дал бы ей любовь, которую ей изначально не дали отец и мать. Мы видим белых кукол, у которых отрезаны волосы. Это все мои куклы — и я была той самой девочкой, которая отрезала волосы всем куклам, потому что в моем детстве не было куклы мужского пола, потому что у меня не было папы — мне хотелось хоть как-то узнать, что это за модель, что она делает и как обращаться с этим человеком, кто это. Поэтому я вообще убрала у них пол. Они могут быть и девушкой, и парнем, и кем-то другим. Также в центре работы есть вышивка daddy — я очень люблю работать с тканью. Также тут есть фотографии — локации города Выксы и я в образе Мэрилин Монро. Я как бы пропустила через себя этого персонажа. Есть парик, который можно примерить и впустить в себя частичку Мэрилин Монро, и послушать музыку. А эта кукла символизирует катарсис — освобождение от всех эмоций, и негативных, и хороших. Мэрилин не смогла с этим справиться и совершила суицид, и я решила немного поменять эту концепцию, назвала ее „катарсис“. Потому что когда человек не может справиться с проблемами — он видит только один выход: уйти в небытие. И если мы закроем эти створки — тут ничего не останется, кроме черного шкафчика, который никакой ценности не имеет. Но если откроем — увидим, что тут есть куклы, которые хранят некую тайну, и кукла, которая находится в центре, — она не нашла выход и не справилась с отсутствием отцовской любви. Все остальные куклы — маленькие, у них пока еще есть силы и эмоции. А взрослый человек иногда просто устает и сдается».
Ольга Зорина (псевдоним sudduster) — о своей работе
Осмотрев около пятнадцати работ, мы проходим в отдельную комнату, чтобы ознакомиться с единственной взрослой экспозицией. Она называется «МММ» («Маленький мемориальный музей»). Сначала выступает куратор, потом автор рассказывает об идее и реализации. Для развития современного искусства в Выксу приглашают художников из других российских городов — и они делают искусство.
Что можно сказать о работе Юлии Шафаростовой, для которой она собирала изделия, произведенные на Выксунском заводе? Работа Юлии откровенно скучна. И откровенно вторична. Долгое объяснение того, что хотел сказать автор и почему именно так расположил предметы, только умножает скуку. Если арт-объект не работает сразу или не раскрывается после первого намека, который можно сформулировать одним коротким предложением, не стоит тратить время на объяснение, чуда не случится. И это чувствуется особенно отчетливо на контрасте с тем, что мы только что увидели у подростков — куклы с обрезанными волосами, белый парик в дальнем ящике комода, слово daddy, вышитое белыми нитками по черной ткани.
Бургер за 24 целых и 75 сотых
Отсидев финальный паблик-ток, на котором было сказано много гладких и кругленьких слов, я выхожу на набережную имени Шухова, красивую и современную. С пляжем и часовенкой. Велосипедной дорожкой и сапами напрокат. С фонарями в виде огромных настольных ламп и маркетом крафтовых товаров — москвички в просторных дизайнерских платьях покупают очаровательные украшения, милые вязаные игрушки, по-московски стильный мерч с буквой «Ы». Конечно, фуд-корт, мы в столице привыкли: где крафт, там и фуд-корт. Здесь — скандинавские хот-доги и охюгенное мороженое, здесь — пряники да сладости, здесь — кофе на удивительном молоке, а вот — мясо! Ребра и бургеры жарят прямо при вас, на открытом огне. Бургер — 495. Ребра — 700.
— 20 рублей… на бургер… — откуда-то снизу говорит очень робкий, едва слышный голос.
— Что?
— 20 рублей… на бургер… не хватает…
Ему лет девять. Со своими васильковыми глазами и огромными веснушками он мог бы сниматься в «Ералаше» золотой эпохи. Он не выглядит нищим. Он не выглядит наглым. Он выглядит человеком, которому никогда не попробовать этого ароматного великолепия из черного вагончика с пущенным по борту оранжевым пламенем. Возможно, родители сказали ему: «Дома поешь. Вон котлеты». Или: «Сколько?! 500?! Да ты с ума, что ли, сошел?!» Или: «Тебе что, на лето ничего не задали читать?» Нет ощущения, что он опытен в этом деле и что он сдаст собранные деньги сутенеру с железным зубом и стеклянным глазом. Больше всего это похоже на искреннюю просьбу непрофессионала. 20 рублей. Делим на 495. 24 целых и 75 сотых человека должны захотеть помочь. И помочь.
— Может, просто купить тебе бургер? (Ибо кто его знает, может, он, несмотря на малый возраст и ангельскую внешность, уже умеет относить деньги если не сутенеру, то дилеру.)
Очень энергичные кивки в ответ. Высшая степень согласия. Купить.
— И брату…
Из ниоткуда, сотканного легким джазом и солнечным светом, появляется брат. Такой же, только еще меньше.
— И брату… бургер…
Тысяча рублей вместо двадцати. Один жертвователь вместо пятидесяти. Бумажных тысяч у меня было две. Одну я заплатил за крохотного розового единорога, символ фестиваля. Вторую потратил с пользой.
Фото предоставлены пресс-службой фестиваля
