Как учителю и ученикам выстроить личные границы? Есть ли связь между уроками и постами в соцсетях? В чем смысл ЕГЭ? Ответы на эти и многие другие вопросы про образование журналист Александр Мурашев искал в «Новой школе». Проведя там полноценный учебный год, Мурашев вместе с издательством «Бомбора» выпустил книгу «Другая школа 2. Образование — не система, а люди». Публикуем одну из ее глав — об уважении и о том, как оно связано со школьными туалетами.
«Знаете, какая фраза меня всегда удивляла? «Школа готовит нас к реальной жизни». Что значит «готовит»? А 11 лет учебы — не жизнь? Из-за такого подхода многие школу заканчивают, а жить так и не начинают.
Они говорят: «Я сейчас на этой нелюбимой работе денег заработаю, а потом займусь творчеством. И заживу!» Или: «Ничего, еще немного с этим человеком в отношениях побуду, а потом встречу свою настоящую любовь. И будет жизнь!» Или: «Вот куплю эту машину — и стану счастливым». Такие идеи формируются на этапе школы. Вот только очень часто бывает, что жизнь нас все время отвлекает от важного, а потом внезапно… заканчивается».
Наш разговор с основателем «Новой школы» Юлией Вешниковой проходит под саундтрек из легендарной лекции Кена Робинсона «Почему школы убивают креативность?». Ее в этих стенах регулярно повторяют на вмонтированном в стену экране — очевидно, для тех, кто забыл, зачем приходить в одно и то же здание в течение многих лет. «Очень часто дети на вопрос, как устроен твой день, отвечают: „До обеда у меня школа, а дальше — жизнь“. Но ведь школа — это полдня минимум, — продолжает Вешникова. — Посчитайте, сколько будет шесть часов умножить на одиннадцать лет? Я думаю, что все должно быть наоборот: школа должна научить ребенка качественно проживать каждый миг. И, окончив ее, они смогут ценить то, что у них есть».
Еще в детстве Юлия Вешникова замечала в учебном процессе огромное количество нестыковок — главным образом потому, что происходящее на уроках было сильно оторвано от реальной жизни.
«Мне, ребенку, было не уловить ту „целостную картину мира“, о которой сейчас так модно говорить, — рассказывает Вешникова. — В какой-то момент я поняла, что химия, физика и биология связаны и порой мы проходим одно и то же, просто с помощью разных дисциплин. Но заметьте: само слово „проходим“ означает, что мы проходим мимо, а не изучаем».
Желтые фонари зимой, мрак раннего утра, ядовитый белый свет в окнах кабинета математики, напоминающий больничный коридор
Примерно так Евгений Гришковец описывал свой ежедневный поход в школу. Произносишь вслух и вдруг понимаешь, что мы все, самые разные люди, разделяем одинаковые воспоминания. Словно коллективная галлюцинация, которую вспоминаешь с иронией, как дурной сон.
«Да, я прекрасно помню это ощущение: ты идешь в учреждение, в котором к тебе относятся как к винтику, — говорит Вешникова. — В столовой тебе кидают на тарелку холодные несъедобные сосиски, а в туалет невозможно зайти из-за чудовищного запаха. Все вокруг — сплошное неуважение к человеку. Как мы хотим, чтобы дети во взрослой жизни уважали других, если они растут в обстановке, где их не уважает никто? Говорят, что театр начинается с вешалки. Я считаю, что школа начинается с туалета. Кроме шуток. В них должны быть человеческие условия».
Ремонт в уборных, спортивном и актовом залах — первое, что Вешникова сделала в проекте реформирования 261-й школы несколько лет назад. «Я оканчивала университет в начале 90-х, когда люди просто выживали в поисках своей профессии. Советский Союз развалился, тема призвания была загублена, а о понятии «миссия» вообще никто не думал, — рассказывает Юлия. — Понемногу общество стабилизировалось, и у ряда людей появились мысли на тему самореализации. Поездив со своей трехлетней дочерью по разным дошкольным учебным заведениям, я увидела, что рынок образования не просто беден, он в плачевном состоянии.
Больше всего меня поразило, что ничего не поменялось с тех пор, как я окончила школу. Когда ты работаешь в бизнесе, особенно в международных компаниях, у тебя расширяется восприятие, ты видишь, как живут и работают люди в разных странах. И тут я оказалась на «городском педсовете», собрании учителей и директоров Москвы. Слушая разговоры собравшихся, я в какой-то момент повернулась к своему знакомому и спросила: «Это не постановка? Сейчас ведь 2006 год. Они это все всерьез?» Лексика, лица, обсуждаемые учителями вопросы — все было таким же, как во времена моей учебы в школе».
Государственная школа № 261 не была коррекционной, но была «на грани», как называет ее Юлия. Со всего района в нее стекались дети, которые не могли учиться в других учебных заведениях. Они приходили в школу с пивом, курили, а разговаривали исключительно матом и глаголами-связками. За два с половиной месяца летних каникул Вешникова и Никита Мишин вместе с группой людей закончили капитальный ремонт здания, открыв школу 1 сентября. Вместо того чтобы привести новых сотрудников, они предоставили работающим в школе учителям полный карт-бланш. Буквально: можно было придумать что угодно, чтобы сделать школу живой. И вот тут началось самое интересное.
«Одна из моих самых любимых историй связана с кабинетом биологии, — говорит Вешникова. — Мы предложили всем педагогам новые условия. За наши деньги — абсолютно любой их каприз, но при этом надо будет работать. Выяснилось, что большая часть людей работать совершенно не хочет. Я попросила учительницу биологии написать список всего, что ей хочется увидеть в классе. В моем воображении в кабинете можно было расставить цветы, микроскопы, вольеры с морскими свинками, аквариумы с черепахами и рыбками. Через два дня учительница принесла мне заявку, где на листе А4 было только одно слово: «Принтер». Я посмотрела на нее и спросила: «Послушайте, вы серьезно?» На что учительница мне ответила: «А принтер правда можно? Мне больше ничего не нужно. Я бы детям распечатки раздавала».
Ровно через год почти весь преподавательский состав школы вернулся из отпуска и коллективно положил на стол директора школы увольнительные. «Все жалуются на то, что в образовании не хватает денег. Это на самом деле неправда. В действительности не хватает людей, — говорит Юлия. — В 261-й школе почти все учителя были в возрасте и с большим стажем. Но в два часа дня здание уже было пустым. Преподаватели шли заниматься своими делами, внуками, репетиторством. Им не нужны были никакие премии. Поэтому ничего не изменится, если залить все школы деньгами. Такое временное решение только еще больше обнажит проблему безлюдья».
Подойдя к образованию с точки зрения бизнеса, Вешникова пришла к выводу, что менять всю систему не только бесполезно, но и не нужно
«Идея была в том, чтобы найти требующие ремонта узлы и создать систему решений, которую можно переносить в любые другие школы, независимо от размера кошелька, — говорит Юлия. — Что-то делать с меньшим масштабом, что-то — с большим, но главное — менять принцип».
Насколько удалось создать эту систему, лучше всего показывает история. Через неделю после массового увольнения учителей в 261-й школе появился новый штат преподавателей. Через три года на 24 места в первом классе поступали 169 детей. А сама школа стала вдвое больше: на момент ухода команды фонда «Дар» в ней училось уже не 218 человек, а больше 400.
«Когда ты понимаешь, как изученное пригодится тебе в жизни, сохраняется осмысленность и интерес. И на этом природном, естественном любопытстве, которое есть у всех детей с рождения, на самом деле можно и нужно „ехать“ всю жизнь, — говорит Юлия. — Как его сберечь? Во-первых, дать возможность детям задавать вопросы. Учителю, родителям, другим детям. Сохранить эту привычку, потому что все дети — „почемучки“, но уже к среднему школьному возрасту перестают задавать вопросы. Потому что боятся. Потому что их учат молчать. Кстати, часто по причине того, что педагог сам не знает ответа на их вопрос».
Второе, что, по мнению Вешниковой, важно разрешить делать в школе, — позволять ошибаться. Не позволять делать все, что хочешь, а сделать так, чтобы обратная связь или отметка действительно давали ребенку возможность понять, что и зачем он делает, сколько уже изучил и что еще предстоит узнать. «Часто идешь по улице и слышишь, как ребенок по телефону отчитывается, говоря грустным голосом: „Нет, мамочка, нам правда сегодня ничего не ставили“, — рассказывает Юлия. — И понятно, что с той стороны звучал вопрос: „Какие у тебя сегодня были отметки?“ Не „Что ты узнал?“, даже не „Как прошел твой день?“. И если отметки так себе, то после такого разговора уже и жить не особо хочется. Точно так же родительские собрания в их сегодняшнем виде, с публичной поркой детей, — это неуважение к личности ребенка и родителя. И, в общем, педагога, который расписывается в собственной беспомощности. Поэтому начинать нужно всегда с уважения к себе. Очень часто мы видим, что когда у человека отсутствует уважение к себе, он не уважает и других».
Но как говорить с родителями об уважении к своим детям? Как найти язык, который поможет пробить «броню», с которой встречают любые подобные разговоры учителя и многие родители?
«Сначала обнять и пожалеть их внутреннего ребенка. Папы и мамы выгорают по понятной причине. Нас учат такому огромному количеству вещей вокруг, а быть родителями не учит никто, — говорит Юлия. — Считается, что все это умеют. А это не так. Быть хорошим родителем — это круглосуточная работа, без выходных, на всю жизнь. И вот когда ты после этого шага с ребенком разговариваешь как с человеком, когда он понимает, что у него есть право выбора и право на ошибку, он чувствует себя по-настоящему живым».
Через несколько дней на первом этаже школы появится картонная табличка с одной-единственной надписью — вопросом, который Вешникова считает самым главным в жизни человека. Белыми буквами на картонной табличке будет выведено: «Всегда задавай себе вопрос „Зачем?“».
О, нет. Не все мы имели. Нормальные туалеты я не помню.