В ГМИИ им. А. С. Пушкина проходит Международный инклюзивный фестиваль, который устроен так, что его можно посетить и людям с ограниченными возможностями здоровья, и обычным посетителям. О таких проектах «Мел» поговорил с Барри Гинли, куратором лондонского «Музея Виктории и Альберта», и Евгенией Киселёвой, куратором фестиваля.
Когда мы в России говорим про инклюзивный музей, то имеем в виду пандусы, лифты и прочие технические вещи. Но в действительности речь идёт о гораздо более масштабных инициативах?
Барри Гинли: Да, безусловно. Техническая составляющая очень важна, но в первую очередь мы говорим об интеллектуальных аспектах. У посетителей с особенностями развития и физической инвалидностью должна быть возможность понять, что из себя представляет эта выставка. Например, если у человека проблема со зрением, мы предоставляем им возможность дотронуться до объектов. Делаем специальные надписи на стенах, которые посетители музея могут потрогать. Проводим образовательные семинары, в том числе для людей с аутизмом. Эти семинары подразумевают, что мы готовим подходящую среду для каждого человека. Для нас инклюзивная выставка — это комбинация из физического, эмоционального и интеллектуального соприкосновения с искусством.
Как мама ребёнка с аутистическим расстройством, я понимаю, что иногда люди с особенностями могут мешать другим своим поведением. Как объединить всех посетителей в одном музее, чтобы каждому было комфортно?
Барри Гинли: Мы решили эту проблему следующим образом — внедрили тихие часы. В эти часы музей открыт для людей, например, с аутизмом. Они могут прийти с родителями, всё посмотреть, понимая, что они никому не будут мешать. И им никто не помешает.
Если музей для обычных людей у нас открывается в 10 часов, то для людей с особенностями — в 8 часов. Если обычно закрытие в 6 вечера, то для особенных посетителей музеи могут продлить свою работу до 8 вечера. Таким образом мы организуем комфортную среду и делаем так, чтобы никто никому не мешал.
Наверняка ваши музеи не сразу стали доступны всем?
Барри Гинли: Мы прошли довольно долгий путь. Отправной точкой стал Закон о защите прав людей с ограниченными возможностями, который был принят в Британии в 1995 году. Хотя запрос от людей с ограниченными возможностями появился ещё раньше. Музеи начали менять свои экспозиции для того, чтобы сделать их более доступными. Конечно, такие организации, как «Музей Виктории и Альберта», не могли проигнорировать это. Мы стали намного удобнее для посетителей.
В России до сих пор очень жёсткие правила поведения в музеях. Должен ли музей 21 века по-прежнему быть «храмом искусства»?
Барри Гинли: Поведение в музеях, безусловно, меняется. Меняется с точки зрения отношения к самому музею. Раньше посетители могли постоять, посмотреть картину, обсудить с друзьями. Сейчас это становится более индивидуальной вещью. Я пришёл работать в «Музей Виктории и Альберта» в 2002 году и начал с того, что вёл курсы по работе с людьми с ограниченными возможностями для наших сотрудников.
Я старался объяснить, что с особенными людьми нужно работать по-особенному: чаще предлагать свою помощь, рассказывать об экспозиции, о возможностях, которые им предлагает музей.
Когда я начал работать, то у нас было 1,6 миллиона посетителей в год. Сейчас мы достигли уже четырёх миллионов
Безусловно, это отображает и уровень удовлетворённости работой музея.
Как вы оцениваете уровень инклюзии в российских музеях?
Барри Гинли: Это очень серьёзные изменения, которые не могут произойти за одну ночь. Это большой образовательный процесс, который подразумевает изменение в поведении как руководства музея, так и его сотрудников. Это самое малое. Конечно же, это и обучение, внедрение различных практик. Если каждый музей освоит какую-нибудь инициативу, то это уже в значительной степени облегчит нашу работу. И то, что вы уже предпринимаете эти шаги, говорит об успешности в будущем.
Евгения Киселёва: Наш музей, как и многие музеи в России, сейчас находится в процессе трансформации. Не в последнюю очередь меняется способ коммуникации с аудиторией, особенно с той, которой нужны специальные способы взаимодействия. На нашем фестивале мы приглашаем посетителей воспринимать искусство не только классическим образом, но и посредством звука, пластических перфомансов.
Какие действия со стороны государства, администрации, дирекции музея нужны, чтобы инклюзия случилась, и насколько это затратно?
Барри Гинли: Иногда это дороже, иногда дешевле, но речь идёт не об огромных деньгах. Я знаю, что сейчас Пушкинский музей проходит через стадию реорганизации. Всё зависит от того, как вы вообще воспринимаете изменения. Если это крупный стратегический подход — он потребует чуть больших затрат. Но если речь идёт о том, чтобы рассматривать к каждому мероприятию отдельно и всё делать постепенно, внедрять компоненты, чтобы делать экспонаты более доступными. Тогда затраты могут быть меньше.
Правда ли, что искусство имеет терапевтическую силу для детей/людей с ментальными особенностями?
Барри Гинли: Безусловно! В национальном музее Британии была очень любопытная инициатива. Мы приходили в больницы и другие медицинские учреждения для того, чтобы рассказывать людям, находящимся там, о выставках и семинарах, которые мы разработали специально для них.
Я помню, что мы организовали семинар по поэзии, куда приглашали людей с особенностями. В течение шести недель они приходили в музей и слушали поэзию. Финалом курса должно было стать выступление, где они смогут рассказать своё стихотворение. Так вот, я помню одну из своих учениц, которая долгое время боролась с ментальными недугами и которая в итоге, в конце тех занятий, настолько переживала и нервничала, что отказалась выходить на сцену. Мы сказали ей, что она может и не выходить, но обязательно должна помнить, что дверь всегда открыта.
Позже, когда все её коллеги уже выступили, она нашла в себе силы выйти к публике. Через два года она заняла первое место в конкурсе по чтению поэзии. Она смогла себя преодолеть. Некоторое время назад, когда я встретил её в музее, она сказала, что привела к нам своего брата и очень благодарна нам.
Для многих в России ещё актуален вопрос: зачем вообще нужна инклюзия и инклюзивный музей в частности?
Барри Гинли: Я приведу в пример музей имени Пушкина: он государственный, а значит, содержится частично на деньги налогоплательщиков.
Все платят налоги, а значит, все должны иметь одинаковый доступ к экспонатам музея
Конечно, не все захотят пойти, но кто хочет — должен иметь такую возможность. «Музей Виктории и Альберта» тоже государственный и содержится на фонды государственных организаций. Все должны иметь возможность организовать досуг так, как они считают нужным. Особенно если они платят налоги.
Евгения Киселёва: Пушкинский музей — федеральный, но у нас только уровень зарплат сотрудников покрывается государством. Инклюзивная деятельность музея полностью финансируется привлечёнными средствами. Но Пушкинский музей ещё с 70-х годов сотрудничал, например, с Всероссийским обществом слепых — их привозили на экспозиции, давали потрогать экспонаты, читали лекции. В 2006 году у нас появился творческий центр Мусейон, важной частью которого стали студии арт-терапии. В эти студии привозили детей с особенностями развития.
Около 20 тысяч людей с инвалидностью посещают Пушкинский музей ежегодно. Проанализировав ситуацию, мы поняли, что работаем в основном с ассоциациями и фондами. Если у человека есть индивидуальные особенности, то он в жизни не попадёт в музей, не будучи подопечным какого-то большого фонда. Поэтому мы решили сделать программу доступного музею, которая направлена на максимально широкую аудиторию.
Вам мешает в этом смысле отношение к инвалидам в России?
Евгения Киселёва: На мой взгляд, отличие от Великобритании заключается даже не в том, что там абсолютно доступная архитектурная среда, а в том, как относится общество. Там не возникает вопрос, что особые посетители будут мешать. На публичные мероприятия приходят люди с синдромом Туретта, которые не могут сдерживать эмоциональных возгласов. Даже участниками арт-перфомансов становятся люди с инвалидностью. Наша задача, в том числе, информационная.
Мы делаем фестиваль для того, чтобы рассказывать большему количеству людей в России, что это не табуированная тема
Недавно было проведено исследование, которое показало, что 70% людей чувствуют неловкость, когда разговаривают с людьми с особенностями. Для того, чтобы эта неловкость уходила, мы должны видеть личность за человеком, а не только его потребности. Поэтому мы делаем регулярные тренинги для охраны, смотрителей, администратора по работе с разными категориями посетителей. Мы сделали памятки, которые обязательно должен прочитать каждый новый сотрудник. Сейчас мы разрабатываем специальные экскурсионные программы для разных посетителей.
Насколько эти инициативы поддерживает администрация музея?
Евгения Киселёва: Инклюзивное направление занимает довольно большое место. У нас скоро состоится презентация нового курса «Машина времени». Он был сделан вместе с искусствоведами Пушкинского музея для детей с особенностями развития. Очень часто, приходя в большие помещения, они пугаются, испытывают стресс — для них разработан наш курс: мы показываем им залы, рассказываем про экспонаты. И в музее они уже ощущают себя экспертами, более спокойно, чем если бы они пришли без этой подготовки.
В целом, мне кажется, что сейчас идёт революция в отношении музеев и в России, и в мире. Статичное разглядывание искусства переходит в участие и погружение. И это касается всех посетителей — больших и маленьких, «обычных» и особенных.
Международный инклюзивный фестиваль, посвящённый вопросам преодоления физических и коммуникативных барьеров в современном музее, проходит в Москве с 17 по 23 сентября в ГМИИ им. А. С. Пушкина.
