«То, что изучает в школе человек, важно, но и не важно»

В школе я получил знаний меньше, чем в университете. В университете меньше, чем после него. За десять лет взрослой жизни я научился большему, чем за десять лет в школе. Я провёл много времени, готовя уроки, читая учебники, выполняя домашку. Ещё больше времени я сидел за партой. Что осталось у меня от десяти лет прошедшего времени?

Начальная школа

Помню стол. Очевидно, конец лета, август. Родители привели меня на собеседование. Голос (мужской, женский?) спрашивает, из чего состоит рыба. Я смущён, растерян. Я не понимаю, чего от меня хотят. Называю части рыбьего тела. Просят ещё. Называю ещё что-то. Просят ещё. Называю. Ещё. Задумываюсь, называю. И каждый раз думаю, что меня спросили в последний. Но требуют ещё, называть ещё. В конце концов я теряюсь, замолкаю. Не знаю, что сказать. Чувствую, что не справился, провалился. Не знаю чего-то важного, что мне следует знать. Молчу. Не дождавшись ответа, мне говорят: ещё у рыбы есть чешуя. Меня не берут в школу. Помню, как я спускаюсь с центральной горки — с одной стороны меня держит за руку папа, с другой — мама — и переживаю свой провал. Чешуя. Долгие годы я был убеждён, что назови я тогда эту злосчастную чешую, поступил бы, меня бы взяли в ту школу, о которой я и представления не имел. Для меня не был важен её статус — было важным только то, что я провалился. Меня не взяли, и я пошёл в другую.

Помню коридор. Нас ведут по нему куда-то. Нас ведут по нему обратно. Первый класс. Длинный тёмный коридор. Не прямой, а постоянно куда-то заворачивающий. В коридоре не мрачно, не сумеречно, а как-то грустно. Пусто. Ощущение зияния, неизбывной, навязчивой пустоты, как в том сне, что встречает меня часто по ночам. Мы идём по этому коридору. Слева какие-то чёрные решётки (гардероба?), кабинет логопеда под лестницей… Впрочем, здесь всё мешается. Кабинет логопеда, возможно, был в другой школе.

Помню, как каждый год накануне первого сентября я спрашивал папу: что мы будем в этом году проходить. Я очень ждал, что в школе мне откроются все тайны и истины. Ждал несколько лет, пролистывал учебники наперёд, вчитываясь в таинственные формулировки, которые впоследствии оказывались довольно простыми и обыденными темами уроков. Школа раз за разом обманывала ожидания: в неё не скрывалось никаких тайн. Но я забегаю вперёд.

Я помню, как меня поймали в коридоре ребята на пару лет постарше и намазали глаза «вьетнамской звёздочкой». Помню, как логопед попросила меня назвать слово с ошибкой и я сказал: «Ведмедь», — а она заговорщически улыбнулась. Помню, как у нас было представление в конце учебного года (или в конце зимы) и я играл Печкина. И в свой выход замешкался, запутался в извилистых рукавах взрослой шубы, рассердился на маму (или дедушку?), пытавшуюся помочь и только больше запутывавшую меня. Как продрался наконец вдоль стены, задевая ногами мешочки со сменкой и сыграл свою роль (отрезал у квадрата углы, чтоб получился восьмиугольник — очень волновался, что не смогу).

Помню, как медленно на уроках английского мы проходили алфавит, как я мечтал поскорее пройти все буквы, чтобы заняться чем-то, чего я ещё не знаю. Но так и не дождался: год мы закончили где-то в районе W

Помню, как выходил из тёмного коридора и шёл по тёмной улице домой. Воспоминания о школе — какой класс ни возьми — почти всегда серые и тёмно-серые.

Помню, каким долгим мне казалось лето и как мечтал я поскорее встретиться с ребятами. Помню, как мы встретились первого сентября (это было уже не во втором, а в третьем классе), и я спешил поделиться творчеством группы «Манго-Манго». Впечатлениями о творчестве. Я думал, что многим придутся по вкусу их песни. Но сверстники поразили меня своим равнодушием и некоторым даже презрением. Мне показалось тогда: что-то с людьми не так, если они не любят «Манго-Манго». После линейки, помнится, мы поехали на корабль, но там ничего удивительного не было: мы с братом по меньшей мере раз в месяц день напролёт шатались по кораблям, когда папа нёс субботнюю вахту. Я ходил по палубе, по капитанской рубке как завсегдатай и считал, что беседую с офицерами на равных.

Из второго класса я не могу вспомнить ничего. Из третьего только первое марта, день пасмурный и неуютный, когда перед первым уроком мне сказали, что умер Влад Листьев, а я долго не мог поверить

Помню ещё, как на какой-то линейке нам сообщили, что мальчик Дима уезжает с родителями в Тунис (или Алжир) и будет жить там. Каким сказочным, нереальным мне казалось это название, Тунис (или Алжир)! И каким же подарком судьбы был отъезд этого Димы, преграждавшего мне путь к сердцу дамы моего сердца!

Было, всё-таки было во втором классе: я вздыхал весь год по девочке, с которой сидел за одной партой — пока она прилюдно не высмеяла меня. В тот страшный миг она низверглась с треском с пьедестала и в последующие несколько лет (до самой старшей школы) была одариваема равнодушием и презрением. Помню снег вокруг школы. Помню, как я левитировал тёплым осенним днём по дороге от одной автобусной остановки до другой. Помню, как кошка возле школы срыгнула, а голубь клевал её кашицу. Помню, как на мою одноклассницу упала дверь актового зала и нас возили на похороны. Была зябкая и пасмурная погода. Я умирал от безделья и не мог себе простить, что незадолго до гибели девочки крепко поссорился с ней.

Средняя школа

Я помню, каким таинством был окутан переход в среднюю школу — в смежный корпус. Помню первые раздельные уроки в пятом классе. Русский, историю, труды. Учительницей по русскому была молоденькая брюнетка. Трудовик требовал, чтобы мы клали локти на стол соседа сзади и сидели так весь урок. Надо было носить фартук и нарукавники. Я этого не любил, как не любил форму для физры и сменку. Мы делали какие-то заготовки из металла, которые ни во что не превращались, коробочки из фанеры и соломы для хранения спичечных коробков. Что было на других уроках в пятом и шестом, не могу вспомнить. Какие-то контрольные. Переходы с рюкзаками и пакетами из класса в класс. Разговоры одноклассников о шестнадцатом «Пентиуме»…

Репетиции в танцевальной студии и партнёрша, которая от волнения оставляла следы ногтей на моих ладонях. Снег вокруг школы. Смеркается. Пасмурно. Мы с ребятами ждём начала репетиции. Преподавателей нет, а без них нас в актовый зал никто не пустит. Охранник курит на пороге, спрашивает, что мы проходим по литературе. Мы отвечаем что-то вразнобой. Он едва ли не как у Хармса говорит, что все поэты — пузыри по сравнению с Лермонтовым. Спрашивает, знакомо ли нам «Бородино». Мы его не проходили, да даже если и проходили, нам в лом с ним беседовать о литературе и читать наизусть стихи. А ему не в лом. Он читает «Бородино» целиком. Читает ужасно, разумеется. Мы ждём преподавателей, которых долго нет, которые наконец приходят, и вот массивная дверь актового зала, ряды плюшевых сидений, устроившись на которых и переобувшись, мы спорим, у кого отец круче (впрочем, спор этот происходил несколькими годами ранее, но сидениям всё равно).

Помню, как я перестал ходить на баскетбол, потому что тренер (он же физрук у старших классов) был уродом. Мы поссорились на тренировке, и так мне тогда казалось. Не исключено, что я был недалёк от истины.

Переход в новую школу

Помню, как меня учительница физкультуры отговаривала переходить в новую школу (из гимназии да в школу детей военных, где нет ничего — никакого коллектива — что ты, ни в коем случае!) и как я был рад, что перешёл: школа была в трёх минутах от нового дома. Я видел её каждый день. Я выгуливал в школьном дворе собаку.

Здесь я с седьмого класса, здесь воспоминаний больше. Но они хаотичны, практически бессвязны, точно так же спорадично разбросаны по карте прошлого.

Вспоминаю, как я не любил лабораторные работы: потому что непонятно было, как их делать. Здесь надо было думать, не было чёткого, отработанного годами алгоритма действий. Здесь была какая-то минимальная свобода, и, если учитель не инструктировал нас пошагово или если не нужно было примешиваться к какой-нибудь группе, а приходилось делать самому, я терялся.

Помню, как мой друг воинственно разговаривал с учительницей физики, которая намеревалась поставить ему годовую тройку чуть ли не в выпускном классе. Помню, как сам ставил на место военрука, возмущавшегося моими нарядами. Помню, как перед уроками химии мы всем классом списывали домашку друг у друга, и как я в конце каждого года писал в уютном и мягком кабинете директора, которая была нашей химичкой, работу, чтобы получить итоговую пятёрку.

Помню, как мы с кем-то вчетвером прогуляли биологию, попались и весь следующий урок на радость одноклассникам (как же, их не спросят!) отвечали у доски. Помню, что трое из нас схлопотали заслуженные двойки, а один непостижимым образом умудрился выучить домашку и получил три.

Помню, как прогуляли историю и ещё что-то, пошли на фильм «Звонок», сбежали с него, бродили по городу с книжкой анекдотов, купленной в газетном киоске, и выискивали шутки поглупей да поплоше. Помню, как я постригся наголо перед экзаменом по географии в десятом классе и забыл, что должен в эти же дни фотографироваться на паспорт. Помню наши поездки с ночёвками, пьяных одноклассников и НЛО над мысом, над морем. Помню уроки физкультуры и радость, когда добрый физрук нам разрешал вместо сдачи нормативов играть в мяч. Помню некоторые сочинения. Помню, как лежал дома с воспалением лёгких и читал «Преступление и наказание» и «Что делать?». Помню, как был поражён «Двенадцатью» Блока, по которым через год писал итоговое сочинение. Помню, какая ужасная у нас была команда КВН. Как мы выступали на школьной сцене. Как переодевались. Как бегали по опустевшей вечером школе (чувство освобождения от взрослых и от чего-то ещё, ощущение, что вся школа твоя, власть детям!).

Что важнее

Чем глубже задумываешься, тем больше проступает воспоминаний: разговоры, отношения, лица, сцены. Фигура на фоне лестницы. Зеркало. Школьный двор, улица, две уходящих фигуры. Весна. Люди, лежащие на ковре. Люди за партами. «Солярис» по телеку. Весна за окном и непосильное желание вырваться из клетки. Обратный счёт дней до выпуска, до последнего звонка. Промельк платья. Голос директора. Люди в школьном дворе. Доска с расписанием. Бейдж дежурного (а раньше — красная повязка, мятая, в мелу).

В школе я получил знаний меньше, чем в университете. В университете меньше, чем после него. За десять лет взрослой жизни я научился большему, чем за десять лет в школе. Я провёл много времени, готовя уроки, читая учебники, выполняя домашку. Ещё больше времени я сидел за партой. Что осталось у меня от десяти лет прошедшего времени? Знания, которые порой возникают будто из ниоткуда. Но не берусь сказать, что эти знания я получил на уроках, а не сам, читая книги. Воспоминания — пёстрый бисер. Единственное, что осталось, что точно было, — это они.

То, что изучает в школе человек, важно, но и не важно. Важнее, может быть, то, чем он живёт.