Психиатр Бессел ван дер Колк более 30 лет работал с людьми, пережившими психическую травму, — он знает все не только о травматическом опыте и его последствиях, но и о том, как можно от этого исцелиться. Данной теме доктор посвятил свою уже ставшую хитом книгу «Тело помнит все». Публикуем главу из нее — о генах и наследственности.
Существуют сотни тысяч детей, подобных тем, про которых я сейчас расскажу, и на них тратятся огромные ресурсы, причем зачастую без ощутимых результатов. Они в итоге наводняют наши тюрьмы и больницы, а также пополняют списки сидящих на пособии безработных. Для большей части общественности они — лишь цифры статистики. Десятки тысяч школьных учителей, сотрудников службы пробации, социальных работников, судей, психиатров дни напролет пытаются им помочь, и все это на деньги налогоплательщиков.
Энтони было всего два с половиной года, когда его направили в наш Центр травмы из детского сада, потому что он постоянно кусал и толкал воспитателей, отказывался спать днем и без конца плакал, бился головой и раскачивался, схватившись за ноги. Ни с одним воспитателем он не чувствовал себя защищенным, а агрессивное непослушание регулярно сменялось подавленным ступором.
Когда мы встретились с ним и его матерью, он испуганно вцепился за нее, пряча свое лицо, в то время как она без конца говорила ему: «Не веди себя как маленький». Он вздрогнул, когда в коридоре стукнула дверь, еще больше зарывшись между мамиными коленями. Когда она его оттолкнула, он уселся в углу и принялся биться о стену головой. «Он просто делает это, чтобы меня достать», — сказала его мать.
Когда мы поинтересовались у нее про ее собственное детство, она рассказала, что родители ее бросили и она росла поочередно у нескольких родственников, которые ее били, не обращали на
нее внимания, а когда ей исполнилось тринадцать, еще и начали насиловать.
Она забеременела от пьяного дружка, который бросил ее, узнав про ребенка. Она говорила, что Энтони был копией своего отца — такой же никчемный. У нее было множество ожесточенных перепалок со своими последующими мужчинами, однако она была уверена, что Энтони ничего не заметил, так как это происходило слишком поздно ночью.
Если бы Энтони госпитализировали, то ему, скорее всего, диагностировали бы ряд различных психических расстройств: депрессию, реактивное расстройство привязанности, СДВГ и ПТСР. Ни один из этих диагнозов, однако, не разъяснял бы, что с ним не так: что он до смерти напуган и борется за свою жизнь, а также не верит, что мать способна его защитить.
Еще есть Мария, пятнадцатилетняя латиноамериканка, одна из более
чем полумиллиона детей в США, выросших в приютах и больницах. Мария страдает от ожирения и крайне агрессивна. В прошлом она пережила сексуальное, физическое и эмоциональное насилие, а с восьми лет сменила более двадцати детских учреждений. Кипа медицинской документации, прибывшая вместе с ней, описывала ее как молчаливого, мстительного, импульсивного, безрассудного ребенка, склонного к самоповреждению, с сильнейшими перепадами настроения и взрывным характером.
Она сама называла себя «никчемным, никому не нужным мусором»
После нескольких попыток самоубийства Марию поместили в одну из наших лечебниц. Изначально она была молчаливой и замкнутой и проявляла агрессию, когда кто-то к ней подходил слишком близко. После нескольких неудачных попыток лечения ее включили в программу иппотерапии — она ежедневно расчесывала гриву своей лошади и обучалась выездке.
Два года спустя я поговорил с Марией на ее школьном выпускном. Ее приняли в колледж. Когда я спросил у нее, что помогло ей больше всего, она ответила: «Лошадь, о которой я заботилась». Она рассказала мне, что впервые начала чувствовать себя защищенной со своей лошадью; она каждый день ее там ждала, радуясь, как ей казалось, ее приходу. Она ощутила эмоциональную связь с другим существом и начала разговаривать с ним, как с другом. Постепенно она заговорила с другими участвовавшими в программе детьми, а затем и со своим педагогом.
Вирджиния — удочеренная тринадцатилетняя белая девочка. Ее забрали у биологической матери из-за наркозависимости последней; когда первая приемная мать заболела и умерла, она кочевала из одного семейного приюта в другой, пока ее снова не удочерили. Вирджиния вела себя обольстительно со всеми мужчинами, которые попадались ей на пути, и она сообщила о многих случаях сексуального и физического насилия со стороны людей, которые за ней присматривали или временно ее опекали.
Она попала в нашу программу стационарного лечения после тринадцати экстренных госпитализаций в связи с попытками самоубийства. Персонал описывал ее как замкнутую, властную, взрывную, склонную к сексуализации (защитный механизм, заключающийся в приписывании негативным событиям эротической составляющей, «превращающей» их таким образом в позитивные), навязчивую, злопамятную и самовлюбленную.
Сама она называла себя отвратительной и говорила, что предпочла бы умереть. Диагнозы в ее медицинской карте включали биполярное расстройство, синдром эпизодического нарушения контроля, СДВГ, вызывающее оппозиционное расстройство, а также
расстройство на фоне приема психоактивных веществ. Но кем же на самом деле является Вирджиния? Как мы можем помочь ей обрести жизнь?
Мы можем надеяться разрешить проблемы этих детей, только если научимся правильно определять, что с ними происходит, и будем делать нечто большее, чем разрабатывать новые лекарства с целью контроля над ними и пытаться найти «тот самый» ген, который ответственен за их «болезнь». Наша задача — это придумать способ помочь им вести продуктивную жизнь, и тем самым мы сможем сэкономить сотни миллионов долларов налогоплательщиков. Этот процесс начинается с принятия фактов.
Плохие гены?
Со столь серьезными проблемами и столь неблагополучными родителями возникает большой соблазн списать все на плохие гены. Технологии постоянно открывают новые направления исследований, и с появлением генетического анализа психиатрия сосредоточилась на поиске генетических причин психических заболеваний.
Генетическая предрасположенность казалась особенно актуальной для шизофрении, довольно распространенной (затрагивающей примерно один процент населения), тяжелой и запутанной разновидности психических заболеваний, которая имеет явный наследственный характер. И тем не менее спустя тридцать лет исследований, на которые были потрачены многие миллионы долларов, мы так и не нашли какой-то единой генетической комбинации для шизофрении — равно как и для всех остальных психиатрических болезней, раз уж на то пошло.
Некоторые из моих коллег также усердно работали над поиском генетических факторов, способствующих развитию травматического стресса. Работа в этом направлении продолжается, однако до сих пор никаких убедительных ответов найдено так и не было.
Последние исследования отмели простую идею о том, что «наличие» определенного гена приводит к негативному результату. Оказалось, что любой отдельный результат становится следствием совместной работы многих генов.
Еще более важно то, что гены не являются чем-то неизменным; различные жизненные события способны провоцировать биохимические послания, которые включают и отключают их путем присоединения метиленовых групп — набора атомов углерода и водорода — вне генов (этот процесс называется метилированием), делая их более или менее чувствительными к сигналам, получаемым от тела. Хотя жизненные события и способны менять поведение генов, его внутренняя структура остается без изменений. Присоединенные метиленовые группы, с другой стороны, могут передаваться потомству — это явление известно как эпигенетика. Опять-таки, тело все помнит, даже на самых глубоких уровнях организма.
Один из самых цитируемых экспериментов по эпигенетике был проведен исследователем Майклом Мини из Университета Макгилла, который изучал новорожденных детенышей крыс и их матерей. Он обнаружил, что от того, как много мать вылизывает и вычесывает крысят в первые двенадцать часов после их рождения, навсегда определяется работа в мозге химических веществ, участвующих в стрессовых реакциях, — а также меняется конфигурация более тысячи генов.
Крысята, которых интенсивно вылизывала мать, вырастают более смелыми и в стрессовых ситуациях вырабатывают меньше гормонов стресса, чем крысы, чьи матери были менее заботливыми. Кроме того, они быстрее приходят в себя — это самообладание остается с ними на всю жизнь. У них образуются более устойчивые нейронные связи в гиппокампе, главном центре мозга, отвечающем за обучение и память, а также лучше справляются с важным для грызунов навыком — поиском выхода из лабиринтов.
Мы только начинаем понимать, что стрессовые переживания оказывают влияние на экспрессию генов и у людей. У детей, чьи матери во время беременности оказались заперты в неотапливаемых домах во время затянувшейся снежной бури в Квебеке, произошли более выраженные эпигенетические изменения по сравнению с детьми матерей, которым отопление восстановили в течение дня.
Другой исследователь из Университета Макгилла, Моше Шиф, сравнил эпигенетические профили сотни детей, рожденных в наиболее
и наименее привилегированных социальных слоях Англии, а также измерил последствия насилия в детстве в обеих группах. Социальному неравенству соответствовали явные различия в эпигенетических профилях, однако у переживших жестокое обращение детей в обеих группах были обнаружены идентичные изменения в семидесяти трех генах. Говоря словами Шифа: «Значительное влияние на наш организм способны оказать не только химические вещества и токсины, но также и взаимодействие социального мира с тем, что зашито внутри нас».
ПСИХОЛОГИЯ
Отель «Мама и папа»: почему подростки требуют дорогие вещи, а «по дому ничего не делают». 3 разбора типичных семейных конфликтов
ЭКСПЕРТЫ
«Независимость формируется через зависимость». Привязанность: как она возникает и влияет на отношения
ПСИХОЛОГИЯ
В каком случае ребёнка следует показать психиатру? Вы спрашиваете — «Мел» отвечает
