1 декабря отмечается Всемирный день борьбы со СПИДом. Мы публикуем отрывок из книги «Плюс жизнь» Кристины Гептинг, которая вышла в издательстве «Like Book». В ней речь идёт о молодом парне, который родился ВИЧ-положительным, в три месяца потерял мать и живёт с бабушкой. 29-летняя автор книги получила за неё премию для молодых писателей и поэтов «Лицей».
Бабушка меня не любила. Бывает так, что бабушка и любит, и не любит одновременно — ну, как у Санаева (вы меня простите за вторичность и ссылки на авторитеты, я же в первый раз что-то осмысленное пишу, и мне
навыка не хватает), а моя бабушка меня просто не любила.
Она была мной недовольна по умолчанию. И что бы я ни делал — я ничего бы не смог изменить. Я же ВИЧ-положительный.
А чего быть довольной? Дочь росла вроде хорошей девочкой, а потом влюбилась в этого проклятого Валерку. И где же они познакомились?!
В университете! Она пришла ассистентом на кафедру, а он — только после аспирантуры. Нищий был. У него имелись ровно одни брюки. Голову мыл хозяйственным мылом, треснувшие авторучки изолентой заматывал. Решил подзаработать. Ну и так подзаработал, что через полгода сам прочно
сидел на героине, да и дуру Марго туда же утянул.
Дура Марго — это моя мама. Проклятый Валерка — папа. Хотя тут уверенность бабушку покидала, ведь «Марго была та ещё проститутка последние годы, могла и от другого тебя родить, она уже ничего не соображала, прости господи».
Падение моих родителей было чрезвычайно быстрым. Потом я читал, что на героине люди могут и по десять лет жить с виду нормальной жизнью — только самые близкие в курсе их состояния.
Моя же мама продержалась от первого до последнего укола всего лишь три года
Бабушка хотела отдать меня в дом малютки, когда в полтора года диагноз подтвердили окончательно, и ВИЧ уже навсегда врезался в её жизнь, но Санпалыч из СПИД-центра отговорил её. Сказал, что я хороший мальчишка, показатели отличные, а там, может, к моему совершеннолетию лекарство от ВИЧ изобретут.
Я — совершеннолетний. Санпалыч ошибался.
Бабушка в лекарство от СПИДа не верила, она почему-то думала, что мама умерла от синдрома, а вовсе не от «отравления неизвестным веществом», как было написано в документах.
— СПИД, сука, я тебя ненавижу! — воздевала она руки к небу, если вдруг на неё накатывала печаль по ушедшей дочке и больному внуку. Она осталась совсем одна. Дедушка умер ещё до моего рождения, старшая дочь уехала в другой город. Подруг у неё не осталось — подозреваю, бабушка намеренно от них избавилась. Какие подруги, когда в семье почти чума.
А я, «камень на её хилой шее», совершенно не ценю того, что она не отдала меня в детский дом. Издеваюсь, грублю, не слушаюсь. Когда она меня за это ругала, я всё не мог взять в толк, как же я могу вытворять все эти ужасы, если целыми днями сижу в «библиотеке»? Короче, не любил я бабушку. Я Нину любил.
Смуглеет салями, вызывающе поблескивает бутылка водки. Фрукты, конфеты, лимонад. Радость. Праздник. Нина приехала.
Мне семь лет. Она вызволяет меня из моего невольного убежища:
— Иди поиграй с Ирой и Наташей.
Сначала я иду на кухню и ем деликатесы. Давлюсь от волнения. Ира и Наташа сидят рядом. Одной восемь, другой — десять. Они, конечно, и раньше приезжали, например, прошлым летом, и Нина точно так же предлагала мне их компанию, и мы играли вместе, но за этот год они, как мне показалось, уж очень выросли. А я будто бы остался прежним. В общем, с моей семилетней точки зрения, они ужасно взрослые. Тем почётнее возможность поиграть с ними.
— Ты не боишься? Я бы на твоём месте к дочкам его не подпускала, — заводит бабушка старую песню.
— Нет, ВИЧ же не передаётся воздушно-капельным путём, сколько раз я тебе это говорила. И ты уже сними маску, мам. Ну, сколько можно?
— Вот ты так уверена, что не передаётся? — спорит бабушка. — Ещё каких-то двадцать лет назад и вируса-то такого не было, ну и как можно говорить, как он передаётся, а как нет? Ну уж нет, я согласна умереть от гипертонии, от инфаркта, от чего угодно, но не от того, что кожа станет, как у ящура. Нам инфекционист показал фотографию. Сказал, что если я таблетки ему давать не стану, то будет у него какая-то саркома, лимфома и вообще
туберкулёз.
Бабушка разрыдалась.
— Да ладно тебе, мам, — утешает её Нина. — Мальчишка вон какой симпатичный, умный, безо всяких курсов к школе отлично готов. Ещё нас
с тобой переживёт.
— Не дай бог! — Машет руками бабушка. — Кому он нужен, кроме меня?! На кого я его оставлю?
Я ощущаю внутри себя чувство вины. Из-за того, что я родился с каким-то там плюсом, бабушка даже умереть спокойно не может
Вроде быть положительным — это очень даже и не плохо. Не зря про хороших персонажей в книгах и фильмах говорят — «положительный герой». А я положительный — и это почему-то страшная беда. Но сегодня мне весело. Ира и Наташа здесь!
Я же не сказал, кто такая Нина. Это падчерица моей бабушки. Когда бабушка вышла замуж за дедушку, у него была дочь, то есть Нина, рано
оставшаяся без матери. У самой бабушки тоже уже имелась дочь, моя мама, совсем маленькая. Уж не знаю, как проходило детство Нины и моей мамы, но бабушка говорила, что их обеих считала родными. Нина стала её отрадой, когда «дура Марго» пустилась во все тяжкие. Нина вспоминать сестру, впрочем, не любила.
— Много о себе думала, вот и получила! — всё, что изредка говорила она.
…Помню, когда я пошёл в школу, а привела меня туда, конечно, бабушка, сосед по парте на первом же уроке задал мне вопрос:
— Где твоя мама?
— Да так, умерла, — и добавляю многозначительно: — Много о себе думала, вот и получила!
Сосед посмотрел на меня со смесью удивления и почему-то уважения.
А я с детства занимаюсь маминой арифметикой. Её год рождения, 1972-й, отнимаю от нынешнего. И считаю: а сколько бы ей было сейчас лет? Какая бы она была? Я почему-то уверен, что с годами мама бы становилась красивее, умнее, счастливее. Жизнь бы наполняла её. Но к чему эти фантазии? Мамы у меня нет, не было и не будет.
А Нина работала журналисткой в издательском доме «Провинция». В соседнем городе. У неё было мало свободного времени, но всё же она выкраивала пару дней раз в три месяца, чтобы навестить нас. И этих дней я так ждал, как и шахтёры не ждали зарплаты в год моего рождения.
Я тут недавно выбрасывал старое бабушкино постельное бельё и в каких-то проштампованных наволочках нашёл заметку из газеты «Провинция» под заголовком «ВИЧ — наш бич». Речь в ней шла о мальчике Л., родившемся от ВИЧ-положительной матери, которого растит нищая бабушка-учи-
тельница. Концы с концами они сводят еле-еле, хоть Л. и получает от государства две пенсии: как сирота и как ребёнок с ВИЧ. Мальчик красив, активен и с виду здоров. Зачислен в общеобразовательную школу. Но что ждёт его в будущем? — задаётся вопросом автор статьи. Готово ли общество принять не такого, как все, гражданина? Автор — Нина.
И хоть сейчас я понимаю, что статья-то написана совершенно беспомощно,
я благодарен ей хотя бы за такое участие в моей судьбе. Чёрт возьми, ведь именно этого мне и не хватало всегда.
Л. — это я. Я уже писал, что меня зовут Лев? Более долбанутого имени сложно себе представить, я считаю. В детстве я недоумевал: зачем меня так назвали? Почему не Бегемот, не Заяц, не Улитка? Потом свыкся. А бабушка объяснила.
Медсестра ей сказала, когда она примчалась в реанимацию, что сейчас на небе созвездие Льва вот прям в ударе, и надо дать мне такое же сильное
имя, как и знак Зодиака. Эта же медсестра — видимо, в её голове кипел
эклектичный эзотерический суп — настояла на том, чтобы меня окрестили там же, в реанимации.
А у меня ломка, представляете? Молодой священник, по ходу, до этого младенцев видел только на благостных мероприятиях в стенах храма, поэтому тощий красный червяк, исходивший поносом и бьющийся в конвульсиях, произвёл на него тяжкое впечатление. Жалких десять минут покудесил он над моей душой и предпочёл покинуть аскетичные интерьеры реанимации. Мне неудобно — может, я ему до сих пор в страшных снах являюсь?
Или я много о себе думаю?
Вообще, да, я много о себе думаю. А о ком ещё думать? Вокруг меня слишком долго не было ни одной живой души.
