В новой книге «Переписывая прошлое: как культура отмены мешает строить будущее» французский философ и историк Пьер Весперини исследует этот феномен в том числе как еще одну форму травли. С разрешения издательства «Альпина Паблишер» публикуем главу с монологом преподавательницы классической филологии Уитни Снид — о расизме в научной среде.
Обучаясь на классическом отделении, я сталкивалась с расизмом. Правда, я не уверена, что дело было именно в расизме. Возможно, эта неприязнь ко мне объяснялась мизогинией или чувством классового превосходства. Думаю, имели место все три причины, хотя и затрудняюсь определить, какая из них преобладала в каждый конкретный момент. В целом я училась на довольно прогрессивных факультетах. Полагаю, что это делает проблему еще более серьезной, потому что, хотя меня и пригласили сесть за парту, во время учебы мне часто затыкали рот или стыдили меня. Мне было тяжело это выдерживать, я бы предпочла, чтобы меня отчислили.
На всех факультетах, где я преподавала, принято намеренное незнание. Очень часто я оказывалась единственной чернокожей на кафедре или в классе. Когда я преподавала в рамках интенсивной летней программы, отец одного ученика, узнав, что я веду латынь, перевел своего ребенка на программу по древнегреческому языку. Мне было двадцать два года, и я была наивна. Это меня не расстроило — я была рада, что у меня есть работа и что в классе стало на одного ученика меньше. Однако школа должна была поддержать меня. Следовало попросить отца и сына покинуть класс и не возвращать внесенные ими деньги.
Я сожалею, что не осмыслила ситуацию и не стала защищаться
Сейчас, двадцать лет спустя, я могу припомнить еще полсотни случаев, когда администрация смотрела сквозь пальцы на то, как я подвергаюсь преследованиям или дискриминации. Например, на одном из младших курсов учился агрессивный студент. Он угрожал мне, писал оскорбительные письма. Ближе к концу занятий в дело вмешались представители университета и родители. Из-за свойственных ему вспышек агрессии я в течение последних трех недель вела занятия в присутствии полицейского. Однако ранее, когда ситуация еще не зашла так далеко, я поделилась своими опасениями с руководителем, и он от них отмахнулся. Он сказал, что я могу наставить этого студента на путь истинный, твердил, что я сильная, что смогу справиться. Сейчас я понимаю, что подверглась микроагрессии, и снова жалею, что ничего тогда не сказала.
Мой руководитель, который был знаком со мной уже два года, видел во мне только «видавшую виды черную девушку». Он знал все негативные стереотипы, все гротескные карикатуры на черных женщин — и попросту решил, что я такая же.
Честно говоря, и тот семестр, и последующие годы были ужасны. У меня началась депрессия, мне было трудно сосредоточиться. Я обратилась к психотерапевту, мне выписали антидепрессанты. Преподаватели на кафедре, казалось, были разочарованы тем, что я не «черный воин», и внушали мне чувство стыда за это. Как будто они могли принять только одного чернокожего — и, на свою беду, им оказался человек, который нуждался в доброте и наставлениях не меньше, чем любой другой студент.
Став преподавателем, я была вынуждена обосновывать выставленные мной оценки чаще, чем мои коллеги — белые мужчины
Ни один учебный год не обходится без того, чтобы меня тем или иным образом не отчитали за плохую оценку, выставленную кому-либо из студентов. Меня ставили в известность о каждой жалобе учащихся и их родителей на оценки и всегда давили, побуждая их пересмотреть. Каждая четверка (не говоря уже о более низких баллах) становилась для меня экзистенциальным кризисом. На карту было поставлено мое психическое здоровье и финансовое благополучие семьи. Я думаю о своем сыне и о том, что для него лучше: мать, которая работает и зарабатывает, поступившись при этом принципами, или мать, верная своим принципам, но оставшаяся без работы. И понимаю, какая ирония заключается в том, что он может получать заниженные оценки и негативные комментарии лишь потому, что он чернокожий. Так что я борюсь еще и за него, надеясь при этом не прослыть «нахальной черной мамашей».
В конце концов я ухожу из классической филологии, поскольку все это кажется мне устаревшим. Когда я рассказала своему нигерийскому другу, который позже стал моим мужем, что я изучаю и исследую, он рассмеялся. Решил, что я богачка, которой нечем заняться. Разве может что-то настолько древнее иметь значение сегодня? В то время я боролась против такого образа мыслей.
Я приехала в болгарскую Софию, чтобы попытаться понять, каково было быть античным греком, живущим во Фракии или Сарматии. Я хотела узнать, были ли тогда деньги великим уравнителем, объединявшим скифов и греческих торговцев. Тогда я была в восторге от этой работы. Но там — в дополнение ко всему, что мне пришлось пережить раньше, — я постоянно испытывала проблемы из-за цвета кожи. Мне плевали под ноги на автобусных остановках. В ресторанах и магазинах незнакомые люди подходили погладить меня по голове или прикоснуться к моей коже. Некоторые из коллег вели себя грубо и пренебрежительно. С возрастом я все меньше реагирую на подобные действия.
Похоже, изучение Античности — действительно удел праздных богачей. Они сторожат вход в эту дисциплину, пропуская и поддерживая только тех, кто на них похож.
Я не знаю, стоит ли менять учебную программу — уделять больше внимания античному рабству или предпочесть Теренция Плавту. Главное не в этом. В изменениях не будет смысла, пока не созданы структуры для поддержки всех тех, кто поступает на эту специальность благодаря более инклюзивной политике. Не думаю, что мне стало бы легче работать, если бы в классах появилось больше черных или коричневых лиц. Я не могу позволить себе роскошь сочувствия. И даже если представителей меньшинства станет больше, они все равно останутся меньшинством.
Я не ищу в классике «черноты». Я всегда искала лишь справедливости и поддержки на рабочем месте.
Обложка: natvect / Shutterstock / Fotodom
ИСТОРИИ
«Вернулся в кровную семью и все время плакал». Как британские родители воспитывали африканских детей
ЭКСПЕРТЫ
Ребёнка обзывают из-за национальности: что делать родителям. Вы спрашиваете — «Мел» отвечает
ИСТОРИИ
Можешь перевести с карты отца? 5 историй подростков, которые пострадали от интернет-мошенников