В 1870 году, задолго до того, как Антон Макаренко создал известную трудовую коммуну, в Петербурге задумали открыть земледельческую колонию — первое в стране крупное исправительное учреждение для малолетних, где «исправляли» трудом и уважением, а не насилием и запретами. Рассказываем историю колонии, ее воспитанников и первого директора Александра Герда, талантливого, но забытого педагога.
Морские свинки и другие животные
Проблема детской преступности в России обострилась сразу же после отмены крепостного права в 1861 году. Дети нищих крестьян, с родителями и без, перебирались в города, где им приходилось выживать, в том числе и при помощи воровства. Согласно отчету Министерства юстиции, в 1865 году число преступников в возрасте 10–17 лет составляло 1035 человек. Их, как и взрослых, судили и сажали в тюрьмы.
В 1866 году Александр II подписал указ «Об учреждении приютов и колоний для нравственного исправления несовершеннолетних преступников». Вслед за ним в 1870 году в Петербурге появилось Общество земледельческих колоний и ремесленных приютов, в которое вошли министры, крупные общественные деятели и педагоги. Они сразу же занялись открытием первой такой колонии — на должность ее руководителя был выбран молодой педагог Александр Герд.
Александр — сын Якова Герда, уважаемого педагога, который привез в Россию систему «взаимного обучения», — к тому времени уже проявил себя как талантливый преподаватель-гуманист. К 29 годам он успел окончить физико-математические курсы в Санкт-Петербургском университете и поработать в Василеостровской школе, где практиковались молодые педагоги. Преподавал естественную историю в Военной гимназии (из нее он позже ушел, не согласившись со слишком строгим наказанием для ученика) и редактировал журнал «Учитель». Главным его интересом были естественные науки: для учеников он проводил занятия на природе и экскурсии по своему дому, где жили птицы, морские свинки и многие другие животные.
Однако с беспризорными детьми почти никто в России работать не умел
Поэтому Герд перед началом работы вместе с Фёдором Резенером, вторым директором и коллегой по журналу, поехал за границу — перенять зарубежный опыт. Полгода они провели в Европе, побывали в Бельгии, Голландии, Англии, Швейцарии, а в Германии задержались на два месяца. Там они поселились в местной колонии и делили быт с детьми.
По приезде в 1871 году Герда и Резенера отправили на лесную дачу за Пороховыми заводами, в село Ржевка под Петербургом — место, которое правительство выделило под постройку колонии. На Герда легли все обязанности по хозяйству: в болотистом лесу нужно было с нуля построить несколько зданий для воспитанников, служб, мастерских и прочего. К октябрю 1871 года был готов первый двухэтажный домик, в который заселились 13 воспитанников. Они сразу же подключились к усиленной работе вместе с преподавателями и рабочими.
«Мы шли за ним, не тяготясь непосильным трудом»
Работать с первыми детьми оказалось трудно — во многом потому, что большинство из них были не совсем детьми. Об этой проблеме Герд написал в 1873 году, после убийства одного из воспитанников, Тимофея Аленина.
Аленин поступил в колонию уже 17-летним. За 8 лет до этого он приехал из деревни в Петербург, ошивался в питейных заведениях, где его научили воровству. К 13 годам Аленин был в почете у карманников и воровал практически каждый день: на ярмарках, в театрах, в церквях. До поступления в колонию он успел побывать в тюрьме семь раз.
Несмотря на опрятный и приветливый вид, Аленин постоянно нарушал правила — пытался «достать водку» и «ухаживал за женской прислугой». Однажды, вновь заметив юношу заигрывающим с кухаркой, товарищи организовали за ним надзор. Аленина это возмутило: он расклеил по колонии листовки с сообщением, что его «хотят убить». 13 мальчиков его поддержали: они вместе спрятались в сарае, а затем бежали в лес.
К ночи 11 добровольно вернулись, кроме Аленина и его товарища Бондырева, которые отправились в Петербург: Аленин решил проникнуть в Александринский театр, чтобы заняться тем, что любил больше всего. Пока Бондырев остался ждать его у памятника Екатерине II, Аленин во время антракта украл у одной из зрительниц накидку, после чего сбежал. Вместе с товарищем его на улицах Петербурга арестовали городовые.
Остальных детей поступок Аленина разозлил еще больше. Герд сообщил в полицию, чтобы мальчиков не отпускали в колонию, иначе с Тимофеем тут разделаются. Но было поздно — Аленин сбежал и из участка. Товарищи встретили его палками. Один удар пришелся прямо по голове. Крупная рана — как оказалось позже, перелом черепа. Спустя несколько дней в лазарете Аленин умер.
«Пользуюсь случаем указать на то громадное затруднение, которое представляет присылка в колонию не детей, а взрослых. Сколько я помню, ни в одном из иностранных исправительно-воспитательных заведений не принимаются дети старше 13, 14 лет. У нас же, в заведение совершенно новое, не успевшее еще окрепнуть, препровождают преимущественно взрослых.
Директор обязан принимать всякого, кому в исполнительный лист показано не более 16 лет, а насколько ошибочны эти показания со слов подсудимых, можно судить по первому поступившему в колонию, И. К. В исполнительном листе ему показано было в декабре 1871 года 13 лет, а по метрическому свидетельству, которое удалось впоследствии достать, оказалось, что ему задолго до поступления минуло 17».
А. Герд, «Случай в колонии для преступников», 1873 г.
Таких детей, по мнению Герда, перевоспитать было практически невозможно. Многие из них уже прошли тюрьму, укоренились в преступном сообществе и не были готовы меняться — даже несмотря на внимательное и доверительное отношение воспитателей. Тем более они не хотели трудиться: одни привыкли жить обманом и воровством, другим способности к труду отбили 10-часовые смены на фабриках.
Однако дети помладше очень быстро доверились Герду и осознанно шли на путь исправления. Особенно летом, когда грязные зимние работы в лесу сменялись сбором цветов и «копанием в огороде». Мотивировал детей и результат их труда: на месте выкорчеванного леса стали появляться новые домики, огороды, мастерские, изготовленные ими вещи шли на продажу и приносили детям прибыль.
В 1872 году Герд нашел двух преподавателей, которые согласились работать в колонии, — это оказалось самой трудной задачей. Один из них вспоминал дело директора так:
«При встрече с А. Гердом я в первый раз в своей жизни увидел то, что могло быть идеалом человека. Я увидел того, кто меня нравственно обогрел и кто потом руководил мною и в смысле педагогической деятельности в колонии, и в моей будничной практической жизни, и могу сказать, что это был истинный педагог, незаменимый руководитель-наставник и воспитатель, что он был по делу и душе друг и воспитателей, и несчастных детей. С ним было как-то особенно тепло, все, что он говорил, ложилось на сердце, и мы шли за ним, не тяготясь непосильным подчас трудом».
«Во время сенокоса уроки бывают прекращены»
Работа на природе и в мастерских была основным делом и воспитанников, и воспитателей. Они не просто показывали детям, как нужно трудиться, а трудились вместе с ними, вместе обедали, вместе жили — в одном деревянном доме по 15 мальчиков на одного воспитателя, они назывались «семьей». «Нужно только дружно работать и подавать питомцам личный пример в этой суровой жизни, нужно идти впереди их», — считал Герд.
В перерывах между работой у детей проходили занятия. С безграмотными занимались воспитатели — преподавали основы арифметики, грамоту и Закон Божий. С грамотными занимался сам Герд — кроме прочего, преподавал любимую биологию, рисунок и черчение для работы за станками. В расписании также были подвижные игры, обязательно совместные. Всё это помогало сплотить «маленьких дикарей».
«Колонисты встают к 6 ч. утра: дети сами убирают за собой постель и около 7 ч. собираются на общую молитву, после молитвы сходятся на завтрак, а с 8 ч. следуют уроки, с 9 ½ до 12 — работа. С 12 до 1 часу — обед, а после обеда — два часа свободного времени. С 3 до 5 ½ — опять работа, с 6–7 ч. — уроки, в 8 ч. вечера ужин, а в 10 ч. дети уже спят. Летом во время сенокоса уроки бывают прекращены».
Расписание в колонии, описанное в очерке в газете «Нива», 1906 год
Система наказаний тоже строилась вокруг совместной деятельности. Согласно Уставу колонии, провинившегося воспитанника могли публично отчитать, не допустить к общим играм, отправить на работы «отдельно от товарищей» или арестом в «Петропавловку» — так мальчики называли избу на краю колонии, в которую сажали за тяжкие нарушения. Выбирали наказание воспитатели тоже всей «семьей», обсуждая его с детьми, чтобы каждый чувствовал ответственность друг за друга.
Телесные наказания в уставе не значились и, судя по документам, ни разу не применялись. Хотя Министерство внутренних дел не раз предлагало их добавить, наряду с лишением еды. Герд посчитал это излишним даже для таких детей.
«Известно, что наказание само по себе не имеет абсолютного значения и сила влияния наказания вовсе не зависит от силы причиняемых им физического лишения или страдания. Совершенно ничтожное абсолютно взыскание, простое слово, сказанное вовремя, часто сильнее действует на ребенка, чем строгое наказание. Всё зависит от общей системы отношений воспитателей к детям и уменья понимать их натуру и их свойства. <…>
Мы думаем, что правильное воспитание не нуждается вовсе в наказаниях, если оно владеет всеми необходимыми средствами и нужными педагогическими силами. Потребность в наказании является только с того момента, когда ощущается недостаток воспитывающих, по качеству или по количеству. Это общее правило одинаково применимо как в семье, так и в школе и, разумеется, всецело должно применяться и по отношению к малолетним преступникам».
А. Герд, «Общество, воспитывающее малолетних преступников», 1873 год
О том, как сложилась судьба первых выпускников колонии, доподлинно неизвестно — по некоторым данным, рецидивистов среди них было около четверти. Перед первым выпуском Герд просил комитет общества разработать меры поддержки, чтобы преступники не вернулись к прежнему образу жизни, но ему отказали, и он стал заниматься этим сам.
Коллега Герда, Резенер, который руководил ремесленным приютом при колонии, в 1873 году ушел со своего поста — по одной версии, из-за болезни, по другой — из-за недовольства результатами. Руководить приютом тоже назначили Герда. Он же считал, что ремесленный приют не сможет достичь тех же результатов, что и сельскохозяйственный: после выпуска воспитанники уйдут на производства в город, где с большей вероятностью вернутся к преступной деятельности.
Руководство он принимать не хотел и просил общество назначить помощника, но ему снова отказали. В декабре 1874 года, после трех лет непрерывной и почти круглосуточной работы, Герд покинул пост.
Следующие 14 лет жизни он посвятил женскому образованию: руководил частной женской гимназией княгини Оболенской, был председателем комитета Общества доставления средств Высшим женским курсам. Преподавал детям Александра III, первым в России построил учебный курс по теории Дарвина и написал множество учебников — по минералогии, ботанике, органической химии и другим естественным наукам. В 1888 году он внезапно умер, проведя за день до этого свой последний урок. Оторвался тромб. Александру Герду было 47 лет.
По словам следующих директоров колонии, именно Герд заложил принципы, которые помогли учреждению в будущем добиться приличных результатов.
«Маленькие и дерзкие друзья человечества»
В декабре 1875 года колонию посетил Фёдор Достоевский. Об этом он написал в статье для своего моножурнала «Дневник писателя» с длинным заголовком: «Колония малолетних преступников. Мрачные особи людей. Переделка порочных душ в непорочные. Средства к тому, признанные наилучшими. Маленькие и дерзкие друзья человечества». В ней Достоевский подробно описал воспитанников и их быт.
«Итак, самое сильное средство перевоспитания, переделки оскорбленной и опороченной души в ясную и честную есть труд. Трудом начинается день в камере, а затем воспитанники идут в мастерские. В мастерских, в слесарной, в столярной, мне показывали их изделия. Поделки, по возможности, хороши, но, конечно, будут и гораздо лучше, когда более наладится дело. Они продаются в пользу воспитанников, и у каждого таким образом скопляется что-нибудь к выходу из колонии.
Работою дети заняты и утром, и после обеда, — но без утомления, и, кажется, труд действительно оказывает довольно сильное впечатление на их нравственную сторону: они стараются сделать лучше один перед другим и гордятся успехами. <…>
За обедом, в сборе, мне всего интереснее было всмотреться в их лица. Лица не то чтобы слишком смелые или дерзкие, но лишь ничем не конфузящиеся. Почти ни одного лица глупого, напротив, есть даже очень интеллигентные лица. Дурных лиц довольно, но не физически; чертами лица все почти недурны; но что-то в иных лицах есть как бы уж слишком сокрытое про себя. <…> Должно быть, ужасно многим из них хотелось бы сейчас улизнуть из колонии. Многие из них, очевидно, желают не проговариваться, это по лицам видно».
Ф. Достоевский, «Дневник писателя», 1876 год
Описал Достоевский и обед детей — «здоровый, сытный и превосходно приготовленный», — но особое внимание уделил библиотеке. По рассказам писателя, воспитанники чтение любили, но из-за безграмотности больше любили, когда им читали вслух.
«Я видел их «библиотеку» — это шкап, в котором есть Тургенев, Островский, Лермонтов, Пушкин и т. д., есть несколько полезных путешествий и проч. Все это сборное и случайное, тоже пожертвованное. Чтение, если уж оно допущено, конечно, есть чрезвычайно развивающая вещь, но я знаю и то, что если б и все наши просветительные силы в России, со всеми педагогическими советами во главе, захотели установить или указать: что именно принять к чтению таким детям и при таких обстоятельствах, то, разумеется, разошлись бы, ничего не выдумав, ибо дело это очень трудное и решается окончательно не в заседании только.
С другой стороны, в нашей литературе совершенно нет никаких книг, понятных народу. Ни Пушкин, ни «Севастопольские рассказы», ни «Вечера на хуторе», ни сказки про Калашникова непонятны совсем народу. Конечно, эти мальчики не народ, а, так сказать, Бог знает кто, такая особь человеческих существ, что и определить трудно: к какому разряду и типу они принадлежат? Но если б они даже нечто и поняли, то уж, конечно, совсем не ценя, потому что всё это богатство им упало бы как с неба; они же прежним развитием совсем к нему не приготовлены».
Ф. Достоевский, «Дневник писателя», 1876 год
Достоевский провел в колонии несколько часов, лично пообщался с воспитанниками и вышел «с отрадным впечатлением в душе». Некоторые вещи его порадовали — например, писатель удивился, как воспитатели прямо вместе с детьми моют полы и умеют вывести их на искренний разговор, на «исповедь». Однако подытожил рассказ Достоевский неоднозначно: «Средства к переделке порочных душ в непорочные нахожу пока недостаточными».
«Кто открывает школу, тот закрывает тюрьму»
К началу 1880-х годов колония сильно расширилась: появлялись новые преподаватели, сооружения и оборудование, повышалась вместимость — в 1885 году в ней уже воспитывались 115 мальчиков. В 1884 году колония приняла участие в ремесленной выставке в Петербурге и получила за свои изделия бронзовую медаль, в 1885-м — серебряную медаль от Общества садоводства за выращенные овощи и изготовленные садовые орудия. В начале XX века детских колоний в России уже было больше пятидесяти.
В 1906 году директором земледельческой колонии стал педагог и народоволец Михаил Беклешов, который уже руководил похожим учреждением, появившимся в Вятской губернии. Современники отмечали, что при нем петербургская колония расцвела. Рецидив сократился до 10%, а к работе с детьми подключились известные ученые и общественные деятели: психиатр Владимир Бехтерев, врач Пётр Лесгафт, первый детский мировой судья Николай Окунев.
Драки среди воспитанников, побеги и непослушание никуда не делись, но принципы Герда — ненасилие, доверие и уважение к детям — оставались главными для большинства педагогов и помогали найти правильный подход к преступникам. Историк Николай Андреев, выросший в семье преподавателей колонии, вспоминал период руководства Беклешова:
«В одно печальное утро выяснилось, что все отделение «А», 24 мальчика, бежало. Отец сейчас же пошел к директору, и они вместе поехали в Петербург: сначала к детскому мировому судье Окуневу, затем на совещание с полицией. Через полицию удалось связаться с убежавшими, и один из них согласился появиться в определенном кабачке:
— Знаете, Ефрем Николаевич, весна, и такой дух, хочется путешествовать.
— Почему же вы мне не сказали, — сказал отец, — мы могли бы организовать поездку в Петербург, если вам хотелось. Теперь, если вы не вернетесь, то ударите по всей школе, потому что, вы знаете, некоторые преподаватели не хотят такого «вольного» обращения к вам, а хотят строгостей. Если вы вернетесь, никаких наказаний не будет, будем считать это днем прогулок.
Переговоры были успешными, и группа, за исключением двоих, решила вернуться. Они ехали в поезде, заняли почти целый вагон и очень хорошо пели под управлением отца. Приехали на Ржевку и построились парами, как на обед, отец сзади, а они впереди длинной вереницей прошли в свое отделение».
Н. Андреев, «То, что вспоминается», 1986 год
В 1912 году колонию перенесли в имение Рерихов, деревню Извара. Прежнее место выкупили артиллерийские полигоны, которые были неподалеку. На эти деньги к 1916 году в Изваре построили новый комплекс зданий для колонии — теперь дети жили не в деревянных «домиках», а в большом каменном «интернате» на 200 человек. Девизом новой колонии стали слова Виктора Гюго: «Кто открывает школу, тот закрывает тюрьму».
После Октябрьской революции 1917 года директора Беклешова объявили «нежелательным элементом» и отстранили от работы в колонии. В советское время на месте земледельческой создали исправительно-трудовую колонию, которая просуществовала до начала 1950-х годов. Сейчас там — музей-усадьба Рерихов. Истории колонии посвящен один из его залов.
Обложка: Николай Ярощенко / Public domain
