Картины Зинаиды Серебряковой, наверное, видел каждый: запоминающиеся жизнерадостные автопортреты и прелестные изображения детей, кокетливые балерины и мощные крестьянки. Глядя на эти полотна, сложно представить, насколько печальной была судьба художницы и всей ее большой семьи.
«Я не рисую, дети не учатся, бабушка не отдыхает»
«Мы живем, все время мечтая куда-то уехать, переменить безумно нелепую теперешнюю жизнь, ведь мамочка, дети и я весь день суетимся, работаем (т. е. стираем, моем полы, готовим и т. д.) и не делаем того, что делали всю прежнюю жизнь — я не рисую, дети не учатся, бабушка не отдыхает не секунды и все худеет и бледнеет… Дядя Шура прислал нам из Питера деньги (100 тыс.) за какие-то проданные мои этюды. И это хватит на месяц только впроголодь…»
Так писала из Харькова Зинаида Серебрякова своему брату Николаю в июне 1920 года. На тот момент она застряла в Харькове и никак не могла выехать к семье в Петроград: вся страна была охвачена Гражданской войной, путешествовать, да еще и с четырьмя маленькими детьми и пожилой матерью, было опасно. В Харьков Серебряковой пришлось бежать из семейной усадьбы Нескучное, которую вскоре разграбили и сожгли дотла. Муж Зинаиды Серебряковой Борис год как скончался от тифа. Ситуация была более чем отчаянной, и даже когда семья переехала в Петроград, а потом во Францию, легче не стало.
Тем удивительнее видеть, как контрастируют с описанными в письме обстоятельствами картины и рисунки Зинаиды Серебряковой. Когда слышишь это имя, на ум приходят чудесные автопортреты и милые лица детей, изящные балерины в легких пачках и монументальные крестьянки в венециановском духе. Такие разные произведения Серебряковой объединяет удивительная жизнерадостность и безыскусность (притом что все они выполнены виртуозно с точки зрения мастерства). Замкнутый мир работ Серебряковой, полный семейной теплоты и солнца, разительно отличается от всего того, что происходило в этот момент в жизни художницы — и всей страны, переживающей, наверное, самую глобальную трансформацию ХХ века.
«Как только ребенок рождается, ему дают в руки карандаш»
Зинаида Серебрякова (урожденная Лансере) появилась на свет в 1884 году в родовом имении Нескучное, которое располагалось на границе между Курской и Харьковской губерниями (сейчас это территория Украины). Родители Зинаиды были художниками из двух дворянских художественных династий французского происхождения. Мама, Екатерина Николаевна, урожденная Бенуа, дочь архитектора Николая Бенуа, специализировалась на портретах. Отец, Евгений Лансере, потомок французов, плененных во время похода 1812 года, занимался преимущественно анималистической скульптурой. Родственники матери тоже учились искусству — например, ее брат, Александр Бенуа, впоследствии стал сооснователем общества «Мир искусства» и работал с театральным деятелем Сергеем Дягилевым, автором знаменитых «Русских сезонов» во Франции.
«Как только ребенок рождается, ему дают в руки карандаш — и он начинает рисовать» — так описывала жизнь семьи Лансере-Бенуа Екатерина Серебрякова, дочь Зинаиды, в интервью 2003 года.
По сути, в семье была выстроена полноценная система художественного образования
В санкт-петербургской квартире, где подолгу жили Лансере-Бенуа, висели полотна французских и итальянских мастеров, хранились книги с гравюрами, которые с малолетства рассматривали дети. В семье было принято регулярно ходить на выставки и приглашать в гости знаменитых художников и артистов, с которыми обсуждали новости из мира искусства. Зинаида Серебрякова так и не получила полноценного художественного образования, но, похоже, в таких условиях ей это было и не нужно.
Впрочем, и до трагических событий первой половины ХХ века жизнь в семье Лансере-Бенуа не была такой уж безоблачной. Когда Зинаиде Серебряковой было всего два года, от долгой болезни умер ее отец. Мать художницы, Екатерина Николаевна, осталась одна с шестью детьми на руках. Она так никогда больше и не вышла замуж, посвятив свою жизнь детям. Благо семье помогали родственники и знакомые, и поэтому они смогли избежать нужды — все дети Екатерины Николаевны получили блестящее образование и могли по старой семейной традиции заниматься искусством. Зинаида отучилась в женской гимназии, посещала художественную школу княгини Марии Тенишевой, а потом классы рисования художника Осипа Браза — и даже училась рисунку в Париже.
Свадьба и учеба в Париже
Обычно зимой семья Лансере-Бенуа жила в большой квартире в Санкт-Петербурге, у самого Мариинского театра, в одном доме с родственниками. На лето они переезжали в усадьбу в небольшом селе Нескучное, которое находилось на границе Курской и Харьковской губерний. Перед большим домом Лансере-Бенуа были пруд и речушка, на берегу — большой тенистый сад, к главному входу вела аллея с тополями. Позади усадьбы расстилались бесконечные поля, на которых работали крестьяне.
Дом в Нескучном
Именно здесь были придуманы многие картины из «крестьянской серии» Серебряковой — натурщиками выступили реальные жители Нескучного. Здесь же Зинаида познакомилась со своим будущим мужем Борисом Серебряковым, который приходился ей двоюродным братом. Зинаида и Борис очень полюбили друг друга, но из-за близкого родства им не сразу удалось получить разрешение на свадьбу.
«Я только что вернулся из Нескучного, где опять прогостил недели полторы. Там как раз роман Зики и Бори Серебрякова должен был завершиться свадьбой. Они порешили повенчаться теперь же, не дожидаясь окончания института (Борис Серебряков учился в Институте путей сообщения. — Прим. ред.). Как раз тогда ждали в Нескучное архиерея, и Боря думал просить его разрешить этот брак. Накануне назначенного дня его приезда узнали, что он не будет. Тогда поехали к нашим батюшкам и составили прошение на имя того же архиерея. Мы были уверены, что он разрешит, ибо был подобный „циркуляр“. Уже назначали день свадьбы, которая должна была быть в высшей степени простой — без нарядов, приглашений, без пиршеств. Но вот Борис возвращается из Белгорода — оказывается, не так составлено прошение, нужно „графически“ показать родство, а разрешить — это, сказали, дело нескольких минут. На другой день Борис опять едет (45 верст на лошадях, помнишь!) и возвращается совсем опечаленный — архиерей отказал наотрез! Не теряя времени, он едет тогда в Харьков искать новых и иных путей. Первая поездка была неудачна — попы не решались, однако сведущие люди указали еще на одного, которого в тот раз он не застал дома. Через день опять едет, хотя уже ни у кого не осталось надежды на удачу; уже обдумывали о переходе в лютеранство, о прошении в Синод… Вдруг — надежда: добрый пастырь согласен, несколько дорого — 300 р., но что же делать!..»
Из письма Евгения Лансере, брата Зинаиды, Александру Бенуа. Сентябрь 1905 года
После свадьбы молодые переехали в Петербург, а потом (вместе с матерью Зинаиды) отправились в долгое путешествие по Франции. С ноября 1905-го по апрель 1906 года они были в Париже. Там Серебрякова занималась в рисовальных классах недавно открывшейся Академии Гранд Шомьер (впрочем, занятиями, судя по письмам, осталась недовольна), посещала Лувр, оперу, театры, цирк, вместе с семьей устраивала пикники на лужайке рядом с замком Сен-Клу, где «читали вслух Толстого». Из этого путешествия Зинаида вернулась со множеством новых идей и набросков — и беременная первым сыном.
Всего у Зинаиды и Бориса Серебряковых родилось четверо детей — все они впоследствии стали художниками. При этом муж Зинаиды, в отличие от всей ее семьи, не был связан с искусством: он окончил Институт путей сообщения и занимался строительством железных дорог. Судя по воспоминаниям и письмам, их брак был очень счастливым — несмотря на разницу интересов и то, что Борис Серебряков часто уезжал на работы в Сибирь. К сожалению, счастье это продлилось совсем недолго.
Автопортрет, крестьянки и купидоны
Уже в детстве родные отмечали у Зики или Зиночки, как называли ее в семье, талант и, по словам ее дяди Александра Бенуа, «истинный художественный темперамент». Сохранились подростковые рисунки Серебряковой, еще неумелые, но уже отмеченные оригинальным стилем художницы, благодаря которому ее сложно спутать с кем-либо еще. По воспоминаниям родственников, Серебрякова все время что-то набрасывала или писала красками, без устали тренируя руку и глаз, — даже после рождения детей. При этом от природы она была очень застенчивой, робкой и часто не решалась показывать свои рисунки кому-либо.
Несмотря на робость, Зинаида Серебрякова рано прославилась. В 1910 году она показывает на выставке Союза русских художников картину «За туалетом», написанную в Нескучном. И поныне это самая известная работа Серебряковой, самый узнаваемый в череде ее автопортретов. Картину тут же, прямо с выставки, покупает Третьяковская галерея — вместе с двумя другими ее вещами. Это редкое и небывалое признание, особенно для женщины 26 лет: в художественном обществе того времени женщин-художниц всерьез практически не воспринимали.
«В ее искусстве столько милой, ласковой прелести, оно такое по существу близкое, оно так просто и прямо говорит сердцу и уму, что трудно быть вполне объективным, когда говоришь о нем. Оно слишком подкупает, слишком пленит. И сколько уже лет прошло с того дня, когда она всех поразила своим замечательным автопортретом, ставшим украшением Третьяковской галереи, а все еще искусство Серебряковой остается таким же свежим, непосредственным и подкупающим».
Александр Бенуа, статья о выставке Зинаиды Серебряковой в Париже. 1932 год
В 1911 году Серебрякова вступает в общество «Мир искусства». Она много пишет, преимущественно портреты — это ее любимый, центральный для всего ее творчества жанр. Кроме того, она работает над большими композициями с крестьянами, придуманными под влиянием ее любимого художника Алексея Венецианова. Правда, в отличие от Венецианова, который любил спокойствие и размеренность сцен крестьянской жизни, Серебрякова изображает их куда более театрально и по-монументальному.
В картинах с крестьянами Серебрякова часто занижает горизонт, создавая у зрителя впечатление, что он наблюдает за жатвой или белением холста снизу вверх. У ее героев мощные, мускулистые вытянутые тела, правильные черты лица, их фигуры подсвечены ярким летним солнцем и контурно выделены на фоне неба, движения величавы и неспешны. Все вместе эти приемы создают ощущение, что на картинах не простые крестьяне, а боги или герои античных мифов, живущие в мире вечного средиземноморского лета (Серебрякова практически никогда не писала зиму).
Серебрякова связывает натуру и отсылки к искусству прошлого практически во всех своих работах, и крестьянский цикл тут не особенно выделяется. Прекрасные балерины Мариинского театра превращаются у нее в ухоженных дам с полотен эпохи рококо, дети — в румяных купидонов с восковой кожей, а автопортреты на темном фоне — в оммаж любимому Рембрандту. Глядя на картины и пастели Серебряковой, сложно представить себе, что многие из них были написаны в голодном Петрограде после революции. Реальность преломляется в произведениях художницы — и становится частью ее собственного мира, наполненного искусством, светом и семейным теплом, которые у Серебряковой оказываются сущностями одного порядка.
Но вернемся в дореволюционное время, когда Серебрякова обрела признание. 1910-е годы — самые счастливые для художницы, как в семейной жизни, так и в искусстве. Серебрякова становится все более известна, у нее заказывают портреты самые именитые петербуржцы. В 1914 году ее приглашают в большой проект по украшению залов ресторана Казанского вокзала в Москве — она работает вместе с такими признанными мастерами, как Борис Кустодиев, Мстислав Добужинский и Евгений Лансере (ее дядя). Зинаида создает серию эскизов для плафонов, на которых изображает женские фигуры — аллегории разных экзотических стран, куда можно отправиться на поезде. К сожалению, проект так и не был завершен: в судьбу художницы вмешалась сначала Первая мировая война (ее муж и брат ушли на фронт), а потом и Февральская и Октябрьская революции.
«Вокруг все уже убиты»
Октябрьскую революцию Серебрякова с семьей встретила в Нескучном. Муж ее еще в конце лета 1917 года перестал отвечать на письма. По всей России после революции начались беспорядки, в Нескучное приходили известия о погромах и грабежах в соседних поместьях. Оставаться в усадьбе с маленькими детьми (старшему сыну Серебряковой тогда было 11, младшей дочери — всего 5) и пожилой матерью становилось опасно, но Серебрякова не решалась уезжать одна: она надеялась, что получится связаться с мужем.
В один из дней к семье Лансере-Серебряковых пришли крестьяне из Нескучного и стали уговаривать их уехать. Вот так описывает эту встречу дочь художницы Екатерина Серебрякова (та самая, которой в 1917-м было 5 лет): «Крестьяне пришли и сказали: мы вас спасти не сможем, у нас нет оружия. А вокруг все уже убиты».
В декабре 1917 года семья выдвинулась в Змиев, а потом в Харьков. С собой они взяли немного пшена — и благодаря этому спаслись от голода. После их отъезда усадьба в Нескучном была уничтожена — не осталось ничего: ни дома, ни церкви. В Харькове удалось снять квартиру. Серебрякова устроилась работать в местный археологический музей — зарисовывала экспонаты с раскопок. Вскоре ей удалось связаться с мужем — он оказался в Москве. В 1919 году Борис Серебряков поехал в Харьков увидеться с семьей. Во время одного из переездов он подхватил тиф (в стране то тут, то там вспыхивали эпидемии) и скоропостижно скончался на руках у жены.
«Бедный наш Боречка скончался у нас на руках от сыпного тифа! Это было в марте, 22-го. В феврале Зинок поехала к нему в Москву по просьбе Боречки через одну знакомую даму, которая приехала из Москвы… Он работал… слишком много, получив работу в будущей постройке и разыскании на самарской железной дороге… Когда Зинок пожила в Москве с Боречкой около месяца, он ее проводил в Харьков, чтобы повидаться с детьми. Тут-то и началась беда — ему до болезненности не хотелось расставаться, стал хлопотать получить здесь место… [Борис] уезжал в Москву, чтобы там сдать свою работу — он так взнервился, так ему не хотелось уезжать, что, доехав до Белгорода, он не выдержал и вернулся обратно в воинском поезде, где, как известно, самая зараза сыпного тифа. Ровно после 12 дней он захварывает у нас и на 5-й день умирает от паралича сердца. Это было ужасно, агония продолжалась 5 минут: до того он говорил, и не думал никто, что его через 5 минут не будет. Ты можешь себе представить, мой дорогой, что это было за горе — плач, рыдание детей, мальчики были неутешны (Катюша не понимала)…»
Из письма Екатерины Лансере (матери Зинаиды) сыну. 30 июня 1919 года
После смерти мужа, в 1920 году, Серебрякова наконец-то уезжает к родным в Петроград, где живет сначала у друзей, а потом в своей бывшей квартире у Мариинского театра (при этом квартиру уплотнили, подселив незнакомых людей). Старшая дочь Зинаиды, Татьяна, поступает в хореографическое училище, саму художницу приглашают преподавать в Академию художеств (но, судя по всему, она так и не стала там работать).
Проблемы с деньгами и едой продолжились — но несмотря на это, Серебрякова много рисовала и писала. Когда не хватало масла, работала пастелью
К петербургскому периоду относится большая серия Зинаиды Серебряковой с балеринами Мариинского театра (с 1920 года он назывался Государственным академическим театром оперы и балета). В одной квартире с Серебряковой жили два работника Эрмитажа, балетомана, которые регулярно бывали в театре, — именно они добыли для Серебряковой пропуск за кулисы, где она делала наброски, запечатлев внутреннюю, невидимую взгляду жизнь балетных артисток.
Прекрасная иллюзия Серебряковой
В 1924 году у Серебряковой появилась возможность немного улучшить финансовое положение семьи — поехать в Париж для выполнения нескольких частных заказов. Она оставляет детей с бабушкой и уезжает. Живет в Париже в крошечной комнатке, делает небольшие работы. В 1925 году художница выписывает к себе младшую дочь Екатерину, в 1928-м — сына Александра. А потом опускается «железный занавес» — двух других детей Зинаиды и ее пожилую мать не выпускают из страны. Семья оказывается разорвана, остается лишь обмениваться письмами, но и это прекращается, когда приходит Вторая мировая война. Двоих старших детей, Татьяну и Евгения, Серебрякова вновь увидит только спустя 36 лет, когда в СССР наступит оттепель и смягчат многие ограничения во внутренней и внешней политике. Маму Зинаида уже не увидит никогда: она скончается в 1933 году.
«Напрасно Зина предпринимала из Парижа всякие меры, чтобы вывезти сюда свою мать и двух оставшихся с нею детей, советская власть, по совершенно необъяснимым причинам, отказывала ей в этом. Спрашивается, какие соображения, какие опасения могли ее заставлять насильно держать безобидную, никогда ни в чем политическом не участвовавшую восьмидесятилетнюю больную старуху?»
Из книги Александра Бенуа «Мои воспоминания»
В Париже жизнь художницы и ее детей складывалась тяжело, у них постоянно не хватало денег. Зинаида была абсолютно не приспособлена к простой жизни — по воспоминаниям Екатерины, ее мама «в кухню не входила», не умела готовить и вести хозяйство, и из-за этого сильно заболела. Все заботы о Серебряковой взяла на себя ее маленькая дочь, которой, когда она приехала в Париж, было всего 12 лет. Забегая вперед, нужно сказать, что Екатерина так никогда и не обзавелась своей семьей — по ее словам, она «всю свою жизнь посвятила матери». Она же стала одной из создательниц Фонда Зинаиды Серебряковой, который и по сей день занимается сохранением наследия художницы.
Сын Зинаиды, Александр, хорошо рисовал и вскоре стал поддерживать семью финансово. Он брался за любую работу: на заказ писал пейзажи, выполнял акварели с интерьерами в домах местных богачей, рисовал декоративные карты, оформлял витрины модных магазинов, книги, выставки в Музее прикладных искусств и Колониальном музее, придумывал декорации для балетов. Его сестра Екатерина стала известна своими миниатюрами — маленькими иллюстрациями с видами города и чудесными фигурками в стеклянных кубах с живописными фонами, которые покупали для украшения дома.
Александр Серебряков. Отель Rodocanachi. Большой номер.1946 год
У семьи Серебряковой появились обеспеченные заказчики, которые помогали им и в бытовых вопросах. Один из таких заказчиков, бельгийский барон де Броуэр, заказывал у Зинаиды Серебряковой декоративные панно для оформления своего имения, а также спонсировал ее поездки в Марокко на этюды. Но в целом положение семьи оставалось сложным — в том числе из-за того, что к середине ХХ века в моде уже было совсем другое искусство. В арт-среде ценили смелые эксперименты и новые формы, а реалистическая живопись и мастерство передачи натуры, которыми славилась семья Лансере-Бенуа, были мало кому интересны.
Впрочем, интересны эти вещи вскоре оказались в СССР. Во второй половине 1950-х годов в стране наступила хрущевская оттепель, была ослаблена цензура и на некоторое время снято ограничение на общение с заграницей. Стал возвращаться интерес ко многим художникам, которые до этого считались недостаточно «советскими». Слишком радикальные эксперименты все еще не приветствовались — главенствующим художественным методом оставался социалистический реализм, для которого центральными были верность натуре и определенные идеалы и темы. Это было искусство иллюзии, мистификации, призванное убедить советских людей, что их реальность выглядит совсем не так, как видят ее они сами, что прекрасное будущее уже наступило.
Произведения Серебряковой, хотя и были из совсем иной эпохи и предлагали иллюзию другого порядка, неожиданно вписались в тренды советской культурной политики (особенно ее крестьянская серия). В позднесоветское время в СССР организовали несколько крупных выставок художницы, альбомы с ее работами вышли миллионными тиражами, а сама она спустя много лет смогла приехать в родную страну и увидеть старших детей. Знаменательная поездка состоялась в 1966 году — а всего через год, в 1967 году, художница скончалась в Париже.
Картины Серебряковой сегодня можно увидеть во множестве музеев России и Украины — в Москве, Санкт-Петербурге, Вологде, Красноярске, Новосибирске, Челябинске, а также в Киеве, Харькове, Одессе и других городах. На месте бывшей усадьбы Нескучное организован Культурно-исторический центр памяти семьи Лансере-Бенуа-Серебряковых (в здании бывшего клуба, ведь от самой усадьбы ничего не сохранилось).
Произведения Зинаиды Серебряковой продолжают радовать современных любителей искусства. Они предлагают чудесную мечту о чудесном дореволюционном прошлом — его светлый образ, проникнутый семейственностью и стариной. Милый идеал, который вряд ли когда-то был реальностью.
В статье использованы материалы из книги Аллы Русаковой «Зинаида Серебрякова», сборника «Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице», воспоминаний Александра Бенуа, интервью Екатерины Серебряковой 2013 года, каталога Государственной Третьяковской галереи с ретроспективы Зинаиды Серебряковой 2017 года, а также экскурсия Ирины Кочергиной по этой ретроспективе и статья ее же авторства о творчестве художницы.
На обложке: Зинаида Серебрякова, «Автопортрет в белой кофточке», 1922 год
