Учителя и воспитатели могут болеть, брать отгулы и даже уходить в декрет. И, казалось бы, ничего странного в этом нет. Но почему же общество заставляет педагогов чувствовать вину, если они по уважительным причинам не выходят на работу? Размышляет наш блогер Майя Тараховская.

Вся советская система образования была выстроена таким образом, что учитель, живой он или мертвый, должен быть на своем рабочем месте каждый день. Я начала работать в 1986 году. В декабре, через три месяца после старта учебного года, заболели мои двухлетние сыновья. Я пришла к завучу, чтобы отпроситься с уроков — мне позвонили посреди рабочего дня из детского сада, попросили забрать детей. Завуч строго посмотрела на меня и сказала: «Майя Леонидовна, а вот мой ребёнок пошёл в садик с температурой 38. И ничего! Ему там лекарство дадут и на улицу не поведут. Зато работа не пострадает, дети без учителя не останутся!» Мне 24 года. Я понимаю, что сама бы пришла на работу с какой угодно температурой. Но дело касалось моих детей. Я осталась непреклонной и взяла больничный. И каждый раз, когда мальчики болели, я была с ними.

На педсоветах то и дело сетовали, мол, есть среди нас несознательные люди, которые плюют на профессиональный долг в угоду личным обстоятельствам. Хотя сами педагоги приходили в школу в любом состоянии: сопли ручьём, глаза слезятся, кашель такой, что слышно в коридоре. Мы выходили даже без голоса — задания писали на доске. На больничный уходили в состоянии, в котором нас уже можно было госпитализировать.

Со временем мои дети стали болеть реже, а я — реже уходить на больничный. Но тут случилось неожиданное: я сломала ногу. Прямо в школе — поскользнулась на мокром полу. Мне сделали операцию и сказали сидеть дома 4 месяца. В школе, конечно, нашли замену, но разговоры о том, что дети лишились учителя, среди нескольких недовольных родителей всё-таки были.

Или вот еще один пример: я взяла класс, а через год ушла в декрет. Во время беременности я очень плохо себя чувствовала, даже лежала в больнице на сохранении. Как-то вечером ко мне прямо в больницу пришла мама — представитель родительского комитета. Она доходчиво объяснила, что я поступила не совсем правильно и не подумала о классе. «Что теперь будет с математикой у детей?» — говорила она, улыбаясь. Меня, лежащую на больничной койке, бросало то в жар, то в холод. Я долго извинялась перед ней, а ночью у меня чуть не случился выкидыш. И только тогда я задумалась о наших, учительских, правах: почему всем можно, а нам нет?

Почему мы даже рождение ребёнка должны планировать в соответствии со школьной программой?

Хорошо, что большая часть родителей за меня порадовались: позвонили, успокоили, сказали, что будут ждать возвращения, что ребёнок — это всегда счастье!

И у нас, учителей, всегда так: мы должны всегда быть в форме! Мою коллегу с онкологией из школы вынесли буквально на руках. И больше она на работу не вернулась. Какое-то время у детей не было химии, все переживали, детям ведь экзамены сдавать. Но надо понимать, что на одной чаше весов — уроки, а на другой — человеческая жизнь.

И последняя история — недавняя, про ковид. Нас, как и всех, перевели на дистанционное обучение. И тут случилось интересное: родители поняли, что для детей важен не только предмет, но и учитель как личность! Более того, родители считали дни до момента, когда ребенок пойдет в школу. Не только потому что дети им надоели, но и потому что осознали: ребёнок без знаний прожить может, а вот без социума — нет. И без учителя тоже. Стоит школа, новая, красивая, современная, компьютеры новые, программы разные. А уберите оттуда учителей — и это уже будет не школа.

В те жуткие ковидные времена родители приняли то, что учитель тоже может заболеть

Тем более, заражались мы, как правило, от детей: делали им тесты, ребят с положительным результатом вели в медпункт, попутно обнимая и успокаивая — они, порой, просто были напуганы. Тогда мы с родителями впервые оказались по одну сторону баррикад. Программы отошли на второй план, чувство долга и чувство ответственности — тоже. Вперед вышла жизнь со всеми вытекающими последствиями.

Тогда у меня сложилась такая метафора: мы, учителя, вагоновожатые, проводники в длинном поезде под названием «школа». Есть остановки, на которых в поезд подсаживаются пассажиры — дети и их родители. Какое-то время они едут с нами до определённой станции, потом покидают вагон, а мы берём новых пассажиров. У нас в этом поезде свои правила, свои законы и своя жизнь. Могут ли пассажиры как-то влиять на неё? В какой-то степени — да. Но не глобально. Ведь пассажиры выйдут на нужной им станции, а нам еще ехать дальше. Нам нужны силы, чтобы принять новых попутчиков, сделать их дорогу комфортной и радостной. Нам, проводникам, нельзя разрушаться. Иначе мы станем балластом для поезда.

А сегодня я поговорила со своей подругой о чувстве долга. Она сказала мне, что в этом чувстве вообще ничего хорошего нет: «Вот произнеси это слово, и скажи, что чувствуешь?» Я ответила: «Тяжесть». «Вот, — сказала она. — А должна быть любовь! Только любовь!»

Я поняла, что она права. Мы делаем что-то из любви к семье, к людям, к Родине, а не потому что должны им всем. Если нет любви, чувство долга превращается в тяжкую повинность. Что вы думаете по этому поводу?

Фото: Dzelat / Shutterstock / Fotodom